«…Одна из боковых алтарных дверей приотворилась, и на пороге показался отец Иоанн. Что тут произошло – трудно даже себе и представить! Лишь только показался любимый пастырь, как весь народ неудержимой волной, тесня и давя друг друга, хлынул в его сторону, а стоявшие за решеткою (перед амвоном) вмиг очутились на амвоне и чуть не сбили отца Иоанна с ног.
При помощи псаломщика и двух сторожей Батюшка быстро перебрался на левый клирос и сделал шаг вперед, чтобы пройти с этой стороны. В одно мгновение та же толпа, точно ее толкнула какая-то стихийная сила, стремительно шарахнулась влево и, простирая вперед руки, перебивая друг друга, крича и плача, настойчиво скучилась у церковной решетки. О чем кричали, о чем молили – трудно было разобрать, потому что эти крики и мольбы сливались в один неясный, оглушительный вопль…
Отец Иоанн, затиснутый в угол, стоял покорно, прижавшись к стене. Пройти от алтаря до паперти оказалось делом долгим и даже небезопасным. Предвидя трудности этого пути, двое городовых, два сторожа и несколько человек из именитых купцов стали по обе стороны намеченного пути и протянули толстую веревку, за которую крепко уцепились руками.
Но лишь только отец Иоанн двинулся вперед, эта веревка с треском лопнула, городовые и купцы в одну минуту были отброшены в сторону, и толпа, смешавшись и сбивая с ног друг друга, плотной стеной окружила Батюшку. Теперь отец Иоанн вдруг как бы исчез, и некоторое время его было вовсе не видно. На минуту, когда кричащая и волнующаяся толпа колыхнулась в сторону, я увидел отца Иоанна. Смертельно бледный, сосредоточенно печальный, медленно, шаг за шагом, точно в безжалостных тисках подвигался он вперед, видимо с трудом освобождая руку для благословения. Чем ближе подвигался он к выходу, тем толпа становилась настойчивее, беспощаднее, крикливее. У меня дух захватило от этого зрелища, и я невольно закрыл глаза.
Когда я открыл их снова – отца Иоанна не было в церкви, да и народу тоже почти не было. На полу там и сям валялись обрывки веревки, перчатки, клочок вязаной косынки и другие следы недавнего урагана.
Глаза мои сочувственно встретились со взглядом старика сторожа.
– Господи, что же это такое? Неужели это всегда так?
Сторож вздохнул.
– Эх, милый барин! Ежели бы всегда так… А то вот намедни, на Успение, нашло народу так, что как есть сшибли с ног Батюшку.
– Как сшибли?
– А так, сронили наземь и пошли по нем…
– А он что?
– Известно, агнец Божий, встал, перекрестился и пошел, не промолвив ни словечка».
Подобные сцены могли произойти везде. Православный писатель Владимир Ильинский вспоминал, как Иоанн Кронштадтский приезжал в столицу:
«Из Дома Трудолюбия отец Иоанн отправился на пароходную пристань и здесь сел на пароход, идущий в Петербург. Он занял отдельную каюту и не выходил из нее до самой остановки парохода… В Петербурге на берегу его также ждала большая толпа народа и, как только он ступил на землю, сейчас же, по обыкновению, охватила его тесным кольцом.
Провожавший отца Иоанна полицейский чин был оттерт, и отцу Иоанну пришлось прокладывать себе дорогу к карете собственными усилиями. И это было нелегко для него. Его не только давили люди своими телами, иные, быть может, поневоле стесняя его движения, но другие, особенно женщины, хватались за полы его рясы, цеплялись за рукава и таким образом намеренно удерживали его на месте. Я видел развевающиеся над головами окружавших его лиц то правый, то левый рукав его рясы. Это он вырывался из цепких рук излишне восторженных почитателей и – особенно – почитательниц. Можно было думать, что на небольшом пространстве, отделявшем пароход от кареты, он более уставал, чем за десять часов служения, бесед и благотворительности».
Вера женщин в отца Иоанна была исключительной не только в силу особенности женской психологии или отношения к религии. Женщины были меньше защищены в социальном плане, а с другой стороны – подвержены всевозможным женским болезням, которые или не могла лечить медицина того времени, или же она просто не доходила до низших социальных слоев, где эти болезни и были наиболее распространены.
Наконец, большинство из этих женщин были женами и матерями, страдающими за (или от) своих мужей, вынужденными растить детей, которые, в свою очередь, часто болели, а порой становились калеками от рождения или с раннего детства. Надежда Киценко приводит женские письма, которые нельзя цитировать без смущения, но без них невозможно и оценить до конца то чудовищное напряжение массового (но в каждом отдельном случае – индивидуального) горя, которое свалилось на отца Иоанна с началом его так называемой «всенародной славы».
Мать одиннадцатилетней девочки пишет о том, как ее дочь обезумела от страха, когда на нее в темноте напал пятнадцатилетний подросток. Она умоляет отца Иоанна: «Теперь она проводит день и ночь у меня на коленях и не дает мне отступить на шаг; другим не допускает подойти. Помолитесь, батюшка, хоть бы один конец ей или хоть она притихла и меня отпускала от себя хоть на часик, бывают же в семьях идиоты, я смирюсь с этим и не ропщу на Бога, согласна, Батюшка, каждый труд нести, но только не так».
Другая женская история в послании к отцу Иоанну гораздо более типична:
«Нахожусь я в несчастном семейном положении прибегаю к вашему покровительству и со слезами припадаю к Вашим стопам смиренная раба Александра Тимоф. Конашкина прося Вашей всесильной молитвы наставления и вразумления моего заблудшего мужа… <который> ужасно пьянствует напившись водки всегда начинает ругаться скверными срамными и матерными словами не стыдясь ни малых своих детей ни жены ни старых людей и даже на своих родных наприм. на сестер и братьев часто ругается скверными матерными словами. Моя же супружеская жизнь самая невыносимая, от пьяного я терплю всегда оскорбления и насилия оскверняя свое супружеское ложе не сознавая ни праздников ни постов ни меры времени. На пути кабаков он никогда не минает, как будто его тянет какая невидимая сила, когда же приезжает домой всегда пускается в брань в скверные песни в пляски работники часто скрываются не ужинавши детишки малые как птицы от хищного коршуна стараются скрыться куда либо в угол и льют слезы видя отцовские беспорядки».
К батюшке обращаются с проблемами, о которых было бы немыслимо написать к другому священнику:
«Лицо дочери моей Эмилии от золотухи очистилось, но меня беспокоит то, что у нее очень много выходит мокроты носом и низом, хотя ей еще только в мае будет 13 лет…»
В воспоминаниях художника С.В.Животовского, однажды сопровождавшего Иоанна Кронштадтского на пути в родную Суру, приводится совершенно пронзительная история:
«В одном месте во время нашей остановки у небольшого поселка, где мы брали дрова, вместе с другими крестьянами вошла к нам на пароход женщина, неся на спине какое-то странное существо, плотно прижимавшееся к ней. Обезьянка – не обезьянка, но и на человека походит мало. Сгорбившееся туловище на длинных кривых ногах и с такими же длинными и тонкими руками плотно прижималось к спине матери. Большая продолговатая голова с впалыми щеками свесилась вперед и, казалось, готова была оторваться от тонкой с огромным кадыком шеи. Оказалось, этому странному существу 19 лет. Мать опустила его на палубу парохода у ног отца Иоанна.
– Помолись, родимый, о нем. Давно он к тебе просится. Так ничего не понимает, потому – убогий он, но к тебе вот давно всё просится, – обратилась она к Батюшке.
Маленькое убогое существо подняло свои безумные глаза кверху и улыбнулось отцу Иоанну.
Батюшка взял в руки его голову и начал гладить и ласкать его.
– С испугу это с ним приключилось, – пояснила мать. – Мальчиком, по пятому годку, испугали его на пожаре. С тех пор вот и захирел, и поглупел…
После благословения отца Иоанна маленькое существо заметно оживилось. Оно радовалось. Радовалось, смутно понимая, что его приласкал тот самый, всегда и со всеми добрый кронштадтский Батюшка, отец Иоанн, о котором в его селе и в его семье с детства так часто упоминали.
Когда наш пароход отчалил от берега, за толпою баб, вошедших по колена в воду, я видел сидящего на берегу Степушку – так звали испуганного мальчика, – совсем веселого. Он подбрасывал кверху камешки и радовался, как радуются маленькие дети. Бабы окружили его и с любопытством смотрели то на него, то на наш удаляющийся пароход. Очевидно, со Степушкой произошло нечто, чего обыкновенно с ним не бывает».
Трудно и даже невозможно рационально анализировать эти письма и встречи, которых в жизни отца Иоанна были тысячи. Ясно, что ничего подобного не могло случиться в жизни Льва Толстого, хотя культ вокруг его имени возникает в те же восьмидесятые годы и существует при его жизни примерно те же самые двадцать пять лет. Если писателю и приходили такие письма, то мы не знаем ответов на них. Философия и религия Толстого были рассчитаны на разумных и духовно сильных людей, а не на матерей с «испуганными мальчиками». Что мог он сказать им? «Творите добро?» «Любите ближнего»? «Не противьтесь злу силою»?
Но и что мог Иоанн Кронштадтский – один на всех? Нам известны множество фактов исцелений по его молитвам, даже заочным. В книге И.К.Сурского собрано огромное количество свидетельств женщин, жен и матерей, чья жизнь и жизнь их семей существенно менялись после встречи или хотя бы переписки с «великим священником земли русской», как называл отца Иоанна публицист и общественный деятель М.О.Меньшиков. Но мы ничего не знаем о тех, чья жизнь не изменилась после этого и таким образом, возможно, была утрачена последняя надежда. Мы ничего не знаем о жизни тех простых людей, которым не удалось лично добраться до священника, ибо в какой-то момент, по словам Надежды Киценко, «спрос на него превысил предложение». В воспоминаниях Владимира Ильинского о приезде отца Иоанна в столицу описан символический случай:
«Когда отец Иоанн сел наконец в карету и поехал, толпа и тут некоторое время двигалась следом за ним; а одна женщина бежала за каретой, когда лошади увозили отца Иоанна полной рысью. Мне хорошо была видна с парохода ее фигура. Высокая, с вытянутыми вперед руками, она бежала длинными шагами. Платье на ней далеко отдавалось назад. Платок развевался сзади. Вся ее внешность выражала стремительный порыв. Трудно было решить, чего тут больше: болезненной ли истеричности, когда человек теряет способность правильно расценивать впечатления, тяжелых ли душевных мук, оставшихся неисцеленными, или – быть может – глубоких нравственных запросов, для которых наконец найдена точка опоры? Над женщиной смеялись, но мне она казалась типичным выражением состояния, переживаемого сотнями тысяч и миллионами людей нашего времени, нравственно растерянных, страдающих и ищущих то с надеждой, а то и без всякой надежды, с одной мукою отчаяния…»
ЦЕНА СЛАВЫ
Примерно с середины восьмидесятых годов на религиозной карте России появляется новое место православного паломничества, вполне сопоставимое по своей притягательности и многочисленности людских потоков с такими святыми местами, как Киевско-Печерский монастырь, Троице-Сергиева лавра и Оптина пустынь.
С началом популярности отца Иоанна начинается и «охота» за ним, в которой паломникам и жителям тех городов, куда он приезжал, приходилось прибегать к немалому искусству и всевозможным ухищрениям. Сам священник был повинен в этом не больше, чем Лев Толстой в том, что не мог часами беседовать с людьми, которые приезжали в Ясную Поляну не столько за смыслом жизни, сколько из праздного любопытства. Но количество обиженных и обойденных «исключительным» вниманием святого священника постоянно росло, создавая ему теневую репутацию человека, сверх всякой меры о себе возомнившего, взявшего на себя миссию, которая ему не по силам. Как следствие стали расти слухи о том, что дело здесь нечисто, что за образом народного «идола» скрываются вполне меркантильные интересы и тщеславие – жажда славы земной.
Мало кто задумывался над тем, что этот отважный человек ежедневно подвергался смертельной опасности, оказываясь в плотной толпе людей, среди которых находились не только жаждущие духовного спасения, но и обычные сумасшедшие, и больные заразными болезнями, не исключая проказу. Известно, что однажды отец Иоанн посетил петербургский лепрозорий, где провел долгое время, беседуя с больными и молясь вместе с ними.
Весной 1887 года в петербургских газетах появилось первое известие о покушении на отца Иоанна.
Матвей Иванович Теканов, артельщик кронштадтского пивоваренного завода, пригласил священника для беседы в квартиру, которую он снимал в доходном доме купца Быкова. Сразу по приходу отца Иоанна он начал на него кричать, потом молился по-раскольничьи на его глазах. Священник стал увещевать артельщика. «Тогда он вскочил на ноги и обхватил обеими руками кольцом вокруг туловища отца Иоанна, стал давить его с такой силою, что последний едва мог вскрикнуть», – писала газета «Новое время». Когда отца Иоанна освободили от покушавшегося, Теканов вышел на улицу, где его «узнали и указали на него собравшейся у дома Быкова толпе, которая бросилась на него и сбила с ног. У него вырвали бороду и ему нанесли тяжкие удары», – сообщала газета «Новости». Дело получило такую широкую огласку, что о нем написал Н.С.Лесков, не любивший Иоанна Кронштадтского, но следивший за его деятельностью с предвзятым интересом. Тем не менее даже Лесков не мог не отозваться одобрительно о том, что отец Иоанн отказался возбуждать уголовное дело против Теканова. Но при этом писатель заметил: «Случай же с Текановым должен послужить мало знающим о простом народе городским священникам напоминанием о том, о чем хорошо знают самые обыкновенные священники сельские, т. е. об осторожности, необходимой в присутствии экстатиков, на которых всегда ужасно действует теснота, спертый воздух, дым курений и необыкновенное чтение…»
Вместе с переменой образа жизни отца Иоанна меняется и жизнь всего города Кронштадта. Из военной и портовой крепости он превращается как бы в центр духовного туризма, с соответствующей инфраструктурой и характерными особенностями туристического города. На отце Иоанне стали зарабатывать. И не все эти деньги затем шли на благотворительность.
Священник Иоанн Попов вспоминал, как в январе 1892 года он впервые приехал в город Кронштадт:
«Переночевавши в Петербурге, спешу в Кронштадт. За тридцать три копейки доехал по железной дороге до Ораниенбаума; здесь за сорок копеек нанял извозчика. Что за торжественный поезд был до Кронштадта по морю! Дорога по льду ровная и прямая, со столбами, с будками, и по этой линии гуськом, от самого Ораниенбаума и до Кронштадта, на протяжении восьми верст, почти беспрерывно вытянулись подводы извозчиков с пассажирами: едут в одну лошадь, едут парою, тройкою, сани всевозможных сортов, равно как и сами извозчики – русские, чухонцы, как и сами лошади – русской и чухонской породы. Сотни подвод едут в Кронштадт, обгоняют друг друга, и все «к батюшке». Едут изредка и обратно: вот летит резвая пара лошадок с санками, а в них сидят какой-то военный и рядом с ним женщина, и платочком последняя закрыла лицо: “Верно, плачет”, – подумалось мне…
При самом въезде в город встречают гостей услужливые хозяйки квартир, “к нам, к нам пожалуйте: у нас батюшка бывает каждый день”, даже извозчик предлагает подобного же рода услугу, но я, запасшись раньше адресом покойной квартиры, строго приказываю извозчику везти меня на Андреевскую улицу[25], в квартиру против ворот отца Иоанна… Вхожу в квартиру: хозяйка радушно встречает и предлагает за недорогую цену комнатку. Осматриваю новое временное жилище. Всё говорит о дорогом батюшке: во всех комнатах, кроме икон с горящими лампадами, висят на стенах в хороших рамах портреты отца Иоанна с собственноручными его надписями; на столах, под иконами, – фарфоровые вазы с водой – для водосвятного молебствия. Приезжие прибывают и размещаются кто в общей комнате, кто – в особых».
Но и особые комнаты не гарантировали встречи со знаменитым священником. Повидать его лично, лицом к лицу – это большая удача или «знак Божий», как это расценивали многие. Маршрут отца Иоанна по городу был непредсказуем и никогда не подчинялся точному расписанию. Тот же отец Иоанн Попов, при всей бесконечной любви к батюшке, тем не менее рисует нам и сцены обманутых надежд:
«И вот мы ждем его посещения. Проходит одиннадцатый час, проходит двенадцатый и первый часы в томительном ожидании отца Иоанна для молебствия. Всё приготовлено для этого: лампадки все зажжены, на столе, в “общей” комнате, сложены поминальные записочки, а на тарелочке – жертвы (серебряные монеты), даже ваза с водой открыта… Вдруг мимо наших окон промчалась пара лошадей с извозчиком в санках… “Отца Иоанна увозят! Отец Иоанн уезжает в Петербург!” – пронеслась между нами печальная весть… Меня просит хозяйка сопутствовать ей в соседний дом с просьбой к отцу Иоанну посетить и нас. Идем. Меня пропускают в дом и дверь входную – на запор, так как на улице уже собралась толпа, которая окружила санки и напирает в двери дома. Стою я в выходном коридоре, прислушиваюсь и наблюдаю: кратко и поспешно совершается молебен в комнате одной, потом в другой; замечаю большую суету в доме, особенно самой хозяйки: то быстро подойдет она к выходным дверям и прикажет, чтобы заперли и никого не пускали в дом; в самом доме те двери отворит, другие затворит; сами же квартиранты чуть не буквально бегают из одной комнаты в другую, очевидно, за батюшкой…
Быстро растворяется дверь, и отец Иоанн быстро идет к выходу; какая-то старушка накидывает на него его теплую рясу, и не заметил я, как моментально он надел ее, на ноги калоши, взял шапку и уже очутился совсем у выходной двери, а тут и сани; его преследует толпа, в коей замешался и я; со всех сторон слышатся просьбы: “Батюшка! Зайдите к нам! Благословите! Болящая! Батюшка! Батюшка!..” У выходных дверей, несмотря на все старания молодого псаломщика, так стиснули отца Иоанна, что он немного поморщился, но не сказал ни слова; прорвался он через толпу, сел в сани; но толпа устремляется к саням, хватает за рясу; отец Иоанн возлагает руку, на все стороны, раз даже назад подал руку, и всё так быстро, что едва успеваешь уследить; просьбы своей я, оттесненный толпой, не успел высказать… Сани скоро скрыли отца Иоанна из вида толпы».