Самохин слушал сосредоточенно, не выдержав-таки, вытряхнул из початой пачки сигарету, закурил, напряженно пуская дым в сторону окна.
- Вот... - соседка смахнула неприметную слезинку. - И мне кажется... Вы понимаете... Я уверена почти... Он жив! А они, - она мотнула головой, указав куда-то вверх, - военные то есть, ну ничего... ну ни капельки не предпринимают. И мне не говорят. Ой, извините, я, наверное, непонятно рассказываю...
Самохин опять кивнул, попытался улыбнуться, и на этот раз у него, кажется, получилось подбодрить собеседницу, потому что она заговорила свободнее.
- Вы, Владимир Андреевич, в армии-то служили, знаете, как у них все... устроено. Кто тут, в области, главный над ними начальник? Мне бы к нему обратиться. А то куда ни приду - никто ничего не знает. Есть ведь люди какие-то, кто пленных солдат разыскивает! Я видела, по телевизору показывали, где-то в Москве... организация, что ли? Адрес не сказали.
Самохин кашлянул в кулак, раздавил окурок в пепельнице, помахал рукой, разгоняя слоистый дым над столом, сказал задумчиво:
- Вы, Ирина Сергеевна, не отчаивайтесь. Разберемся. Я в армии, к сожалению, не служил, вернее, служил когда-то срочную, но теперь-то там все по-другому. Я в органах работал. Там система иная, но все равно... разберемся! Давайте-ка по порядку. Когда сын ваш в армию ушел, когда пропал, кто вам сообщил об этом?
Выслушав не слишком складный рассказ Ирины Сергеевны, Самохин мгновенно составил что-то вроде схемы операции и предложил несколько вариантов действия:
- Во-первых, надо в областной военкомат обратиться. Армия и раньше отличалась нестыковками, бардаком в канцелярских делах, а теперь тем более. Вполне вероятно, что какие-то сведения о вашем сыне у них имеются, но в районный военкомат их передать забыли. Подшили в папку и успокоились. Во-вторых, в комитет солдатских матерей сходить. Там, ка-жется, этой проблемой тоже занимаются. В-третьих, депутаты - есть тут одна... шустренькая, в Государственной Думе заседает, все против войны в Чечне выступала. Вот пусть и окажет практическую помощь избирательнице. И еще администрация областная, потом этот, как его... совет ветеранов... Да, еще РУБОП - региональное управление по борьбе с организованной преступностью. Окружной федеральный инспектор... Кабинетов много, надо во все стучаться.
Самохин говорил и сам себе верил, и соседка, заразившись его уверенностью, смотрела завороженно пронзительно-синими, иконными прямо-таки глазами, кивала, а отставной майор, развивая перед ней план предстоящих действий, не упоминал намеренно лишь об одном. О том, что все меры розыска, все инстанции, двери кабинетов, в которые они будут стучаться, могут привести к успеху при единственном условии: если Славик еще жив...
- Ой, спасибо, не знаю даже, как вас благодарить... - смущенно лепетала Ирина Сергеевна, а Самохин, увлекшись, поднялся со стула и, не думая больше о том, как выглядит в мятых, соскальзывающих с безнадежно выпирающего живота пижамных штанах, полосатых, каких и не выпускают теперь, принялся прохаживаться по комнатке, говоря веско:
- Я вам, Ирина Сергеевна, вот что скажу. Люди мы с вами не чужие друг другу, соседи, в одном подъезде живем. Я Славика вашего еще вот с таких лет помню. А потому помогать друг другу должны. Я человек свободный, на пенсии. Возьму на себя областной военкомат, РУБОП. А вы в комитет солдатских матерей наведайтесь. Там депутатша эта госдумовская... как ее... Серебрийская, вспомнил, заправляет. У вас разговор с бабьем... из-вините, с женщинами, я хотел сказать, лучше получится.
- Да что вам беспокоиться-то... - не слишком настойчиво запротестовала Ирина Сергеевна, но Самохин присек возражения:
- Ничего, побеспокоюсь... Это дело, так сказать, государственной важности. Ваш сын Родину защищал, всех нас от терроризма, сепаратизма, черт бы их побрал! И мой долг помочь ему! - Самохину самому стало неловко от пафоса, в который его занесло, он запнулся, но все же заявил упрямо: - Я сегодня же по инстанциям пойду. Побреюсь, переоденусь, и- вперед. А вечером доложу вам, что разузнал. Нич-че... прорвемся. Я, если надо будет, до самого Путина дойду!
- Спасибо... - растроганно шепнула Ирина Сергеевна. - Вот вы оказывается какой... Отзывчивый. А я-то, глупая, издергалась, и все без толку!
Когда за женщиной закрылась дверь, потряс головой, выдохнул громко: "Уф-ф..." - и, вытирая пот со лба рукавом, попенял себе: "Ишь, раздухарился-то... Старый хрен!"
Вернувшись на кухню, которая давно превратилась у него в самую обитаемую, обжитую комнатку, он даже телевизор сюда перенес, втиснув его между шкафом и холодильником, Самохин допил в два глотка остывший и оттого терпкий до горечи чай, запыхтел очередной сигаретой и призадумался. Легко, с радостью даже вызвавшись помочь симпатичной ему женщине, он представил теперь, как ходит по "высоким инстанциям", пробивается настырно сквозь презрительно-вежливый заслон секретарш, вспомнил виденных где-то в подобных ситуациях ветеранов-фронтовиков, штурмующих начальственные приемные под звон боевых и юбилейных медалей, с костылями наперевес, жалких и немощных. И поежился, увидев себя в этой роли, почему-то непременно в старом, замызганном кителе с темными следами на плечах от споротых погон, с медалями, которыми был награжден когда-то: "За безупречную службу" трех степеней, "Ветеран труда", "За освоение целинных земель"... трясущегося от бессильной ярости и размахивающего скользким, захватанным потной ладонью бадиком...
В дверь опять позвонили - длинно, настойчиво. Решив, что это вернулась зачем-то Ирина Сергеевна, Самохин открыл уже без заминки и удивился, обнаружив за порогом улыбчивого молодого человека в строгом костюме-тройке благородно-синего цвета.
- Самохин? Владимир Андреевич?
Отставной майор кивнул неприязненно. В последнее время в дом зачастили такие же вежливые, кукольной внешности юноши и девушки со слащаво-фальшивыми улыбками и пустыми, холодными глазами. Они раздавали молитвенники, религиозные газеты и журналы с цветными иллюстрациями, на которых изображались такие же счастливые стеклянноглазые люди. Решив, что и этот из сектантов, Самохин буркнул раздраженно:
- Чего надо?
- Я от Федора Петровича,- игнорируя грубость, не дрогнул безмятежной улыбкой гость. - Вы просили его о встрече...
- Ну-у... - неопределенно протянул Самохин. У него уже из головы вылетело давешнее желание повидаться с Федькой и переговорить на предмет денежного займа.
- Так вот, он вас ждет. Если желаете, можете связаться с ним по телефону прямо сейчас.
Гость нырнул рукой во внутренний карман пиджака, извлек оттуда махонькую трубочку мобильного телефона, щелкнул пластмассовой крышечкой и, потыкав тонкими, нерабочими пальцами в миниатюрные кнопочки, протянул Самохину.
- Пожалуйста, говорите.
Тот осторожно взял аппарат, приложил к уху, сказал растерянно:
- Алле... Самохин на проводе...
- Х-ха! Совсем из ума выжил, старый, - услышал он Федькин голос.- Какие могут быть провода у мобильника! Привет! Че хотел-то? Срочно?
- Да... в общем-то, - выворачивая глаза на трубку, словно приставленный к виску пистолет, опасливо кивнул Самохин. - Дело к тебе важное есть.
- Ну тогда прямо сейчас дуй ко мне. Побазарим, а заодно и повидаемся. А то помирать скоро, а свидеться недосуг.
- А я, Федька, адреса твоего не знаю. Или ты все еще в домике маманином на краю оврага обитаешь?
- Г-г-гы! - хохотнул Федька так, что трубка протестующе пискнула. - Ты, майор, даешь... Совсем от жизни отстал, мхом оброс. Собирайся, щас тебя довезут. Передай-ка трубу фрайерочку моему...
Молодой человек взял телефон, застыв взглядом, выслушал приказание Федьки, сказал коротко:
- Будет исполнено, - щелкнув крышечкой, обратился к Самохину: - Я на машине. Подожду вас на улице, у подъезда.
- Какая машина-то? - сварливо осведомился отставной майор. - А то наставят во дворе колымаг - поди догадайся, где чья?
- Нашу сразу увидите, - невозмутимо ответил подручный Федьки. - Других таких в вашем дворе нет, - и вышел, вежливо кивнув.
- Фу ты, ну ты! - поджав губы, покачал головой Самохин. Принарядившись в костюм и пряча в боковой карман пиджака неизменную пачку "Примы", он нащупал нафталиновый шарик, не иначе, как заботливой Валентиной положенный, и, покрутив его в пальцах, бросил за ненадобностью в мусорное ведро. И опять, вспомнив о болезни, подумал недовольно: "скоро уж, ни одна моль не поспеет..."
Насупившись, не глядя на шофера, предупредительно открывшего перед ним дверцу роскошного авто, и впрямь приметного во дворе среди неказистых собратьев, Самохин забрался в теплое, пахнущее дорогой кожей нутро машины, удрюпался на заднее сиденье и, не спрашивая разрешения, закурил плебейскую, неуместную здесь "Приму", а поймав на себе отраженный зеркалом взгляд водителя, усмехнулся ему в ответ вызывающе и пустил в салон особо густой клуб едкого табачного дыма. Улыбчивый молодой человек устроился на переднем сиденье, сразу достал телефон и теперь нашептывал что-то в него, ворковал, а машина тронулась плавно и неощутимо помчалась по улицам. Казалось, что она не движется вовсе, а наоборот, кто-то крутит за тонированными окнами-экранами видеозапись с бегущими споро кадрами суматошного города.
- "Владимирский централ. Этапом из Твери..." - с хрипотцой вздохнули за плечами отставного майора стереодинамики, и он, слушая проникновенный, с блатной слезливостью голос, подумал удовлетворенно: "Нет, братки. И прикид у вас классный, и тачка навороченная, а суть все та же, барачная, и песни все те же..."
И федька, хотя и забуревший, угодивший в мутную струю нынешнего благосклонного к жуликам всех мастей времени, все равно остался в душе окраинной шпаной, и "выкупить" его бывший "кум" сможет, если понадобится, в два счета...
Машина вывернула на кольцевую дорогу, помчалась за город. С легким шуршанием наматывалось на колеса серое шоссе, лесопосадка по обочинам размазалась в сплошную зеленую ленту, и скорость чувствовалась лишь по тому, как сухо постреливали по днищу "мерседеса" угодившие невзначай под шипы камешки. Справа от дороги показался поселок. Асфальт к нему проложить еще не успели, и автомобиль, свернув, сбавил ход, захрустел по щебню, поднимая позади тучу белесой пыли.
Поселок состоял из трех десятков новых, кое-где недостроенных частных домов, но что это были за дома! В три, в четыре этажа, сложенные из особого, декоративного кирпича, с сияющими медной черепицей крышами, огороженные кованой вязью металлической решетки заборов, с лужайками щетинистой, изумрудного цвета, нездешней травки, с худосочными, не укоренившимися толком деревцами по сторонам ведущих к каждому коттеджу персональных дорог.
"Мерседес" подкатил к одному из новостроев, обнесенному, в отличие от прочих, сплошным двухметровым забором из ноздреватого бетона с глядящей пристально, как пулеметный ствол, видеокамерой над железными воротами. мертвоглазый улыбчивый юноша ловко выскочил из машины и, опередив Самохина, открыл дверцу:
- Прошу вас...
- Спасибо... Прокатили на старости лет, - бурчал, выкарабкиваясь неловко, Самохин. - Все у вас, пацаны, по высшему классу - и автомобиль, и песня душевная. А вот домик пахана подкачал... уж больно на тюрьму похож. Прямо оторопь меня взяла, как увидел. Думаю, блин, в родные пенаты попал.
- Срок мотали? - сочувственно поинтересовался молодой человек.
- Три червонца. От звонка до звонка, - притворно вздохнул отставной майор. И полюбопытствовал: - У вас небось и часовые есть?
- Есть охрана, - снисходительно улыбнулся провожатый, явно принимая Самохина за старого, потерявшего представление о том, что происходит сейчас на свободе, урку, - система наблюдения - мышь не проскочит.
От калитки к дому вела дорожка, мощенная плотно пригнанными, отполированными временем булыжниками. ""Не иначе как из старинной мостовой камень наковыряли, архаровцы", - беззлобно отметил про себя отставной майор. Где-то неподалеку бухнула грозным лаем собака, звякнула тяжелая цепь.
- фу, Жулик! Сидеть! - властно приказал кто-то, и через минуту гладенький, лысый мужичок шагнул навстречу Самохину, блеснул рядом великолепных, один к одному, и оттого явно фальшивых зубов, обнял дружески за плечи:
- Вовка! Братан!
- Привет, старый уркаган, - похлопал его по располневшим бокам Самохин. - Эк тебя растащило-то при антинародном режиме!
- Да уж не то что при вас, коммунистах, - добродушно подтвердил Федька. - Демократия - это, брат, народная власть. Общество равных возможностей. Умеешь - живи, не умеешь - так сиди...
- А где ж зубы-то твои золотые? Может, в скупку заложил от бедности? съехидничал отставной майор.
- Золото во рту - дурной тон, - серьезно объяснил Федька. - Сейчас, брат, здоровый образ жизни в моде. И натуральные зубы.
- Из фарфора? - уточнил Самохин.
- Из пластика, деревня! Выглядят, как родные, но крепче титановых. Гвоздь-двухсотку перекусить можно.
- А проволоку колючую? - деловито осведомился Самохин.
- Запросто! - хвастливо подтвердил приятель.
Отставной майор причмокнул завистливо, посоветовал проникновенно:
- Ты, Федя, энти зубы-то береги. Не ровен час, опять заметут, срок схлопочешь - тебе в тюряге ни напильника, ни ножовки по металлу не потребуется. Зубами дорогу на волю сквозь решетки проешь!
Федька отодвинулся, глянул пристально:
- Ну и язва ты, майор! Как был кумом, так куморылым и остался... - и, чтобы друг всерьез не обиделся, подхватил его под руку, попенял добродушно: - Не заходишь в гости, брезгуешь, что ли? Конечно, где нам, раскаявшимся уголовникам, с заслуженными пенсионерами-чекистами равняться!
- Да нет, я про тюрьму так, к слову, вспомнил, - добродушно пояснил Самохин. - Вижу, что ты и на свободе вроде как по зоне тоскуешь... Сигнализация по периметру, запретка из колючки, пес конвойный у ворот в предзоннике. И зовут подходяще - Жулик!
Услыхав свою кличку, огромная в бело-коричневых пятнах московская сторожевая вскочила, громыхнув цепью, проволокла ее с визгом по толстой проволоке, натянутой вдоль забора, не дотянувшись, яростно нюхала воздух, буравя Самохина взглядом волчьих, с кровавым оттенком, глаз.
- Пшел! Место! - прикрикнул Федька на пса, больше для порядка, чем из необходимости, посетовал, соглашаясь: - Ты прав, гражданин начальник, ох и прав! Действительно, без охраны да запоров крепких нынче и на воле не проживешь. Преступность разрослась - спасу нет. Честному человеку востро ухо держать надо. Того и гляди, наедут рэкетиры какие-нибудь, все нажитое непосильным трудом отберут! Что ни говори, а падение нравственности в обществе не может не удручать! - выдал приятель фразу, от которой у Самохина брови чайкой вспорхнули. Федька разъяснил: - Нет, ты подумай! Раньше воровской авторитет - он же неприкосновенным в уголовном мире был. Власти имел больше, чем какой-нибудь член политбюро! Ну, не политбюро, так обкома партии - точно. А сейчас, чуть что не так, нанимают киллера-отморозка, и паф! Наше вам с кисточкой!
- Плохо мы молодежь воспитываем,- пряча ухмылку, поддакнул Самохин. Никаких, понимаешь, традиций для нее не существует, авторитетов...
- Это точно, - горестно вздохнул Федька. - Куда идем-катимся? А... пойдем дом покажу.
Дом, сложенный из отборного кирпича непривычно красного, свекольного почти цвета, поразил Самохина колоннами при входе, овальными, только в мексиканских телесериалах раньше виденными дверными про-емами, алебастровыми финтифлюшками по карнизу и окнам. А кованые решетки на узких, как бойницы, окошках даже верхних этажей делали здание похожим на веселую, любовно выстроенную, но не утратившую при этом сути своей тюрьму. Из огромного холла на первом этаже, увешанного по дубовым полированным стенам головами лосей, косуль и кабанов с мученически застывшими глазами, хозяин провел Самохина в нишу, оказавшуюся лифтом, который невесомо вознес их на вершину помпезной обители. - Мой кабинет, - Федька с гордостью повел пухлой рукой, грязноватой от синей ряби неудачно выведенной татуировки. - Вот библиотека. Здесь не шурум-бурум, чернуха-порнуха собрана, а классика, преимущественно дореволюционные издания. Позапрошлый век! У вдовы одного профессора-книголюба все гамузом купил. Десять тысяч томов.
Самохин с уважением оглядел тянущиеся под высокий потолок стеллажи, мерцающие золочеными корешками старинных фолиантов, - действительно, десять тысяч томов, не меньше.
- Читаешь?
- А то! Думаешь, нет? - с вызовом выпятил грудь Федька. - Вот, сейчас Фрейда изучаю...
- В подлиннике?! - восхитился притворно Самохин.
- В переводе, - строго поправил Федька, воспринимавший собственную ученость вполне серьезно и не намеревавшийся на эту тему шутить. - Но издание - прижизненное.
- И... как?
- Кое-какое рациональное зерно в его теории есть. Психоанализ... Эдипов комплекс... Яблочко от яблоньки недалеко падает... В общем, долго объяснять. - Федька победно показал на другую стену кабинета: - А это моя коллекция. Такой, наверное, больше ни у кого во всей стране, а может, и в мире нет!
Самохин глянул и присвистнул с искренним восхищением. Как старый конвойник, он был привязан к чаю, пил его постоянно, в молодости чифирил, бывало, перепробовал разные сорта чая, но такого разнообразия действительно ни разу в жизни не видел. Стеллажи на противоположной стороне огромного кабинета были сплошь заставлены пачками, коробочками, баночками, пакетиками заморского чая.
- Садись к столу, сейчас любую вскроем, замутим, - радушно пригласил Федька и сам уселся за обширный письменный стол с занятным, в виде древней крепостицы, письменным прибором из яшмы, вычурными пепельницами и ненужными в современном канцелярском деле тяжелыми пресс-папье. Самохин уселся в прямое, неудобное, с высокой резной спинкой, костистое кресло напротив и, глядя на приятеля, подумал, что за этим столом, который верховному главнокомандующему впору, Федька, даже раздобревший теперь, с вытравленными татуировками на руках и пластмассовыми, особо кусачими зубами вместо блатных фикс, все равно выглядит вором-домушником, удачно проникшим в барские хоромы в отсутствие настоящих хозяев.