Подошёл поближе.
— Это что? — туземец ухватился цепкими пальцами за ворот халата.
— Халат, — ответил я.
— Халат. Да, конечно. Халат.
— Одежда.
— Одежда. Конечно, одежда. Хорошо, идём.
— Куда?
— Ты что, мне не веришь?
— Да я тебя даже не знаю!
— Ну да. Ты же меня не знаешь! С чего тебе мне не доверять?
А в этом есть своя логика, не правда ли?
— Куда мы так несёмся?
— Сначала зайдем ко мне, а там видно будет. — Мой новый знакомый передвигался очень быстро, почти бежал.
— Что видно? — в груди моей уже кололо, хрипело и свистело: я с трудом выдерживал предложенный темп.
— Что будет. Никогда ведь не знаешь, что будет, — тело его выражало досаду, что вот так небыстро приходится двигаться, но сам он, похоже, этого не осознавал. — Пришли. Вот мой дом.
И он показал на… наверное, хижину. Это было правильно, потому что признать в этом сооружении дом было сложно. Очень самобытное было сооружение. Бревна, камни, обрезки досок, какие-то непонятные предметы — ощущение было такое, что, сооружая этот объект, строители брали то, что попадалось под руку. Потом я убедился, что подобных архитектурных взглядов здесь придерживаются многие.
В дверях он остановился и приглашающе махнул рукой:
— Заходи.
II
Господи, насколько всё в этом мире легче, подумал я. Сердце моё забилось чаще — и было от чего. У дальней стены хижины стояла оранжевая копия моего стола.
— Спасибо, — сказал я с чувством. — Спасибо, что привёл меня. Ты, наверное, знаком с черепахой?
— С черепахой? — даже дома он всё время двигался: с грохотом выдвинул на середину сундук с плоской крышкой, подвинул к нему пару чурок, достал тарелки, ложки, вынул из болтавшихся у него на ремне ножен нож, воткнул его в крышку сундука, собрал посуду с крышки сундука, поставил всю её — не очень аккуратно — на пол, открыл сундук, достал оттуда различную снедь, закрыл сундук, ловко поддев крышку ногой, при этом сбил нож, кинул всю добытую снедь на сундук, поставил туда же тарелки, ложки, поднял с земляного пола нож и начал крупными кусками нарезать еду.
— Да ладно, неважно, — сказал я, с лёгкой оторопью наблюдая за всеми его перемещениями.
А вообще правильно всё, конечно. Само собой, сундук, не может же он кушать на таком столе.
— Ешь, — сказал он. — Потом отдохнем чуток и побежим.
— Спасибо, — сказал я. — Я… я пойду.
— Как хочешь, — сказал он.
Я подошел к столу, открыл дверцу, заглянул туда — пусто, и полез внутрь.
И сразу же стукнулся головой о заднюю стенку стола.
Не веря себе, я попробовал снова. С тем же результатом.
Вылез назад.
Оранжевокожий туземец с недонесённым до рта куском на кончике ножа смотрел на меня.
— Это что, — поинтересовался он наконец, — гуляешь в стол для аппетиту?
И снова задвигал челюстями.
— Лучше поешь, потом вздремнём немного, — сказал он, отрезая себе кусок. — Тебе тяжковато здесь придется, пока не привыкнешь, так что отдохнем сперва. Я знаю, о чём говорю, я сам нездешний.
Никогда не упускай возможности выспаться и подзаправиться, говаривал прапорщик Лягай. Это я к тому, что вдруг впервые за долгое время мне захотелось есть. К тому же уставшим я был, как чёрт знает кто.
И я присоединился к хозяину.
III
— Вставай, нам пора!
Что такое? Чёрт, опять это… Я, протирая глаза кулаком, сел на кровати. Впрочем, это не кровать была вовсе, а сундук. Я спал на сундуке, том самом, на котором мы ели.
Туземец стоял голый по пояс и смотрел на меня требовательно.
— Сколько можно спать, побежали!
С обнаженным торсом он выглядел ещё внушительней, с такой античной мускулатурой и безобразным шрамом справа — там, где кончаются рёбра. Выглядел шрам так, словно в этом месте была когда-то нешуточная рана, и в этой ране банда неумелых хирургов ковырялась всяк на свой лад.
— Погоди, — сказал я. — Я не хочу бежать куда попало. У меня дело есть.
— Дело? — тут же откликнулся он. — Рассказывай.
— У меня сын пропал.
— И ты из-за этого переживаешь? — он глядел на меня с любопытством.
— Да, — сказал я. — Я из-за этого переживаю.
— Интересно, интересно, — он даже бегать перестал. — Расскажи.
— Его увёл бабайка. Ну, такое создание…, — начал объяснять я, увидев недоумение на лице собеседника. — Похоже на плюшевого медвежонка.
— Плюшевого?
— Ёкалэмэнэ… Это… — я пощелкал пальцами, — такая искусственная ткань…
— Искусственная?
— Стоп, погоди, — я почувствовал, что надо бы взять паузу. И потом, подумалось вдруг мне, плюш-то не обязательно искусственный. Но вслух я об этом говорить не стал. Так я и сам запутаюсь, и его запутаю.
— В общем, так. Сын мне дорог. И я хочу его вернуть. Для этого мы должны искать существо, похожее на игрушечного… на маленького медвежонка в очках. Он умеет говорить, и с ним должен быть мой сын.
— Очень может быть… то, что надо, — пробормотал он. Видимо удивление явственно проступило на моём лице, потому что он неожиданно пустился в объяснения.
— Понимаешь… это сложновато объяснить в двух словах. Я… я был за что-то наказан. И меня забросили сюда. Без памяти, — тут он неожиданно улыбнулся. — Ничего не помню… только знаю, что должен делать какие-то поступки. Не знаю какие, — он растерянно развёл руками и улыбнулся.
И я увидел, что у него голубые глаза.
Но он тут же моргнул, и глаза стали тёмно-оранжевыми.
— Ладно, пошли.
— Куда?!
— Попробую тебе помочь. Зададим пару вопросов разным людям, глядишь, и получим ответы.
А собственно, на что мне было рассчитывать?
Под лежачий камень вода не течёт, так ведь? Но сначала надо хотя бы…
— Извини, пожалуйста, всё как-то случая не было… Григорий, — и я протянул ему руку.
Он посмотрел на протянутую руку, хмыкнул и вышел из хижины.
По-моему, он меня не понял.
IV
Бардак какой-то. То есть более подходящего слова в моём лексиконе попросту нету.
Беспорядочно стоящие дома.
Беспорядочно разграфленные полями равнины.
Беспорядочно передвигающиеся люди.
И мы бежали от дома к дому, и задавали этим людям один и тот же вопрос: вы не видели маленького говорящего медвежонка?
Хотите знать, как это выглядело? Давайте тогда, к примеру, возьмём пекаря.
V
— Эй, пекарь! Ты мальчика не видел? С говорящей игрушкой?
Обалдеть, подумал я, вот простота, нас же засмеют.
— С какой игрушкой? — пекарь, похоже, нисколько не удивился, знай мял большой деревянной лопаткой тесто в кадушке. Хорошо мял, мускулы так и ходили. И сам всё время шевелил ногами, словно пританцовывая на месте.
— Медвежонок в очках, — сказал я.
— Он плохо видит?
— Кто? — удивился я.
— Медвежонок, — сказал пекарь.
— Это игрушка, — пояснил мой компаньон.
— А зачем тогда ей очки? — подумав, спросил пекарь.
— Может, он читает много? — спросил мой компаньон у меня.
— Почему читает? — находчиво ответил я вопросом на вопрос и вытер пот — у пекаря было жарко.
— Ну, — пожал плечами мой компаньон. — Он же разговаривает.
— Игрушка? — спросил пекарь.
Началось, подумал я.
— Ага, — сказал компаньон.
— Ну и что, — сказал пекарь. — Подумаешь, разговаривает.
— Но ведь он в очках, — упорствовал мой компаньон.
— Вообще-то не знаю, — сказал я. — Может и читает.
— Ха, — сказал пекарь. — Любознательная игрушка. У кобры тоже очки, так может она тоже читает?
— Да, кстати, — сказал мой компаньон. — А где у него очки? На глазах?
— Да, — сказал я.
Д’Артаньян почувствовал, что тупеет, вспомнилось вдруг.
— А у мальчика? — спросил пекарь.
— Что у мальчика? — переспросил мой компаньон.
— У мальчика есть очки? — терпеливо спросил пекарь.
— У мальчика есть очки? — тут же обратился ко мне мой компаньон.
— Ему четыре года всего, — сказал я.
Эти двое переглянулись.
— Туповат, — сказал пекарь.
— Он нездешний, — сказал мой компаньон.
— Слушай, перестань, а? — сказал пекарь, и встал покрасивше. — Что за неприязнь такая к неместным? Они что, тупее всех? Надо быть терпимее. Только снисходительность к недостаткам других позволяет нам становится лучше…
— Ты не ответил на вопрос, — снова обратился ко мне мой компаньон, не обращая внимания на спич пекаря.
— Какой вопрос?
— У мальчика есть очки? — спросил мой компаньон. С ласковыми такими интонациями. Так говорят с тяжелобольными. Попейте бульончику, давайте пописаем, вы что, с ума сошли — никакого пива, вы узнаёте этого человека….
— Нет, — сказал я.
— Тогда не видел, — сказал пекарь. — Обратитесь к лекарю. Он везде бывает.
— Спасибо, — сказал я. Повернулся к выходу и увидел, как шустро выбегает из хижины пекаря мой компаньон.
VI
Мы бегали по улицам битых два часа. Впрочем, как я уже упоминал, улиц, в нашем понимании этого слова, тут не было.
Хаотичное нагромождение домов. Я даже не понял, кончается где-нибудь это поселение или так и тянется за горизонт.
Лекаря видели везде. Везде он «только что был, да ушёл». И направления, куда он ушёл, нам показывали самые разные. Вследствие этого были места, мимо которых мы пробегали несколько раз.
Лекаря видели везде. Везде он «только что был, да ушёл». И направления, куда он ушёл, нам показывали самые разные. Вследствие этого были места, мимо которых мы пробегали несколько раз.
Одно меня смущало — все, кого мы видели, производили впечатление людей на редкость здоровых. Зачем здесь нужен лекарь, было для меня загадкой полнейшей.
— Ладно, пока хватит, — неожиданно мой компаньон остановился. — Хочется есть и скоро ночь. Пошли домой.
Очень кстати, подумал я, поскольку усталость валила меня с ног.
И мы пошли домой.
Поправка: понеслись легкой рысцой.
VII
Хороший ужин — это хорошо. Хороший ужин и интересная беседа — это уже удовольствие.
А так себе ужин и интересная беседа — это как? Тут, наверное, всё зависит от того, насколько беседа интересна. А это была очень познавательная беседа.
Так вот, говоря попросту, это мир хаоса.
Государств нет. Они даже слова такого не знают.
Каждый сам за себя. Они настолько индивидуалисты, что у них даже имен нет. Ведь твоё имя нужно не тебе, а тому, кто с тобой общается.
И никому не приходит в голову, что можно с кем-то объединиться против кого-то. Так что есть и плюсы.
Они не воюют.
VIII
Я проснулся от холода. У меня зуб на зуб не попадал, и шкура какого-то оранжевого зверя меня не спасала. Кто бы мог подумать, что здесь такие перепады температуры, думал я, кутаясь в свой белый халат, в оранжевую шкуру.
Градусов пять, не больше.
К холоду ещё прибавьте ломоту во всех мышцах. Крепатура, всплыло в памяти одно из словечек моего отца.
В конце концов, я решил, что лучше претерпеть болящие мускулы, нежели принять смерть от холода и выбрался из хижины. Постоял, немного заворожённый видом темно-багрового неба, усыпанного звёздами — пробило, даже несмотря на холод, и приступил к делу.
Возле дома почти напротив входа в хижину стояло засохшее дерево, и я решил наломать с него сучьев. А чего? И бегать далеко не надо. Ухватился за один из торчащих снизу сучьев и замер.
Слух и зрение сработали одновременно.
Я услышал тихий клекот и увидел темный силуэт большой птицы, сидевшей на дереве. Как раз на том суке, за который я ухватился.
Орёл, подумал я. Неизвестно, откуда взялась такая уверенность у городского жителя видевшего орла только в мультиках да «Мире животных», но я был уверен, что это орёл.
Птица внимательно смотрела на меня, теперь я видел это отчётливо. Что она делает здесь, на дереве? Разве они не вьют гнёзда где-то высоко в горах?
Я качнул сук, и птица вздыбилась, переступила на суку и клекотнула.
Но не улетела.
Чёрт с ней, подумал я, косясь на мощный, хищно загнутый клюв, что мы, с орлом дров не поделим, пусть дерево будет ваше, зато всё остальное моё. И начал собирать дрова, благо разные сучья, ветки, обломки валялись тут в изобилии.
Орёл следил за всеми моими действиями, да так внимательно, что было немного не по себе. Будто пятнадцатисуточник под присмотром строгого старшины милиции. Воображение услужливо нарисовало мне этого старшину. Немолодой, усталый, похожий на Басова в «Операции «Ы».
Под этим надзором я накидал к порогу порядочную кучу, и даже немного согрелся при этом. Потом перетаскал эту кучу к очагу и… и тут возникла проблема, да такая, что про орла этого я сразу забыл. Собственно с этого надо было начать, но разве наличие в доме спичек, огнива, зажигалки, или на худой конец кремня и кресала, не является обязательным условием?
Теперь я знаю ответ на этот вопрос.
Нет, не является.
Я перерыл всё. Даже в сундук-кровать заглянул.
Пусто. Никаких признаков… гм… огнедобывающих средств. Да и очаг, когда я его изучил повнимательнее, — насколько это возможно впотьмах, вид имел такой, словно в нём ни разу не разводили огонь.
Ни золы, ни пепла.
От моей возни проснулся компаньон.
— Чего ты возишься? Потерял что?
Ладно, подумал я, чего уж теперь, всё равно разбудил человека.
— У тебя спички есть?
— Что?
— Ну чем огонь разжечь?
— А-а, вот ты о чём… Нету, — сказал он и отвернулся.
— А как ты разводишь огонь?
— Никак, — глухо сказал мой компаньон от стенки. — Не люблю огонь.
IX
Утро особой радости не принесло.
Ломота в костях, стылые мышцы. И главное — я по-прежнему далек от своей цели.
Мы невкусно позавтракали холодным мясом и сухарями, запивая водой, кои мой компаньон вынул всё из того же сундука. Рекомендовал бы этот мир любителям старины — он научит их ценить комфорт, уют, хорошую кухню и прочие приятные пустяки, именуемые цивилизацией.
Солнце всё выше поднималось над горизонтом, быстро нагревая землю. И уже через час я снова был готов стойко переносить все тяготы и лишения, выпавшие на мою долю.
На оранжевом небе — ни облачка. Только темной точкой парит высоко над нами орёл.
— Это орёл? — спросил я.
Компаньон мрачно посмотрел в небо, в направлении указанном мною.
— Ну что, пошли? — сказал он, игнорируя мой вопрос.
— Знаешь, я ночью выходил во двор. И обнаружил на дереве орла. Разве орлы ночуют на деревьях?
— Давай договоримся так, — сказал мой компаньон. — Я человек простой и в общении необременительный. Но даже у меня есть свои недостатки. Например, я не люблю орлов. Даже разговаривать о них не люблю. Пошли?
— Пошли.
И мы побежали искать лекаря.
X
Этот рисунок я увидел в пятом или четвертом по счёту доме. И лишь через час беспокойство, глодавшее меня, превратилось в понимание.
— Стой, — сказал я.
— Что такое? — остановился он. — Опять устал?
— Нам надо вернуться, — сказал я.
— Куда ещё вернуться? — мой компаньон был недоволен.
— К гончару.
— Брат, — сказал он, положив мне руку на плечо и заглянув мне прямо в глаза. — Если мы будем всё время возвращаться или сожалеть о том, что уже сделано, мы никогда…
— У гончара на стене рисунок.
— У пахаря тоже на стене рисунок.
— У какого пахаря?
— Не помню. Пахарей много.
— Ты не понимаешь. Там на рисунке… короче, мне надо его как следует рассмотреть.
— Ну что сказать, — сказал он. — Ценитель искусства, дитя муз. Сын у него в беде, а он будет картинки… Ладно, пошли, — быстро перекинулся мой компаньон, увидев, как изменилось моё лицо.
И мы побежали к дому гончара.
Надоело мне всё это уже порядком. Все перемещения бегом. Абебу Бекилы хреновы.
Сдохну я здесь.
Хотя нет, не сдохну. Потому что нельзя.
Мимо дома ткача, через кустарники, мимо свалки.
Мне вспомнилось, как я участвовал в зимней отраслевой Спартакиаде, защищая честь родной конторы. Первый день бежал индивидуальную гонку, а на второй эстафету. Издевательство над людьми, конечно, все эти спартакиады и прочие весёлые старты. Весь год куришь бамбук, и вдруг в один прекрасный день, согласно списку, представленному профкомом, трясешься в автобусе с коллегами, посмеиваешься при этом, дескать, подышим свежим воздухом, вечером, в день заезда на базу, само собой — за приезд, за удачный старт, за спорт и физкультуру, а потом, на старте, неожиданно для тебя самого вдруг прорезается в тебе неведомо где спавший весь год спортсмен. И ты надсаживаешься на этой лыжне, стреляя лыжами-деревяшками, полученными на местной базе, и не хочешь уступать лыжню, а уступив, пытаешься зацепиться за этим молодым на пластике и в гоночном комбинезоне, с подозрительно техничным ходом, это в каком-таком учреждении такие работают? — и отстаёшь на каждом шаге, и терпишь-терпишь, чтобы на финише королём пронестись последние пятьдесят метров. На следующее утро с лёгким ужасом думаешь о том, что вот опять бежать тот же трешник, только в эстафете, мама моя, да я же сдохну! а на деле всё оказывается гораздо легче, чем ты думал, потому что вчера продышался как следует, и организм подтянулся чуток, пытаясь соответствовать внезапно изменившимся условиям существования.
Так вот к чему я всё это. Я в этом мире второй день. И всё бегом. И всё никак не втянусь.
Господи! как ноги-то болят.
XI
— Есть, — сказал я тихо.
— Что такое? — спросил гончар. Мой компаньон никаких вопросов не задавал, но всем своим видом выражал заинтересованность.
Я аккуратно снял рисунок со стены, положил его на стол и разгладил ладонью. Где-то на заднем плане сознания мелькнула мысль: бумага офисная, плотность восемьдесят граммов на квадратный метр, откуда?
— Смотри, — сказал я, — змея и мальчик.
— Ты же вроде искал игрушку? — внимательно разглядывая рисунок, сказал мой компаньон. — А, понял. Змея в очках?
— Да, — сказал я. А сам думал, как же это я сообразил-то: совсем ведь не похоже на змею в очках. Пропорции не соблюдены — змея больше мальчика. Не шибко талантливый художник рисовал.
— Кто это нарисовал? — спросил мой компаньон.
— Сын, — сказал гончар. — А что, хороший рисунок? Может, сменяемся на что-нить?
— А где он? — спросил я.
— Сын-то? Я почём знаю. Бегает где-то.
Бегает, подумал я, кто бы сомневался.
— Чего встал? Пошли, — уже от двери сказал мой компаньон.