Но какая же гигантская социальная пропасть пролегает между этими людьми! Чертков – родом из великосветской княжеской семьи. Он – блестящий конногвардейский офицер с заведомо обеспеченной военной карьерой. Он богат и любим в среде своих товарищей. Наконец, его обожают мать и отец, ибо он единственный ребенок в семье после смерти двух своих братьев.
Вот как описывает первое появление Черткова сын Толстого Лев Львович:
«Блестящий конногвардеец, в каске с двуглавым орлом, красавец собой, сын богатейшей и знатной семьи, Владимир Григорьевич приехал к Толстому сказать ему, что он разделяет его взгляды и навсегда хочет посвятить им свою жизнь».
О появлении в Кронштадте Параскевы Ковригиной мы знаем только из книги об Иоанне Кронштадтском 1910 года, написанной его страстным поклонником и издателем газеты «Кронштадтский маяк» Николаем Большаковым. Однако манера его книги такова, что доверять ей приходится с большой осторожностью. С такой же осторожностью надо относиться и к биографии самой Ковригиной, изложенной Большаковым в житийном ключе.
Параскева Ивановна Ковригина, пишет Большаков, родилась 14 октября 1816 года в Костромской губернии, Чухломского уезда, Глазуново-Бушневской волости, Соборовского прихода, села Тушевино, в деревне Фалагино, отстоявшей от города Галича в двенадцати верстах. Семья состояла из благочестивых родителей Ивана Ивановича и Иулиании Филимоновны, четырех сыновей – Ивана, Косьмы, Иулиана и Андрея, и двух дочерей – Ксении и Параскевы. Все были крепостными князя Долгорукова.
Самая младшая из семьи, Параскева не отличалась красотой, зато была кроткой, смиренной и сострадательной к другим людям. С восемнадцати лет она вела в доме хозяйство, при этом любила принимать странников, что не очень нравилось даже благочестивым родителям. Большаков пишет, что, несмотря на отсутствие телесной красоты, у юной Параскевы не было отбоя от женихов, которых она привлекала своим характером, так что отцу пришлось выкупить ее из крепостных во избежание насильного замужества. Сама же она с младых лет решила оставаться девственницей и посвятить жизнь Господу. Она была грамотной, но любила только религиозные книги, особенно жития святых.
Ее паломничества в монастыри и то, что она не пропускала ни одной воскресной и праздничной службы, хотя церковь находилась в семи верстах, также смущало ее родных. Некоторые деревенские люди издевались над ее набожностью и привязанностью подруг, сопровождавших ее в церковь и монастыри. Их называли раскольницами и хлыстовками.
Особенно полюбилась Параскеве Решминская обитель, где подвизался благочестивый старец иеромонах Илларион, которого Большаков называет учеником преподобного Серафима Саровского. И вот будто бы старец Илларион перед смертью завещал Параскеве отправиться в Кронштадт, где живет «светило церкви Христовой» отец Иоанн, и служить при нем.
Известно, что у Серафима Саровского не было учеников. Отец Вениамин (Федченков) пишет, что единственным Илларионом, который жил рядом с отцом Серафимом, был саровский духовник отец Илларион, родившийся в 1770 году и скончавшийся в 1841-м. «Если именно он был окормителем Параскевы, то указанное завещание его было на 25 году ее жизни: в эти годы она и ходила по богомольям; тогда отцу Иоанну было лишь 12 лет…» Если речь идет об этом Илларионе, то или мы должны поверить в какую-то особую прозорливость старца, или признать, что был какой-то другой Илларион. Но тогда разрушается весьма популярный в агиографиях отца Иоанна миф о непосредственном преемстве его святости от святости Серафима Саровского.
Между тем, когда в конце шестидесятых годов Параскева Ковригина приехала в Кронштадт, там уже обосновались два ее брата. Один был зажиточен и скуп, второй – беден, но добр. У второго брата она и жила чаще. Но главной целью ее приезда, пишет Большаков, были не братья, а отец Иоанн. Во время первой же исповеди у него она попросила уделить ей время для духовной беседы, после которой священник привел ее к бедной женщине – Евлампии Петровне Шляпниковой, прося принять Параскеву как родную мать. Тогда Ковригиной было за пятьдесят, она была старше отца Иоанна на тринадцать лет. Сразу вслед за этим происходит ее отъезд в костромскую деревню, где она проводит еще три с половиной года. В 1872 году Параскева возвращается в Кронштадт и остается в нем навсегда.
Она становится неотлучной спутницей отца Иоанна во время его прогулок по городу и посещений районов, где жила городская нищета. Это не могло не броситься в глаза жителям Кронштадта, особенно женщинам. Именно женщины первыми стали обращаться к ней с просьбами разъяснить странности поведения этого необычного священника. Здесь был довольно тонкий и деликатный момент. Многие женщины просто стеснялись обращаться к священнику-мужчине со своими женскими вопросами и проблемами. Параскева, с ее прямым и открытым характером, стала идеальной посредницей между набиравшим популярность батюшкой и женским населением Кронштадта.
Нужно заметить, что в жизни отца Иоанна, в отличие от Льва Толстого, женщины вообще играли колоссальную роль. Среди его страстных последователей женщин было в значительной мере больше, чем мужчин. Все-таки толстовское движение всегда определялось мужчинами. Его лидерами становились Бирюков, Трегубов, Горбунов-Посадов, Попов, Хилков, Новоселов, Гусев и другие. Главным толстовцем был Чертков. Зато секта иоаннитов, доставлявшая отцу Иоанну немало хлопот, состояла в основном из женщин и возглавлялась женщиной – Порфирией Киселевой. Начиная с Ковригиной, свою жизнь отцу Иоанну посвящали почти исключительно женщины: монахини Таисия и Ангелина, светские дамы Верховцева и Духонина, не говоря уже об множестве насельниц женских монастырей, которые основал отец Иоанн.
На это обстоятельство многие обращали внимание, и оно вряд ли было случайным. Иррациональная, безрассудочная, но «теплая» вера отца Иоанна оказалась куда ближе женщинам, нежели рациональная, «книжная» и в то же самое время идущая скорее от пахаря-мужика, чем от хлопочущей по домашнему хозяйству деревенской Марфы, вера Толстого.
Однако Ковригина не ограничилась ролью только последовательницы отца Иоанна.
Николай Большаков считает, что именно она «убедила почтеннейшего отца протоиерея Иоанна устроить духовные беседы в достойных домах для жаждущих душевного спасения и просвещения и, получив на это благоплодное дело согласие и благословение отца протоиерея, оповестила знакомых о месте и времени беседы, предупреждая приглашать на нее только верующих».
Это утверждение Большакова сомнительно, потому что духовные беседы вне храма, на квартирах и даже на открытом воздухе отец Иоанн практиковал и до появления Ковригиной. Но в цитате из Большакова бросается в глаза сочетание «достойные дома». Что это значило? Отец Иоанн в начале своего служения отнюдь не выбирал «достойные дома», предпочитая проповедовать как раз среди крайней бедноты. Тем более ему не пришло бы в голову отправиться с проповедями в Петербург, где его никто не ждал. Но благодарственное письмо в «Новом времени» было подписано исключительно столичными жителями. Нетрудно также заметить, что многие из них проживали компактно, то есть попросту были соседями. Предположить, что отец Иоанн по собственной инициативе выбрал себе определенный район Петербурга, чтобы там окормлять людей из другого прихода, невозможно. Это было бы вопиющим нарушением церковной дисциплины, на что он никогда бы не решился. Ковригина же, пишет Большаков, была человеком инициативным и считала, что место, которое отец Иоанн занимает в Кронштадте, скромнее его возможностей. Поэтому можно допустить, что именно она стала посредником не только между отцом Иоанном и женским населением Кронштадта, но и между кронштадтским священником и «достойными домами» Санкт-Петербурга. Иначе трудно объяснить, как в отдельном районе столицы вдруг образовалась целая группа его поклонников.
В 1880 году отец Иоанн отмечает двадцатипятилетие своего священнического служения. По этому поводу ему подносят в подарок наперсный крест из золота и драгоценных камней стоимостью 800 рублей – огромные по тем временам деньги!
Большаков утверждает, что инициатором сбора этих 800 рублей также была Ковригина. Между тем к тому времени еще даже не был возведен Дом трудолюбия в его окончательном виде, еще не было письменных сношений отца Иоанна с царской семьей и Победоносцевым. Он был обычным кронштадтским протоиереем. Конечно, такой подарок был вызывающим актом. Не случайно в своей благодарственной речи отец Иоанн сказал: «Но как я вложу его (драгоценный крест. – П.Б.) на перси, когда Пастыреначальник наш Господь Иисус нес деревянный крест на раменах Своих для принятия неправедной казни за нас, изнемогая под тяжестью его?» Тем не менее крест был принят, как и другой, ценой уже в 2000 рублей, подаренный ему на тридцатилетие его служения, в 1885 году. Это случилось уже после публикации в «Новом времени» благодарственного письма. И если сбор денег на первый крест, как пишет Большаков, оказался для Ковригиной достаточно трудным делом, то во втором случае в Кронштадте возникли две «противоположные партии: одна вызвалась на сбор сама, другую же наметила для сбора старица Параскева». В результате «первая партия, зараженная самолюбием, не имела вовсе успеха; зато у второй – доброхотные жертвы дарствующих, благодарных превзошли всякие смелые ожидания».
Однако с поднесением второго креста возник неприятный инцидент, связанный с Ковригиной. Приветственную речь юбиляру произносил известный в Санкт-Петербурге проповедник, магистр богословия и протоиерей Вознесенской церкви В.Я.Михайловский. Большаков считает, что с просьбой написать и произнести речь обратилась к нему именно Параскева. Так это или не так, но в своей речи Михайловский упомянул имя старицы. Это вызвало у некоторых граждан негодование: «Ослепленные духом презорства к низшим себя по положению, находили несовместным ставить рядом имя столь высокопочитаемого, ученого пастыря с именем худородной и неученой старицы», – пишет Большаков.
Наконец, Ковригина, как утверждает Большаков, была инициатором письма в «Новое время». Этому нет ни одного документального подтверждения (книга Большакова не является документом), но, зная механизм составления любых коллективных писем в газеты, невозможно допустить, что это письмо родилось случайно и произвольно и у него не было вдохновителя и организатора. И весьма вероятно, что этим организатором была Параскева, которая, судя по речи Михайловского, опубликованной в «Кронштадтском маяке», в то время уже была известна в Петербурге.
Параскева Ивановна Ковригина скончалась в Кронштадте в 1886 году. На отпевании в церкви Александра Невского при Доме трудолюбия отец Иоанн произнес надгробное слово, в котором процитировал слова апостола Луки: «Не умре девица, но спит». Затем над ее могилой была возведена часовня.
Ее роль в судьбе отца Иоанна, конечно, во многом была легендарной. Не случайно эта роль подвергается сомнению некоторыми исследователями (например, Надеждой Киценко). Но если это отчасти и легенда, то она имела под собой реальные основания. Во всяком случае, без нее трудно объяснить многие метаморфозы, которые происходят с отцом Иоанном в начале восьмидесятых годов, когда начинается его новая жизнь, полная не только великих свершений, но и серьезных конфликтов.
ОДИН НА ВСЕХ
С 1883 года жизнь отца Иоанна круто меняется. Если в первые двадцать пять – тридцать лет его служения перед ним стояла проблема поиска нуждавшихся в его помощи, для чего он отправлялся в бедные районы Кронштадта, а также обретения средств для устроения Дома трудолюбия, то в последующую четверть века его проблема была принципиально другой: как помогать, чтобы не отказать в помощи всем, кто обращался к нему за ней? Ведь счет алчущих спасения шел уже не на десятки и сотни, а тысячи и тысячи.
Надежда Киценко пишет, что одних только сохранившихся писем к отцу Иоанну с просьбами об исцелении себя или своих родственников, написанных с 1883 года по 1908 год, существует не меньше четырех тысяч. На самом деле не только подсчитать, но и представить себе их реальное количество невозможно. Известно лишь, что в какой-то момент почта Кронштадта была вынуждена открыть особое отделение для приема писем и телеграмм отцу Иоанну. Каждый день их доставляли на его квартиру мешками. В конце концов священник был вынужден создать штат людей, которые разбирали эти письма, а ответы на них печатались по единому образцу литографическим способом, куда отец Иоанн своей рукой вписывал имена просителей и ставил внизу свою подпись.
Но одними письменными просьбами об исцелении дело не ограничивалось. В Кронштадт хлынули тысячи паломников, желавших лично побеседовать с прославленным священником, получить его благословение, что-нибудь из его рук или хотя бы прикоснуться к его рясе. Из обычного или даже необычного протоиерея он превращается в объект культа, становится «Всенародным Батюшкой». Современник напишет о нем: «Вся Россия – это приход отца Иоанна».
Он начинает много ездить по стране. Вятка, Самара, Вологда, Саратов, Киев, Харьков и другие города. В Петербурге он бывает почти каждый день, когда живет в Кронштадте. Этот день как бы распадается надвое. Он встает в четыре часа утра, служит литургию в соборе, затем пересекает Финский залив по воде или по льду и посещает столичные дома, куда его наперебой зовут, возвращается в Кронштадт поздно вечером или ночью, молится в садике возле своей квартиры и ложится спать не раньше двух часов. Непонятно, чем и когда он питается. Во всех обеспеченных домах Петербурга, куда он приезжает служить молебны, для него, разумеется, накрываются столы, порой весьма обильные, но он успевает только съесть печенье или кусочек рыбы и отпить немного чая, редко – вина, чтобы помчаться в новый дом, где его ждут с последней надеждой.
Когда он отдыхает? В поездках. Когда он пересекает Финский залив на катере или в санях, у него есть час-другой для сна. Но и на катере, в каюте или на палубе его чаще видят молящимся, ибо молитва, по его убеждению, это «дыхание души». Молиться значит дышать. На посторонний взгляд, это жизнь на износ. Но при этом он всегда бодр и свеж и до самой глубокой старости выглядит гораздо моложе своих лет. На старика он становится похож буквально в последние три-четыре года своей долгой жизни.
Начиная с 1883 года феномен Иоанна Кронштадтского невозможно разумно анализировать. В него можно только верить или не верить. В этом главная проблема любого биографа, который не желает создавать очередное «житие» этого человека, когда каждый его поступок и всё, что происходило вокруг него, объясняется исключительно его святостью и Промыслом Божьим.
Определенно сказать можно только одно: с какого-то момента жизни отец Иоанн перестает быть просто человеком и священником. Он превращается в средоточие последних надежд миллионов «разнообразно» страдающих людей, каждый из которых непосредственно обращает свое горе и свои страдания к единственной личности и просит и даже требует от нее скорейшей помощи. Мало кто идет к нему за советом «как жить?». Подавляющее большинство видит в нем источник буквального и мгновенного «чуда», нечто вроде ожившей чудотворной иконы, нечто вроде живых святых мощей. И конечно, мало кто задумывается над тем, что переживает внутри себя эта «икона», которая тем не менее состоит из плоти и крови, нервов и мозга, которая сама может переживать и страдать.
В книге иеромонаха Михаила (Семенова) описан обычный день отца Иоанна в Кронштадте:
«Начинают звонить к заутрене.
У дверей отца Иоанна ждут. Пестра и разнообразна толпа богомольцев: здесь важный барин, забывший свою чопорную спесь, а рядом больная старушка, шепчущая молитву и вся проникнутая верою в благодатную силу молитвы отца Иоанна. Тут же тоскливо задумчиво стоит, прижавшись к стене, бледная, худая женщина, в рваном пальтишке, плохо защищающем ее от порывов сильного ветра. Скорбное выражение горькой безвыходной нужды и горя отпечатлелось на ее посиневшем лице и ясно отразилось в ее глазах, с надеждой устремленных на дом отца Иоанна. Она терпеливо ожидает появления батюшки, чтобы взглянуть на лицо его, полное сострадания; одного ее взгляда на него достаточно кажется ей, чтобы утешить ее скорбящую душу, успокоить, согреть, спасти.
Вот он показался в дверях… Его быстро проводят и сажают в экипаж. Иначе ему не добраться до церкви через толпы “чающих движения воды”. Народ бросается за экипажем, его хватают за колеса. Тут и там крики: “Батюшка, благослови! Батюшка, помолись!”, и вся толпа, как один человек, бросается бежать вслед за его экипажем, повторяя свои возгласы и ловя на лету благословляющую руку. Народ бежит вплоть до калитки, устроенной позади собора, через которую отец Иоанн и входит прямо в алтарь…»
Если бы он входил в храм через главный вход, он не смог бы добраться до алтаря. Пытались вдоль стены храма решетками огородить проход для священника, но это мало помогало. «Рассказывали, был однажды такой случай: отец Иоанн хотел кого-то благословить через решетку, когда проходил в алтарь этим местом. Тотчас же схватили его руку и начали ее покрывать поцелуями, передавая друг другу.
– Передай мне, передай, – слышалось везде в народе».
В воспоминаниях очевидца событий Ивана Щеглова рассказывается о том, что происходило, когда Иоанн Кронштадтский попытался выйти из собора «через народ», а не служебной дверью.
«…Одна из боковых алтарных дверей приотворилась, и на пороге показался отец Иоанн. Что тут произошло – трудно даже себе и представить! Лишь только показался любимый пастырь, как весь народ неудержимой волной, тесня и давя друг друга, хлынул в его сторону, а стоявшие за решеткою (перед амвоном) вмиг очутились на амвоне и чуть не сбили отца Иоанна с ног.
При помощи псаломщика и двух сторожей Батюшка быстро перебрался на левый клирос и сделал шаг вперед, чтобы пройти с этой стороны. В одно мгновение та же толпа, точно ее толкнула какая-то стихийная сила, стремительно шарахнулась влево и, простирая вперед руки, перебивая друг друга, крича и плача, настойчиво скучилась у церковной решетки. О чем кричали, о чем молили – трудно было разобрать, потому что эти крики и мольбы сливались в один неясный, оглушительный вопль…