Владимир Ильин Завещание для родителей
"Запись номер один от девятнадцатого июня две тысячи двадцать четвертого года, восемь часов тридцать восемь минут.
– Миня завут Клим Николяивиц. Моиво папу завут Никаляй. А исё у миня есть мама Лена. Папа вцела подалил мне эту иглуску. Это халосая иглуска, патамуста в нее мозно гавалить, и ана всё записет, сто гавалят. А патом нада назать на зилёненькую кнопоцку, и иглуска будет гавалить тваим голесом. Вот…Я хацу гавалить пла сибя. Патамуста не знаю, сто исё гавалить…
Мама сказала, стобы я цево-нибуть спел или ляссказал стисок. Но я… но мне нлавица плоста гавалить.
Вот… А сицас я плидумал, цево надо гавалить. Я буду гавалить пла сваи лазные тайны. Стобы патом, када выласту, ласказывать своим детискам не скаски, а стласные узасы. Вот… Паэтаму я буду записывать свой голяс так, стобы мама и папа не слысали, сто я гавалю… Ой, сюда идёт мама Лена!..
– Клим, малыш, чем это ты там занимаешься?"…
"Запись номер два от девятнадцатого июня две тысячи двадцать четвертого года, восемь часов пятьдесят одна минута.
– Эта опять гавалит Клим Николяивиц. Ка мне в комнату плихадила мама, и я выклюцил гаваляссюю иглуску, патамуста хацу, стобы никто не слысал, цево я тут гавалю. Эта будет мая самая бальсая тайна. Вот…
Сицас мы с мамой пойдем к дяде влацу. Мы ходим туда пацти каздый день, и я узе не хацу туда больсе хадить. Но мама Лена сказала, сто нам нада хадить к дяде влацу, стобы не балеть. Токо я всилавно не пайму, пацему мы ходим в бальницу каздый день, а длугие детиски туда не ходят каздый день. Пацему?..
Дядя доктол халосый. Он бальсой и доблый. Как Айбалит из скаски. Токо он лецит не звелей, а детей. И исё он билёт у миня клофь, он миня слусает в тлубоцку и плавеляет на компютеле. Инокда он делает мне лазные уколы, но эта вофсе не больна. Эта как бутта тибя кусаит камалик, вот…
Скалей бы мне выласти бальсым! Патамуста бальсые не ходют к влацу и им не делают уколы…
– Клим, сыночек, одевайся быстрее, а то мы опоздаем!.."
"Запись номер три от девятнадцатого июня две тысячи двадцать четвертого года, тринадцать часов две минуты.
– Сдластвуй, иглуска! Ты бес миня, навелно, саскуцилась, да? Патамуста мы сиводня долга были у дяди влаца. Дядя влац был севодня оцень селдитый. Он дазе клицал на мою маму Лену. Токо я ницево не понял, сто он гавалил. Я токо понял, сто он селдиця из-за миня. Но пацему? Я халасо сибя вел и ни лазу не плакал. Токо кода дядя влац стал клицать на маму, я налосно залевел. Стобы мы быстлей усли от нево.
Патом, кода мы высли от дяди влаца, мама сказала, сто дядя плосто устал от лаботы и у нево не выделзали нелвы.
Вот…
А патом мы с мамой засли в магазин, и она купила мне пазалную масину. Я давно пласил иё купить мне пазалную масину, патамуста кода я выласту, я стану пазалником и буду ездить на такой зе масине, токо настояссей. И вот мама мне иё купила! А то мне узе надаели все маи иглуски. Они оцень сталые. Мама сказала, сто она пакупала их исё до таво, как купила миня.
А исё…
– Маленький мой, иди кушать! А то всё остынет!
– Сицас, мамацка, иду!.. Не скуцай, иглуска, я сколо плиду к тибе!"
"Запись номер четыре от девятнадцатого июня две тысячи двадцать четвертого года, восемнадцать часов двадцать шесть минут.
– Сицас я плисол с улицы. Мы хадили с мамой гулять на детскай пласатке. Там была многа лебятисек, и я всем паказывал, какую класивую пазалную масину купила мне сиводня мама. И все мне завидавали. Токо Миска Зотаф хател у миня отоблать масину, но я не дал ему иё. А он лазазлился и абазвал миня клоуном. Я сказал ему, сто он сам клоун, и такда он талкнул миня в писоцницу, и я упал.А мама услысала, сто я плацу и плибезала. А Миска убезал. Вот…
А патом я спласил маму, пацему Миска миня называит клоуном. Веть клоуны бывают токо в цилке, и они фсе смесные. Лазве я тозе смесной?
Но мама мне ницево не сказала, а паймала Миску за уха и повела ево к евонной маме. И такда моя мама палугалась с Мискиной мамой, патамуста она сто-то сказала маей маме, и мая мама расселдилась и заклицaла: "Эта не васе дела, Илина Селгеевна! Не лесьте в наси дела! Сматлите луцце за сваим лебёнком!". А патом она взила миня залуку, и мы пасли дамoй…
А сицас кто-то пазвонил в двель. Навелно, это мой папа плисол с лаботы! Ула-а-а-а!.."
"Запись номер пять от девятнадцатого июня две тысячи двадцать четвертого года, двадцать часов пятьдесят семь минут.
– Сицас я лезу в пастели. Мама сказала, сто мне пола спать, патамуста пеледаца "Спакойной ноци, детвола" узе давно законцилась. А я не хацу так лано спать! Но с маей мамой сполить нельзя. А то она мозет паставить миня в угол, а там стоять скуцно.
Кокда мы узинали вместе с папой, я ласказал ему пла то, сто Миска Зотоф назвал миня клоуном. Папа ницево не сказал, а мама стала пласить ево, стобы мы уехали отсюда куда-нибуть на длугую улицу или дазе в длугой голад. Но я сказал, сто я не хацу никуда уезать, патамуста у меня здесь много длугих знакомых лебятисек, с котолыми я люблю вместе иглать. И папа пообессял мне, сто мы никуда не уедим. Вот… А мама стала клицать на папу, сто он бесхалактелный и сто иво в зизни фсё устлаивает.
А исё ана сказала, сто он и в плослый лас вел сибя как дулак и ницево не сделал для лебёнка.
Токда я спласил, в какой плослый лас и сто папа долзен был для миня сделать, но мама миня выгнала ис кухни, и ани стали с папой выяснять относения. Я не люблю, кокда мама с папой выясняют относения, патамуста они токда сильна клицат.
Кокда я выласту бальсой, и у миня будет зена, я никакда не буду выяснять с ней относения.
Завтла надо будет сказать маме Лене, стобы она… стобы она… эта… забыл, сто я хател сказать. Луцце я буду спать…".
"Запись номер восемь от двадцать третьего июня две тысячи двадцать четвертого года, пятнадцать часов четырнадцать минут.
– Наконец-то я насол сваю гаваляссюю иглуску! Я ее с утла сиводня искал, а она плосто упала за диван. А патом я пасматлел за диван, а она там лезит. Вот… Токо я цуть не застлял, пака иё вытаскивал, патаму сто за диваном оцень тесно. А мама усла в магазин. Она думала, сто я сплю, а я не спал. Патамуста я не люблю спать днём. Но мама все лавно миня заставляет спать после абеда. Скалей бы выласти бальсым, стобы мозно было не спать днем! Вот халасо взлослым! Они могут весь день гулять, иглать и эта … выяснять относения. Вот…
А исё я кокда искал сваю гаваляссюю иглуску, я нецаяна отклыл скаф в комнате у мамы с папой. Он был заклыт на клюц, но я сильно дёлнул двелцу, и замок сламался. Я думал, сто там мама пляцет каки-нибуть интелесные стуцки. Но там ницево интелесного не была. Токо сталые батинки, станы, лубаски и исё много всякай одезды для дитей. А патом я стал мелить адни батинки, а они были для меня слиском бальсыми. Но на маму и на папу они не полезут, патамуста эта батинки для детей. И лубаски тозе. И станы.
И токда я дагадался, пацему мне летко пакупают новую одезду и батинки. Мама плосто билёт их в этом скафу. Навелно, эти весси насили мои мама и папа, кокда были маленькими… Ой, кто-то отклывает двель!..
– Ах ты, негодник такой! Ты почему не спишь, а? И почему это вся квартира перевернута вверх дном?!.. Ну, я тебе сейчас покажу!"
"Запись номер двадцать три от третьего июля две тысячи двадцать четвертого года, двадцать часов десять минут.
– Сиводня мы опять хадили к дяде влацу. Сиводня дядя влац узе не клицал на маму. Дядя влац токо сказал, сто опять ницево не полуцаетця. И токда моя мама стала плакать. И исё она миня взяла на луцки и стала целавать как токда, кокда я был сафсем маленьким. И патом, кокда мы сли дамой, она всё влемя плакала и плизимала миня к сибе. А я ее спласил: мамацка, пацему ты плацесь? Дядя влац тебя абидел, да? Но она токо кацала галавой и ницево не гавалила.
Вот…
А исё кокда мы узе плисли дамой, мама сказала, сто мы больсе не пайдём к дяде влацу. Я сплясил – пацему, и мама сказала, сто никакие влаци нам больсе не нузны. Я заклицал "Уля!" и стал обнимать маму и целавать, патамуста мне тозе надаела хадить каздый день к вляцу, токо мама пацему-то опять заплакала…
А кокда дамой плисол папа, мама ему тозе сказала пла влаца, а кокда папа спласил, пацему нам не надо больсе хадить к влацу, мама сказала, сто патом она ему фсё абъяснит. Папа слазу пелестал кусать и стал сматлеть на меня и сматлел долга-долга, а после узина они с мамой усли в сваю комнату и о цём-то долга лазгаваливали, и я слысал, сто мама опять плацет, а папа ее успакаивает. Я хател зайти к ним в комнату, но они меня туда не пустили. А патом я услысал челес двель, как папа гавалит: "Мозет, не надо была всё это затевать? Сансов оцень мала". И токда мама стала вдлук клицать на нево, а я гломко заплакал, стобы они пелестали солиться и высли ис комнаты…
Вот…
А патом мы с папой весь вецел иглали в лазные иглы. И в лато, и в масинки, и в загатки… И я был оцень лат, сто папа со мной иглает, патаму сто в длугие дни у нево не бывает влемени, стобы со мной иглать. А аднаму мне иглать не интелесно…
Вот…"
"Запись номер сорок два от двадцать седьмого июля две тысячи двадцать четвертого года, двенадцать часов тридцать семь минут.
– Сиводня, кокда мы с мамой пасли гулять па магазинам, то встлетили тётю Лаю. Эта наса сасетка. Я иё не люблю, патамуста она всекда плистаёт ка мне с лазными глупыми ваплосами. Особена кокда я адин. Но сицас я был с мамой, и тётя Лая задавала всякие ваплосы маме. А патом она сказаля, сто я оцень бледненький и сто зля мама надееця, сто мозно абмануть плилоду. Токда мама ласселдилась и стала клицать, сто это не иё сабацье деля и сто луцце пусть тетя Лая следит за сваими косками. Но тетя Лая не обиделась. Она токо погладила меня по галофке и дала мне сакаладную канфетку. И исё она сказала, сто я бедный лебёнок…
Но мама не дала мне скусать канфету тети Лаи. Она взяла иё у меня и блосила в мусолопловот. И мы стали спускаца по лесенке дальсе…
Кокда мы высли на улицу, я спласил маму, пацему я бедный. Патамуста у меня нет денезек, сто ли? Но вить у всех детисек не бывает денек, патамуста деньги токо есть у таво, кто лаботает. А я исё маленький, стобы лаботать… И исё я спласил, пацему мама назвала тетю Лаю сабакой. Лазве мозно целавека называть сабакой? Но мама токо засмиялась и сказала, сто инокда мозно. Если целавек плахой.
Патом я иглал на децкой пласятке, и ко мне снова плистал Миска Зотоф. И он апять называл миня клоуном. А я ево токда назвал сабакой, патамуста он плахой мальцик. А Миска меня удалил лапаткой по спине, и я ево схватил и повалил на писок… А патом мама Лена нас лазняла, стобы мы не длались…"
"Запись номер шестьдесят шесть от восьмого августа две тысячи двадцать четвертого года, семнадцать часов ровно.
– Сиводня мама опять куда-то усла и оставила миня дома адново. Я спласил, куда она идет, а она сказала, сто па делам. Я не хател оставацця дома, патамуста баюсь быть адин. Кокда сидись дома адин, то казеця, сто в квалтиле исё кто-та есть. Патамуста в длугих комнатах инокда склипит пол. Паэтаму я плакал, пака мама сабилалась ухадить. Но она все лавно не взяла миня с сабой. Она токо сказала, сто я узе бальсой и магу побыть дома адин. И исё стобы я пасматлел мультики па телевизалу. И исё она сказала, стобы я вел себя халасо и не вклюцал электлаплиболы, инаце мозет быть пазал. Я спласил, кокда она плидёт дамой, и мама сказала, сто пасталаеця не заделзиваця. И исё она пообессала мне сто-то купить.
И токда я согласился остаця дома.
Снацала я сматлел мультик пла Зайца и Волка. Патом пелеклюцил на длугую плагламу, и сматлел мультик пла Тома и Дзелли. А патом по телевизалу все мультики законцились, и нацалась какая-то пеледаца пла клоунов. Снацала я иё сматлел, патамуста я люблю, кокда клоуны выступают в цилке. Мы с папой узе многа лас хадили в цилк, и ис фсех выступлений мне больсе всех понлавились клоуны, патаму ста они оцень смесные. Но в этай пеледаце были вофсе не клоуны ис цилка. Там токо сидели много дядей за клуглым бальсым сталом и лазгаваливали. Я узе хател выклюцить телевизал, но услысал, сто они фсе-таки гавалят пла клоунов. Токо пла длугих клоунаф, не таких, как в цилке. И такда я вспомнил, как Миска Зотов длазнит меня клоунам, и лесил паслусать. Токо дяди в телевизале гавалили непанятными славами, и я пацти ницево не понял. А патом один из дядей сказал, сто некаталые люди напласно делают клоунаф, патамуста не фсе дети могут вызить из-за каких-та балесней. И исё он сто-то гавалил, токо я узе не понимал, сто он хоцет сказать. Он гавалил пла какие-то законы, котолые исё не действуют, и сто слиском лано целовецество дало зелёный свет кланилованию… В опсем, мне стала скуцно, и я выклюцил телевизал.
А патом я паиглал в лазные иглы. Но мне было неинтелесно иглять адному, и я стал сматлеть в окоско на улицу. Там иглали детиски, и я хател пайти к ним, но не мок отклыть двель, патамуста мама, кокда уходила, заклыла миня на клюц.
А патом мне апять стало скуцно. И я стал хадить по квалтире, стобы найти сто-нибуть интелесное. И такда я вспомнил про тот ясик, котолый мама всекда заклываит на клюцик. Это ясик в насем бальсом скафу, котолый стоит в бальсой комнате. И я падумал, сто там далзно быть сто-то оцень интелесное, патамуста если бы там ницево не была, то мама не заклывала бы ево на клюц. И я стал искать клюцик от этого ясицка. Я искал, искал – и всё-таки ево насол. Он лезал в скатулоцке, где мама хланит все свои залатые цепоцки, селёзки и колецки…
Я отклыл ясик, но там ницево такова не было. Там токо лезали какие-то бумаги, на котолых было сто-то написано. Навелно, это были документы мамы и папы. Токо я не мог их плацитать, патаму сто я исё знаю не фсе буквы. А исё там были фотоглафии, и я дастал их и стал сматлеть. На всех этих фотоглафиях был я. Снацала я там был исё совсем маленьким и лезал голеньким на адеяле. Патом я был в калясоцке, патом в лесу, в панамке. А на одной фотоглафии был тозе я, токо на мне была какая-то смесная лубаска и солты. Я не помню, стобы у меня были кокда-нибудь такая лубаска и такие солты.
А исё на длугих фотоглафиях был какой-то мальцик, католый был оцень пахоз на миня. Но он был узе бальсой, патамуста он хадил в сколу. Он стоял пелед насым домом, и в луке у нево был палтфель.
И я токда падумал, сто это мок быть мой сталсый блатик. Сто он вылос и куда-то уехал. Токо мама мне ницево не гавалила, сто у меня есть блатик. И папа тозе… Пацему они мне ницево не гавалили пла эта, пацему?
Кокда мама плидёт дамой, я обязательно спласу у нее пла блатика.
А тепель я выклюцаю свою иглуску, патаму сто у меня узе балит галова…"
"Запись номер двести восемнадцать от 24 сентября две тысячи двадцать четвертого года, восемнадцать часов сорок три минуты.