Никогда еще его взгляд не блестел таким живым огнем, тем огнем очей искусного генерала, когда последнему, после многих составленных и не приведенных в исполнение планов, удалось, наконец, привести врага на такую позицию, где победа является обеспеченной.
По временам только легкая тень омрачала его лицо.
Это было не беспокойство и не колебание, а скорее что-то похожее на угрызения совести.
Вдруг легкий шорох листьев заставил его поднять голову.
Ирена быстро приближалась к нему.
— Я не опоздала?
— Нет, я пришел раньше, — отвечал он, обнимая ее.
— Мне очень было трудно вырваться из дому. Няню Ядвигу начинают беспокоить мои частые прогулки… и я даже начинаю теряться, чем объяснить ей мое отсутствие.
— Все это скоро кончится, ненаглядная моя, — нежно прошептал он ей на ухо.
— Неужели? — радостно воскликнула она.
— Как я обещал… через несколько часов.
Он загадочно улыбнулся.
— Тебе нечего будет больше скрывать… и не придется больше лгать.
— О, тем лучше! — ответила она. — Я знаю, что моя мать покровительствует нашей любви, как я угадала сразу, и что ты именно тот, кому она меня предназначила, но лгать моей бедной няне даже для того, чтобы доставить тебе удовольствие… мне тяжело. Во лжи вообще есть что-то ужасно неприятное, чтобы лгать, нужно презирать или того, кому лжешь, или себя самое. Когда я вижу, что Ядвига верит тому, что я ей говорю, я чувствую, что мне стыдно за ее доверие. Иногда я себя спрашиваю, не принесет ли мне это несчастье?
— Что за вздор!
Ирена задумчиво продолжала:
— Я дрожу при мысли, что ты сам будешь меня меньше уважать и скажешь себе: "Кто солгал — тот солжет". Ты подумаешь, что когда-нибудь я солгу и тебе…
— Нет, этого-то я прошу не делать, — засмеялся он, — меня, впрочем, и не так легко провести, как Ядвигу.
— Не такого ответа я ожидала! — нежно сказала она, и в тоне ее голоса прозвучала грустная нотка.
— Вот как! Какого же ответа?
— Надо было ответить: "Мне ты никогда не солжешь, потому что ты меня любишь всем сердцем и истинно любить нельзя того, кого обманываешь…"
— Ты меня поражаешь, — проговорил князь с неопределенною улыбкой. — Я не знаю, где ты черпаешь все то, что говоришь?
— В моей любви! Разве ты не в любви почерпнул все то, что говорил мне в течение этих двух месяцев?
— Без сомнения!
На минутку он потупил глаза под взглядом молодой девушки.
— Пойдем, — поспешно сказал он ей, — я тебе обещал сюрприз.
— Куда мы пойдем?
— Дай мне руку. Я тебя поведу.
Она взяла князя под руку и со счастливою, довольною улыбкою последовала за ним.
Разве она могла ему не доверять?
Они шли около получаса, разговаривая, смеясь, как истинные влюбленные, счастливые возможностью быть вместе, вдали от посторонних взоров, идти по мягкой траве, вдыхать благоухание леса, смотреть друг другу в глаза, слушать друг друга, делиться впечатлениями или даже просто молчать, что при любви бывает подчас красноречивее слов.
Ирена не обращала внимания на путь, однако, в конце концов, она заметила, что находится в совершенно незнакомой ей части леса.
— Куда же мы идем? — спросила она с некоторым удивлением, но без малейшего страха.
Разве женщина чего-нибудь боится, когда идет с любимым человеком?
— Мы уже пришли! — отвечал князь.
Они действительно подошли к концу просеки, выходящей на большую дорогу.
Их, видимо, ожидала тут дорожная карета, запряженная четверкой прекрасных лошадей.
Кучер, одетый по-ямщицки, в шляпе с павлиньими перьями, сидел на козлах.
Около экипажа медленно прохаживался камердинер князя Степан.
— Все готово? — спросил князь, подходя вместе с Иреной к карете.
— Все, ваше сиятельство! — отвечал Степан.
Молодая девушка остановилась в нерешительности.
— Что с тобой? — нежно спросил Сергей Сергеевич. — Разве ты мне не доверяешь?
— Нет, — взволнованно отвечала она, — я тебе верю, я верю, что ты увозишь меня по поручению моей матери, с которой я сегодня же увижусь. Ведь правда, увижусь?
Она из-под широких полей своей шляпы умоляющим взглядом посмотрела на него.
— Ведь я же обещал! — нетерпеливо и уклончиво произнес князь.
Он открыл дверцы.
— Садись! — сказал он и, подняв ее на руки, усадил в карету и сам сел рядом.
— Пошел! Живо! — крикнул Степан кучеру и, ловко вскочив на козлы, занял свое место рядом с ним.
Карета быстро покатила по московскому шоссе. Успокоенная перспективой близкого свидания со своею матерью, Ирена весело болтала со своим спутником, с удовольствием нежась в мягких подушках роскошного экипажа.
Время летело незаметно, карета уже катила по улицам Белокаменной и остановилась у широкого подъезда одной из лучших московских гостиниц.
Швейцар широко распахнул двери, а, видимо, ожидавший приезда князя лакей с почтительными поклонами провел его и Ирену в лучшее отделение отеля.
— Ах, как здесь хорошо! — наивно воскликнула молодая девушка, пораженная роскошью меблировки комнат, в которые они вошли.
Отделение состояло из четырех комнат и небольшой передней. Они были убраны действительно роскошно и со вкусом.
Во второй комнате стоял стол, покрытый скатертью ослепительной белизны. На нем блестели серебро и хрусталь двух приборов, стояли вазы с фруктами и конфетами, бутылки и графины всевозможных форм.
Третья комната, в особенности поразившая Ирену, была вся обтянута белым шелком, вышитым цветами; прямо против двери в стене было громадное широкое зеркало; причудливой разнообразной формы мягкая мебель была разбросана в изящном беспорядке у стен, по углам и даже посередине уютного гнездышка, пол которого был покрыт мягким ковром. Масса тропических растений и цветов в жардиньерках и вазах наполняли всю комнату нежным ароматом, смешивающимся с каким-то тонким, но одуряющим запахом духов, которыми была пропитана атмосфера остальных комнат.
Рядом с собой в зеркале Ирена увидала князя, близко наклонившегося к ее хорошенькому личику, смотревшего на нее страстным, решительным взглядом, который пугал ее, но вместе с тем и очаровывал, делая ее слабее ребенка.
— Как все это хорошо! — повторила она с широко раскрытыми от удивления глазами.
Князь, воспользовавшись моментом, ловко снял с нее шляпку и накидку.
Она и не заметила, как очутилась в одном платье. В своем простеньком наряде, мягко и красиво обрисовывавшем ее гибкий стан, Ирена была очаровательна.
Довольно низко вырезанный ворот обнаруживал ее грациозную шейку, полуоткрытые рукава показывали белые красивые руки почти до самого локтя.
Вдруг она как бы застыдилась, на глазах ее показались слезы.
Ее охватил инстинктивный страх.
— Что с тобой опять, Рена? — спросил он, впиваясь ласкающим взглядом в ее смущенный взгляд.
— Я… я… не знаю, мне что-то страшно… Где же моя мама?
— Она приедет сюда сегодня или завтра…
— Завтра?.. — испуганно повторила она.
— Ну да, разве тебе скучно со мной? Посмотри, какая ты хорошенькая. — Не дав ей даже ответить, он повел ее к зеркалу.
Ирена взглянула на себя сначала застенчиво, а потом с улыбкой.
Она осталась довольна собой.
Вдруг она вскрикнула от удивления.
На ее шее что-то ослепительно заблестело; это было бриллиантовое ожерелье, надетое и застегнутое незаметно для нее князем.
Ирена остановилась как вкопанная. Она никогда не видала ничего подобного. Она была так ослеплена, что, впрочем, не помешало ей заметить, что шея ее в ожерелье казалась красивее.
Князь продолжал свое дело. Он снял перчатки с рук молодой девушки. Она не сопротивлялась, почти бессознательно спрашивая себя, не сон ли это?
Он надел ей на обнаженные руки два браслета превосходной работы, на одном, тонком, блестел громадный рубин, другой, более широкий, был весь усыпан бриллиантами.
— Теперь к столу! — весело сказал он, отводя силой Ирену от зеркала. — Ты должна хотеть и пить, и есть — ты, наверное, утомилась с дороги?
Она послушно последовала за ним во вторую комнату, где уже был накрыт роскошный завтрак. От поставленных в их отсутствие на стол блюд с изысканными и дорогими кушаньями несся раздражающий аппетит запах.
IV НЯНЬКА
Частые и довольно продолжительные прогулки Ирены стали, как мы уже знали из ее слов, тревожить ее няньку, хотя Ядвига была далека от каких-либо подозрений, имеющих хотя бы малейшее отношение к действительно происходившему.
Она считала Ирену, по привычке всех нянек, питомцы которых выросли на их глазах, еще совершенным ребенком, и мысль о каких-либо любовных похождениях даже самого невинного свойства, в которых бы играла роль ее "девочка", не укладывалась в голове старой польки. В день последней прогулки ее воспитанницы она как-то инстинктивно стала тревожиться ее отсутствием ранее обыкновенного. Когда же наступило время завтрака, а Ирены все не было, Ядвига положительно испугалась.
— Мало ли что может случиться, и как это я, старая дура, отпускаю ее одну! Она стала такая нервная, слабая, чего-нибудь испугается, упадет в обморок, — корила себя она, с тревогой поглядывая из окон своей комнаты на калитку, ведущую в лес, которую Ирена, спеша на свиданье, забыла затворить.
— Но ведь она гуляет одна целое лето и ничего не случалось… может быть, просто забралась далеко… — старалась она оправдать и утешить самое себя.
Время между тем шло, а Ирена не появлялась.
Беспокойство Ядвиги стало расти. Она послала работника в лес искать барышню и с беспокойным нетерпением стала ждать его возвращения.
Он ходил, казалось ей, очень долго и вернулся один. По его словам, исходив весь лес, он не нашел барышни.
Наступило время обеда, а Ирена все не возвращалась.
Залесская разогнала по лесу всех своих работников и работниц, но они все, иные уже почти к вечеру, вернулись на ферму и заявили, что барышни в лесу нет.
Весть о таинственном исчезновении Ирены, бывшей любимицей не только живущих на ферме, но и всего села Покровского, с быстротою молнии облетела все село.
— Она заблудилась… она умерла… Пропала моя головушка… — на все лады бессмысленно причитала Ядвига, рвавшая на себе волосы.
Она и сама обегала добрую половину Облонского леса, крича изо всей силы имя своей питомицы, но только эхо в некоторых местах откликалось на ее зов.
Поздно вечером на ферму явился один из крестьян села Покровского, только что прибывший из Москвы, и передал Ядвиге, что сегодня, когда он ехал в город, почти у самой заставы его обогнала дорожная карета, запряженная четверкой, и в ней он увидал своими глазами барышню — Ирену Владимировну,
— Когда это было?
— Да уже за полдень! Я еще подумал, что это так рано наша барышня-то укатила, аль мамаша за ней приехала, только одно мне показалось сомнительно…
— Что?
— Рядом с ней, кажись, сидел какой-то барин!
— Это ты обознался! — вскрикнула Ядвига, хотя в душе поняла, что мужик говорит правду.
— Видит Бог, не лгу, как сейчас ее вижу, сидит веселая такая.
— Веселая!.. Нет, это не она! — строго сказала Залесская.
Крестьянин ушел.
После его ухода она тотчас же пошла в комнату молодой девушки. Стоявшие в ней цветы распространи ли нежное благоухание. Окно было открыто. Постель постлана, как всегда. Особенного беспорядка не замечалось, исключая двух брошенных на стул платьев, доказывавших, что Ирена перед уходом не знала, какое надеть.
Ядвига стала искать какого-нибудь следа, который мог бы указать ей, что происходило в сердце молодой девушки перед ее уходом из дому.
"Было ли это заранее обдуманное намерение, или же она уступила какой-нибудь неожиданной просьбе?
Может быть, она оставила письмо, записку… Так не уезжают, не простившись, для этого нужно быть слишком черствой душой…
А Рена была такая добрая".
Так думала и рассуждала сама с собой добродушная женщина, все продолжая свои поиски.
Она не нашла ничего.
Все было на своем месте, но ни письма, ни малейшего знака, могущего объяснить, указать, не находилось.
"Если она уехала с мужчиной, с любовником, — продолжала соображать Ядвига, — то, стало быть, она его знала уже давно. А я, старая дура, этого и не замечала!"
Она снова предалась неописуемому отчаянию, бегая по комнате со сжатыми кулаками, как бы преследуя соблазнителя и похитителя ее "девочки".
"Но, — вдруг остановилась она, — он, может быть, написал".
Она снова принялась искать, переворачивая все в ящиках стола и комода, шаря по карманам платьев, встряхивая подушки, простыни, одеяло.
В этих поисках прошло более половины ночи, но они не привели, конечно, ни к каким результатам, так как князь Облонский был не из тех, которые пишут женщинам.
Утомившись, Ядвига опустилась наконец на стул, не решаясь, впрочем, уйти из той комнаты, где она все-таки чувствовала себя ближе к Рене, где все напоминало о ней.
Она напрягала слух, не слышно ли какого-нибудь стука, не подъезжает ли экипаж, может быть, Рена вернется, а может быть, мужик и ошибся.
Наступило утро. Ядвига мало-помалу успокоилась. Мысли ее прояснились.
"Заявить полиции! — мелькнуло в ее голове. — Но это будет, несомненно, оглаской. Спросят, кто мать этой девочки? Где она живет? Чем занимается?"
Ядвига знала, что Анжелика Сигизмундовна более всего боится такой огласки.
"Надо ехать к ней самой!" — решила старая полька и, передав заведование фермой своей помощнице — преданной женщине, с первым же поездом уехала в Москву, а затем в Петербург.
V НА ДАЧЕ У АНЖЕЛЬ
Было два часа дня.
Анжелика Сигизмундовна Вацлавская только что встала, выпила утренний шоколад и вышла в роскошном домашнем неглиже на террасу своей дачи.
Она была в этот день в хорошем расположении духа. Она решила через какие-нибудь два-три месяца покинуть не только Петербург, но и Россию, и уехать со своей ненаглядной дочерью, со своей дорогой Иреной, за границу, в Италию. Она поручила уже комиссионерам исподволь подыскивать ей покупателя на дачу — всю же обстановку как дачи, так и петербургской квартиры она решила поручить продать с аукциона. Подведя итоги, она была довольна крупной суммой своего состояния.
"Рена у меня не бесприданница, таким кушем не побрезгает даже иностранный принц!" — самодовольно думала она.
Перед ней носился дорогой образ красавицы дочери — этого чистого, невинного создания.
Вдруг взгляд ее упал на извозчичью пролетку, остановившуюся у решетчатых ворот дачи.
Из нее выходила женщина.
Анжелика Сигизмундовна узнала Ядвигу.
Она почувствовала, что у нее остановилось сердце, и она как бы застыла с наклоненной головой, казалось, ожидая готового разразиться над ней громового удара.
Залесская, между тем, торопливой походкой прошла сад и поднялась на террасу.
— Что случилось с Реной?! — вскричала Анжелика Сигизмундовна.
Она бросилась к Ядвиге и схватила ее за руки.
— Она умерла?
— Нет!
— Больна, умирает?
— Нет.
— Так что же?
Залесская еще ниже опустила голову.
— Что же, что же? — простонала Анжелика Сигизмундовна и вдруг схватилась руками за голову.
Она поняла.
— Это невозможно!
— Она уехала… — чуть слышно прошептала Ядвига.
— Уехала, куда, как?
— Не знаю… Ее увезли!
— Увезли!
Она хрипло вскрикнула, схватила Ядвигу за руку и с необычайной силой потащила ее в гостиную.
— И ты осмеливаешься это говорить, — продолжала она глухим голосом. — Ты, ты…
— Ради Бога, выслушайте меня… Вот как это случилось.
Ядвига подробно рассказала все, что знала.
Анжелика Сигизмундовна, овладев собой после первого порыва отчаяния, слушала ее стоя, неподвижная, бледная как полотно, с искаженным лицом.
— И это все! — почти холодно произнесла она по окончании рассказа няньки.
— По крайней мере все, что я знаю. О, вы даже не в состоянии меня обвинять так, как я сама себя обвиняю за мою глупость, за мое доверие… — говорила Ядвига, обливаясь слезами и ломая руки.
— Все это пустяки, — прервала ее Анжелика Сигизмундовна. — Что сделалось, того не воротишь. Я сама узнаю, насколько ты виновата. Дело не в слезах и не в отчаянии. Надо действовать, разыскать Рену и спасти ее, если есть время, узнать, кто этот человек. Кого ты подозреваешь?
— Никого!
— Ты ничего не замечала?
— Клянусь вам, я никого не видала около фермы.
— В таком случае, это насилие!
— Не думаю.
— Почему?
— Та, которую видели в карете, весело улыбалась.
Анжелика Сигизмундовна ходила взад и вперед по гостиной, подобно разъяренной львице в клетке.
— Вся моя жизнь снова разбита! — прошептала она. — Я проклята.
Она остановилась, посмотрела на Ядвигу и протянула ей руку.
— Я не сержусь на тебя. Мать должна сама наблюдать за своей дочерью, а я такая мать, которая не могла этого сделать!
— Вы на меня можете не сердиться, вы меня можете прощать, но я себе этого никогда не прощу. Я теперь многое припоминаю…
— Что такое?
— У девочки изменился характер.
— С каких пор?
— На другой день после вашего отъезда. Она против обыкновения не скучала. Меньше об вас говорила. Была веселее, чем прежде, кокетливее… Чаще стала совершать продолжительные прогулки… Я этому радовалась…
Анжелика Сигизмундовна опустилась в кресло, закрыла лицо руками и долго хранила глубокое молчание.
Ядвига молчала тоже, уважая сдерживаемую душевную боль матери.
— Это человек богатый… и немолодой!.. — вдруг начала, как бы разговаривая сама с собой, Анжелика Сигизмундовна.