Здоровое отчуждение от «иных» совершенно необходимо для существования любой человеческой общности и даже личности. Каждый человек имеет свое «пространство» и должен защищать его от непрошеных вторжений чужих людей. Даже соборная личность, при ее крайней всечеловечности, не может «слиться» с другими — или она перестанет быть личностью. К такому слиянию (впрочем, только со своей нацией) стремились фашисты — потому и одели своих приверженцев в одинаковые рубашки («одна рубашка — одно тело»).
Очень важно охранять свои границы для семьи. Есть нормы гостеприимства и отношений с чужими, свои в каждой культуре. Они имеют четкий предел, за который «посторонним вход воспрещен». Если он не соблюдается, семья гибнет. Ксенофобия — страж этого предела. У нас проблема в том, что для нынешней российской элиты, которой служат СМИ и большинство интеллектуалов, ксенофобия русских является пороком и преступной наклонностью, а ксенофобия, скажем, англичан заслуживает всяческого уважения. «Мой дом — моя крепость», — ах, какие мудрые пословицы у этих англичан! Как нам еще далеко до Европы!
Этническое самосознание любого народа возникает при делении людей на «мы» и «они». Здесь всегда есть примесь ксенофобии. Требовать ее полной ликвидации — значит запретить народу обладать собственной идентичностью. Это — враждебная демагогия, не надо на нее уши развешивать.
Сложным становится эта проблема, когда ксенофобия приобретает болезненный, агрессивный и организованный характер. Особенно когда она политизируется, то есть организация, собравшаяся на платформе ксенофобии («борьбы с чужими»), претендует на политическое влияние и делает программные заявления. Явно или слегка прикрыто она выдвигает проект жизнеустройства, на который вынуждены соответственным образом реагировать те народы, группы и личности, которые становятся объектом этой ксенофобии. Этот проект может иметь разрушительные последствия для страны, причем не только для жертв ксенофобии, но и для тех, от имени которых он выдвигается (как, например, проект «Россия — для русских!»). Значит, агрессивная ксенофобия какой-то части народа может его раскалывать и даже вести к гражданским войнам большей или меньше интенсивности. Это — исторический факт.
Россия сейчас находится в состоянии глубокого и длительного кризиса, который создает массу веских причин для ксенофобии разных типов и разной степени. Если ее умело направлять, да к тому же слегка финансировать, она становится мощным политическим инструментом для разрушения даже великих и культурных стран.
Об этом поговорим отдельно.
Издержки ксенофобии
Исторически русская культура всегда удерживала ксенофобию на низком уровне — в отличие от Запада, где рано начали складываться национальные государства на основе сплочения «против иных». Русские отличались большой уживчивостью, что и позволило им быстро прирастать в численности и расселиться по очень большой территории (включая Аляску и Калифорнию). Очень показательно поведение русских в зонах межэтнических контактов — на тех окраинах, куда крестьяне убегали в «казаки». Казаки быстро осваивали местные способы ведения хозяйства, одежду и утварь, заводили тесные дружеские отношения, осваивали язык местных народов. У них не было тех барьеров, которые создает избыточная ксенофобия.
Так ксенофобия, которая наблюдается в среде русских сегодня, является не нормой, а признаком болезни общества — аномалией. Она вызвана общим длительным кризисом. Но даже эта кризисная ксенофобия не идет ни в какое сравнение с тем, что наблюдалось в периоды кризисов на Западе. Когда на Западе зарождалась рыночная экономика, разорявшая большие массы крестьян, ремесленников и даже дворян, возникала острая вражда к носителям «духа рынка», финансистам и торговцам. Поскольку основную массу их составляли евреи, эта вражда принимала форму юдофобии (ксенофобии по отношению к евреям). Это приводило к тотальному изгнанию евреев из страны (как в Англии, Франции, многих областях Германии и Италии, позже в Испании в 1492 г.) и преследованию тех крещеных евреев, которых подозревали в тайном исповедовании иудаизма — при этом изгнанные бежали в основном в славянские страны. О кризисной ксенофобии в Германии 30-х годов и говорить нечего.
Иногда говорят, что присущая кризисам ксенофобия имеет чисто социальные основания и является лишь средством сплотить свою этническую общность для решения экономических проблем (конкуренции). Да, такой мотив имеется. Но дело в том, что момент становления ксенофобии как явления и ее дальнейшее развитие — разные вещи, как и в любом конфликте. Выпущенный из бутылки джинн ксенофобии начинает жить своей жизнью. В России начала XX в. на окраинах произошли погромы, первый — в Кишиневе в 1903 г. Он был вызван экономическими причинами — торговцы-молдаване не могли конкурировать с евреями. Но затем порожденная конкуренцией ксенофобия оформилась как идеологическая доктрина и стала фактором политики. Возник обобщенный образ врага, дающий людям простое объяснение кризиса и вызванных им бедствий.
Когда такое объяснение становится стереотипом и начинает действовать автоматически, логика бывает бессильна. Политические цели, ради которых создаются идеологические стереотипы ксенофобии, могут быть различны. Иногда свои националисты пытаются с их помощью сплотить свой народ, иногда, наоборот, ксенофобия нагнетается врагами этого народа, чтобы загнать его в ловушку, расколоть и стравить с соседями. Например, разжигание русофобии на Украине — явная большая операция психологической войны против самих украинцев.
Можно принять как общее правило, что ксенофобия, вышедшая за рамки необходимого охранительного различения «свой — чужой», работает на ослабление народа. Подверженное агрессивной ксенофобии меньшинство создает вокруг всего народа зону отчуждения или даже активной вражды — ответной ксенофобии. Ущерб от нее велик, как бы ни были малы враждебные этнические общности, с которыми приходится жить вместе. Тут ссылаться на численное преимущество глупо. В Испании у сепаратистов-басков действует всего около сотни боевиков, но 35 миллионов испанцев живут в постоянном стрессе.
Напротив, сознательное ослабление ксенофобии дает народу большие выгоды. Вьетнамцы, ведя тяжелую войну с колонизаторами-французами, договорились не допускать антифранцузской ксенофобии. Редкий случай, но этим они получили мощную поддержку во Франции. Поражало и то, что и позже они во время войны не допустили вспышки ксенофобии по отношению к американцам. Это помогло и в войне, и в создании в США большой вьетнамской диаспоры. Такое же решение приняли в борьбе против англичан индусы — и смогли подключиться к английской культуре, науке, языку. Другие народы в своей борьбе сделали ставку на ксенофобию — и многое потеряли.
В целом, проблему ксенофобии надо брать как часть более широкой проблемы национализма.
Что такое «этнократия»?
Этнократия — это власть, господство элиты какого-либо этноса (народа, нации) над другими народами страны.
Поначалу, в Древней Греции, слова демократия и этнократия означали одно и то же — власть народа, племени. Потом этнократия стала означать власть части народа, обладающего особыми этническими признаками, при ущемлении власти представителей иных этносов — племен, родов. Этнократия — всегда неравенство политических прав разных народов, привилегия одних и дискриминация других.
Этнократия может быть жесткой — вплоть до геноцида и этнических чисток или апартеида. Если не говорить об острых кризисах (как в Югославии или Бурунди), то примерами жесткой этнократии были в разные периоды своей истории США, ЮАР, Германия, Англия, не говоря о колониальных империях.
Этнократия — один из видов авторитарной власти и в то же время идеология, которая может присутствовать в любом типе власти вообще. Признанные демократическими режимы нередко следуют принципам этнократии. Политическая система Израиля относится к жестким этнократиям, чуть помягче — Молдавия, Латвия и Эстония. И все же они этнократичнее, чем режимы республик Российской Федерации, которые называют этнократиями.
Для нас это понятие особенно важно потому, что на большой части России разрушение СССР привело не к демократии, а именно к этнократическим режимам. Права этнократии были даны местным элитам уже в годы перестройки как плата за участие в развале СССР («берите суверенитета, сколько проглотите»). Считается признанным фактом, что антисоветская реформа пожертвовала демократией, открыв путь этнократии.
Этнократия — это власть не народа, хотя бы «избранного», а этнической элиты, захватившей власть как бы от имени «своего» народа. Нигде и никогда она не зарождалась «снизу», ее целеустремленно создает элита, используя кризисное состояние общества, чувство национальной ущемленности «своего» этноса. Общая черта этнократий — идеология этнонационализма и идея этнической государственности («Тува — государство тувинцев» и пр.).
Этнократия — это власть не народа, хотя бы «избранного», а этнической элиты, захватившей власть как бы от имени «своего» народа. Нигде и никогда она не зарождалась «снизу», ее целеустремленно создает элита, используя кризисное состояние общества, чувство национальной ущемленности «своего» этноса. Общая черта этнократий — идеология этнонационализма и идея этнической государственности («Тува — государство тувинцев» и пр.).
Чаще всего власть «своих» князьков и феодалов была тягостнее, чем власть Москвы, что способствовало собиранию земель. Русь очень рано преодолела состояние этнократии — в ней возобладал принцип «служения». Россия расцвела, сумев приглушить или подавить хищность этнократий.
Этнократия служит экономическим интересам элиты: так возникают лозунги, что нефть Татарстана — «достояние татарского народа», газ Ямала — «достояние ненцев». На деле богатства регионов сначала присваиваются местными князьками, а потом перепродаются «олигархам».
Этнократия, чтобы укрепиться, ведет к архаизации власти и управления, возрождает клановость, влияние родоплеменных общностей (тейпов, джузов и др.). Она манипулирует с языком. Так, в Туве государственным признан «язык коренного населения». В Татарстане чиновникам дают надбавку за знание языка «титульной нации». Этнократия создает круговую поруку, заполняя выгодные должности людьми из «своего» народа. Так, в Адыгее, где адыги составляют 20 % населения, они занимают 70 % руководящих постов. В Татарстане до перестройки только 2 % предприятий возглавлялись татарами, а конце 1990-х годов — 65 %. Это ведет к упадку и хозяйства, и культуры.
Этнократия формирует противостояние народов, интересов этноса и личности, ищет не их компромисс, а усиление противоречий. Этнократические режимы заинтересованы в конфликтах и в поддержании напряженности. Ее нередко доводят до открытых форм противостояния — этнофобии. В Приднестровье, Южной Осетии и Абхазии возникли очаги военных конфликтов населения этих областей с этнократическими властями тех республик, в которых они оказались после развала СССР.
Когда после хаоса 90-х годов наметилось восстановление государственности России, местные этнократии стали лавировать. Попустительствуя радикальным националистическим движения, сами они обретают облик умеренной и сдерживающей силы, «выгодной» федеральному центру и «некоренному» населению «своих» территорий.
Этнократия опирается на этнический национализм и становится врагом формирования российской гражданской нации. Изживание этнократий гораздо сложнее, чем предотвращение их появления. Пока что мы являемся очевидцами явных признаков растущего этнократизма. Нам придется еще долго расхлебывать последствия антинациональной политики Горбачева — Ельцина.
Сложность проблемы в том, что в момент острого кризиса сдвиг к этнонационализму у многих происходит как акт отчаяния. Люди ищут поддержки, спасения от хаоса через сплочение близких людей, и самой понятной и доступной часто оказывается близость этническая. Она воспринимается как близость «по крови». Когда кажется, что страна катится в пропасть и не может защитить тебя, спасение видится в том, чтобы теснее собраться в этническую общность, пусть и небольшую.
В момент разложения, когда ослабевают или рвутся связи, раньше скреплявшие все народы в огромную нацию и страну, этнонационализм становится убежищем, в котором можно пережить бедствие. Это убежище находится на тупиковой ветви исторического пути, этнонационализм блокирует развитие, затрудняет сотрудничество народов и собирание их в мощную нацию. Но бывают ситуации, когда и такое убежище необходимо. Главное, не засиживаться в нем, не допускать архаизации, не принимать вынужденный выбор за идеал.
То же самое можно сказать и об этнократии. Она может выражаться в том, что титульный народ, сплоченный этнонационализмом сильнее, чем другие проживающие в республике этнические общности, берет на себя роль силы, организующей жизнеустройство, в котором все население сможет с меньшими потерями пройти через кризис и сохранить потенциал развития. То есть, этот титульный народ берет на себя державную ношу в масштабе региона. А может, наоборот, выражаться в том, что титульный народ получает привилегии за счет других этнических общностей. А иногда и начинает дискриминацию «инородцев», их оскорбление и угнетение. Под одним названием могут быть разные по сути режимы.
Так, в 90-е годы была попытка строительства новой нации, собранной из крупных собственников, созданных в ходе приватизации. Эту «нацию» назвали «новыми русскими», хотя она, как и «золотой миллиард», была интернациональной. В ней сразу обнаружились черты архаической этнократии — в РФ была искусственно создана прослойка «олигархов» из числа «новых русских». При этом «старые русские» (на деле — большинство многонационального народа) были лишены огромной собственности и сбережений, дискриминированы в распределении доходов и в доступе к базовым социальным и гражданским благам. Российское государство 90-х годов — жесткая этнократия под властью «новых русских».
Этот социальный и политический режим неизбежно порождал и поощрял этнократические проекты в регионах. Поощрял потому, что они разрывали связи советского народа и лишали его возможности сплотиться для сопротивления катастрофе. А порождал потому, что в условиях катастрофы малые народы искали способ закрыться от этнократии «новых русских» и «золотого миллиарда», надсмотрщиками которого они становились в России. Этнократическое прикрытие стало чрезвычайной мерой защиты нерусских народов, а русские такой защиты создать себе не могли и уже не успеют. У них больше шансов спасти себя как народ через восстановление державы.
Но в перспективе любая этнократия грозит народу большой бедой, ибо это — архаический режим, толкающий народ на путь регресса вплоть до отката к племенному сознанию. Это парализует импульс к развитию и разрывает связи сотрудничества с людьми «чужого племени». Такие общности могут жить лишь при мощной подпитке извне (как Израиль). В России это нереально.
Русские и фашизм
Одно из важнейших сегодня понятий в манипуляции сознанием — фашизм. В информационно-психологической войне против русских оно применяется на двух направлениях. Первое — миф о принципиальном сходстве советского государства с фашистским. Второе — миф о русском фашизме. Это две большие программы, рассмотрим их порознь. Но сначала о самом фашизме.
О нем надо говорить серьезно. Это явление огромное и загадочное — припадок Запада, нами плохо понятый. Призрак фашизма так и бродит по Европе, но теперь он в маске, в пиджаке и галстуке демократа — толкует о глобализации и расе избранных («золотом миллиарде»).
Идеологи глобализации искажают реальный образ фашизма, вычищают из него суть и заостряют внешние черты так, чтобы ярлык фашизма можно было прилепить к любому обществу, который не желает раскрыться Западу. Как только Россия попытается снова завладеть своими собственными ресурсами, ее станут шантажировать этим ярлыком. И на это мы не можем наплевать и забыть. Война идей и образов нам навязана, в ней надо хотя бы обороняться.
Ярлык фашизма — мощное оружие. Преступления немецкого нацизма оставили в памяти такой глубокий след, что слово «фашизм» стало очевидным и бесспорным обозначением абсолютного зла. Политического противника, которого удавалось связать с фашизмом, сразу очерняли в глазах общества настолько, что с ним уже можно было не считаться. Он уже не имел права ни на трибуну, ни на диалог. Он получал «черную метку».
Так, фашистом называли Саддама Хусейна, хотя для этого не было никаких оснований, кроме того, что он «кровожадный мерзавец» и не давал установиться в Ираке демократии — а там все о ней только и мечтали. Ну и, конечно, нефть не давал выкачивать. Но на Западе даже помыслить нельзя было, чтобы не то что Саддаму, а вообще любому иракцу дали выступить по телевидению или в газете. Фашист!
Идеологам, чтобы использовать ярлык фашизма, надо сохранять это понятие в расплывчатом виде. Если ярлык описан нечетко, его можно приклеить к кому угодно — если контролируешь СМИ. Поэтому не найти серьезного и доступного труда, который бы всесторонне осветил сущность фашизма. На знание о фашизме, этой позорной болезни Запада, наложен запрет, которого никто не осмелился нарушить. Когда спрашиваешь об этом на Западе, там отвечают, что не хотят «ворошить свое собственное дерьмо». Это ерунда. Всякого дерьма у них много, и они любят его поворошить. Но не фашизм!
Был у наших идеологов такой «прокол» лет десять назад. Тогда в Российской Федерации раскручивали психоз «русского фашизма» и хотели принять драконовский закон «об экстремизме». Кто-то сдуру надоумил Ельцина поручить Российской Академии наук дать внятное определение фашизма. Как академики ни бились, прилепить этот ярлык ни к какому русскому движению не удалось — и больше об этом поручении и о приготовленном Академией докладе ни разу не упоминалось.