Ворон поднял бровь, но ничего не сказал. Три человека уже лезли на насыпь. Осмотревшись, скатились вниз. Ворон тихонько свистнул, и боевая группа рассредоточилась в кустарнике. Ждать оставалось недолго.
Сначала, как обычно, пойдет дрезина с несколькими солдатами. Спустя полчаса или меньше – первый поезд, Литерный. Его трогать не надо, и мину следует закладывать, лишь когда он пройдет. Затем придется действовать быстро. В запасе минут десять-пятнадцать, вряд ли больше.
В общем-то вполне достаточно, ребята умелые.
Ждать пришлось не больше часа. Из-за сопки показалась дрезина. Она двигалась с разболтанным лязгом и скрипом, но довольно быстро. Четверо солдат качались на ней туда-сюда, как заведенные. В маленьком прицепчике позади сидели еще четверо – мордами друг к другу. Окрестный ландшафт был им нелюбопытен. Хоть встань в кустарнике во весь рост – вряд ли заметят.
Битюг кряхтел за кустом – испражнялся перед делом. Это давно вошло у него в привычку и служило предметом беззлобных шуток. Все знали, что Битюг – боец умелый и редкостно бесстрашный. Странно даже было, что он еще жив – с его-то революционной биографией. А что до кишечника, то это вещь, рассудку не подчиненная. Революционер должен иметь твердое сердце, а о кишечнике нигде ничего не сказано.
Сдвинув на лоб картуз, Ворон лежал на спине, жевал травинку. Сейчас в нем трудно было узнать барона Герца, хорошо известного полиции и жандармерии. Бароном он никогда не был, «барон» был использованной маской, одной из многих. Следующей маской станет либо присяжный поверенный Илларион Аркадьевич Соснин, либо священник Нафанаил, там будет видно.
Он забыл, когда мог позволить себе роскошь побыть хоть немного самим собой. Сначала это мучило, потом нравилось, теперь стало безразлично. Боевая группа знала своего лидера как Ворона – и этого было достаточно.
За сопкой издал свист паровоз. Ворон лопатками чувствовал легкое содрогание почвы. Вскоре слух уловил пыхтящие движения поршней и долгий противный скрип колесных реборд, какой бывает, когда поезд проходит крутой поворот.
Чуть приподнявшись, Ворон раздвинул ветки куста. Что-то в проходящем поезде показалось ему странным, но что именно – он сразу не понял. А когда осознал, было уже поздно что-либо предпринять. Хоть землю грызи, хоть вой по-волчьи.
Мимо шел не Литерный. Мимо проходил Литерный-бис с великим князем!
Невозможно спутать. В Литерном, набитом самой разношерстной публикой, среди бела дня просто не могло быть нескольких вагонов с занавешенными окнами, а в незанавешенных не мелькало бы столько людей в синей и защитной форме. Литерный был на два вагона длиннее.
Ни выть, ни грызть землю Ворон не стал. Подавить вспыхнувшее было бешенство – одна секунда. Далее заработала холодная мысль.
Уйти не солоно хлебавши?
Ну уж нет.
Похоже, группа ничего не поняла. Тем лучше. Правду о неудавшемся покушении на царского сыночка они узнают потом. А пока – за отсутствием главной цели сойдет и второстепенная.
Литерный. Полный толстосумов, мироедов, бездельников, попов и раззолоченных шлюх. Ворон знал, сколько каждый из этой накипи отвалил за удовольствие прокатиться в числе первых по Транссибу. Правда, в поезде ехали и так называемые «наиболее отличившиеся мастеровые»… рабочая аристократия, лизоблюды, благодарные за свое рабство рабы…
Их было не жаль. Другое дело – вся печать от ультрамонархической до либеральной поднимет вой. Правительственные меры не заставят себя ждать. Партии придется туго. А, тем лучше! Быть может, тогда удастся согнать кое-кого из зажравшихся вождей с просиженных кресел, обновить ЦК и наконец-то превратить партию из амебы в единый боевой отряд, спаянный железной дисциплиной… Тот не борец, кто не может извлечь пользу из неудачи.
Итак. План остается в силе. За одним исключением: нет нужды добивать уцелевших и разыскивать царского сынка там, где его нет. Сразу после взрыва – команда на немедленный отход.
Поезд прогрохотал. Едва его хвост успел уползти за следующую сопку, как Ворон свистнул. Шесть человек рванулись к насыпи.
Добежать, вскарабкаться, расковырять ломом щебень, выкопать невеликую ямку под стыком, заложить дюжину динамитных патронов с наклеенным на торец связки кружком из белой бумаги, скатиться с насыпи, укрыться и ждать… В результатах выстрела из хорошо пристрелянной винтовки на ста шагах с упора Ворон нисколько не сомневался. Только слепой не попадет в белый кружок. Вдобавок один-два промаха не страшны. Секунд десять, не меньше на результативный выстрел – бездна времени. Произойдет ли взрыв под паровозом или перед ним – не имеет значения, остановить поезд машинист все равно не успеет.
Под жалом лома крошился, брызгал крошкой щебень. Ямка была готова даже раньше, чем предполагал Ворон.
Заложили динамит, легонько присыпали «гостинец». Если смотреть с путей – ничего особо подозрительного. Если сбоку – белый кружок виден отчетливо.
Воробей, самый молодой парень в боевой группе, приложил ухо к рельсине.
– Идет, – доложил он, сияя. – Уже близко.
Ворон тихонько свистнул: отходим.
И сейчас же ему захотелось зажмуриться. Или чтобы все это случилось с кем-нибудь другим.
Из тайги, затопившей сопки и прижимающейся к самой насыпи, выезжал казачий отряд.
Казаки!
Многоопытный Ворон считался с такой вероятностью, но полагал ее незначительной, целиком лежащей в границах допустимого риска. Мысленно он ставил себя в положение лица, ответственного за охрану поездов в пути, и находил это положение незавидным. Можно пустить вперед поезда дрезину с солдатами, можно поставить на каждой вагонной площадке по вооруженному жандарму, но как охранить весь гигантский рельсовый путь Транссиба? Несомненно, казачьими разъездами – толку от них скорее всего не будет, ибо бессмысленно пытаться заколоть комара шилом, – но можно доложить «наверх»: приняты все возможные меры…
Струйка холодного пота побежала по хребту. Боевая группа заметила казаков. Казаки заметили боевую группу.
Как назло, винтовка оставлена в кустах! Краем глаза Ворон оценил положение: винтовки только у двоих, у остальных лишь револьверы… Много ли навоюешь ими против десятка кавалерийских карабинов?
Кончена жизнь, подумал Ворон.
Но не кончено дело.
Он выстрелил первым. Промах! Неудивительно – на таком-то расстоянии. Казаки спешились, кто-то увел коней в лес, остальные залегли и открыли огонь. Боевая группа залегла на насыпи. Рядом с Вороном в рельс ударила пуля.
– Уходи, Воробей! – крикнул Ворон между выстрелами. – Все уходите по одному! Я последний!
Крошечный осколок камня, выбитый пулей, угодил прямо в глаз. Больно. Глаз перестал видеть. Но чепуха, мелочь. Сейчас часть казаков откроет непрерывную пальбу, не давая высунуть голову, а трое-четверо взберутся на насыпь, беря боевую группу в полукольцо. И это будет конец.
Хрипло вскрикнул кто-то, мучительно закашлял – кажется, Битюг. Ну вот, начинается… Выстрелы загремели чаще. Вновь совсем рядом пуля ударила в жалобно взвизгнувший рельс.
– Приказываю – уходите!
Вдруг послышался паровозный свисток. Где-то уже совсем близко. Ворон оглянулся на своих. Трое из группы выполнили приказ об отходе. Битюг лежал на боку и слабо сучил ногами. Не ушел Воробей – юлил на животе по шпалам по-ужиному, перезаряжал винтовку, высовывался на секунду, стрелял, отползал…
Что ж, сам выбрал.
Уже не уйти – это было ясно как день. Где этот Литерный? Долго он будет тащиться?!
А, вот он!
Над склоном сопки показались клубы серого дыма. Еще несколько секунд – и выкатился паровоз.
Вовремя!
Один казак – по виду мальчишка вроде Воробья – вскарабкался на насыпь и бесстрашно побежал навстречу паровозу, размахивая руками. Храбрый дурак. Не успеет.
А вот самому – надо успеть. Где мина?
Вот она.
Ворон с усмешкой прокрутил барабан револьвера. Еще два патрона. Может, послать одну пулю в спину бесстрашному казачку?
Нет, незачем.
Он в последний раз взглянул на небо, на Воробья, еще живого и ведущего огонь, на приближающийся с визгом тормозных колодок поезд…
Потом приставил дуло к динамитной мине.
И выстрелил.
– Слышите? – Легировский вдруг навострил ухо.
Великая княжна не донесла до рта ложку варенья.
Земляничным вареньем разжился на полустанке Легировский. Катенька сперва отнеслась к прикрытой газетным обрывком и перевязанной сомнительной чистоты бечевкой банке с подозрением – мало ли из чего варят варенье деревенские бабы, – но, решившись попробовать, весьма одобрила лакомство и вошла во вкус.
– Что я должна услышать?
– Ружейную пальбу, – пояснил Легировский. – Также и револьверную. Где-то стреляют.
– Не выдумывайте. Это колеса стучат.
Но Легировский уже прилип к оконному стеклу. Постоял секунды две и внезапно гаркнул:
– Ложитесь!
– Не выдумывайте. Это колеса стучат.
Но Легировский уже прилип к оконному стеклу. Постоял секунды две и внезапно гаркнул:
– Ложитесь!
– Что? – Великая княжна захлопала глазами. «Ложитесь» – однако! Как сие понимать?
– Да ложитесь же вы!..
Легировский повалил ее на полку. Катенька вскрикнула и начала отбиваться. Почему-то оба вдруг оказались на полу. «Голову, голову обхватите руками!» – кричал репортер.
Тогда она поняла, что дело не в Легировском. Поезд экстренно тормозил. Паровоз свистел так, что в третьем вагоне было слышно. И вдруг – рвануло воздух. Дзенькнуло стекло. В уши ударило так, что великая княжна удивилась, что не оглохла.
Авария?
Но отчего пальба?
Неужели покушение?
Поезд все замедлял и замедлял ход. Но скорость свыше сорока верст в час мгновенно не погасишь.
В соседних купе и в коридоре кричали люди.
Предчувствие чего-то ужасного так и не пришло. С каким-то отстраненным любопытством великая княжна слушала крики, скрежет, глухие удары… Даже когда пол купе вдруг встал торчком, она не испугалась, а всего лишь удивилась странному феномену природы: неужели и так бывает?
Но так и было. Взрыв мины вырвал рельс. Паровоз накренился вправо и с неотвратимостью лавины покатился с насыпи. Следом – первый вагон, второй…
В тамбурах проводники бешено крутили вороты ручных тормозов. Третий вагон подкатил к исковерканному участку пути с черепашьей скоростью. Казалось, он останется на насыпи. Чуть помедлил, как бы принимая решение, – и, переворачиваясь, посыпался вниз.
Катенька пришла в себя от чьего-то пристального взгляда. Ее мутило, все плыло перед глазами. Она не видела, но ощущала: кто-то сидит на ее постели. Кто-то смотрит.
– Добегалась, сестренка? – участливый, но с оттенком язвительности голос.
Митя. Митенька.
Она попыталась пошевелиться и застонала от боли. Боль была везде. Сам воздух, казалось, был наполнен болью… и тошнотой.
Зато стало лучше видно.
– Не двигайся, – сказал брат. – Тебе повезло, легко отделалась. Другим повезло меньше. Восемнадцать трупов, не говоря уже о раненых…
– Где я? – с трудом удалось произнести.
– В моем поезде. Стоим в Иркутске. И еще простоим суток двое. Жандармы землю роют. Скажи спасибо казакам – без них все вагоны покатились бы под откос, такая каша была бы, что… – Брат не договорил, только махнул рукой.
– Что со мной? – с каждым мгновением силы возвращались.
– Я же говорю: легко отделалась. Множественные ушибы всего тела и лица, повреждено запястье – вероятно, трещина в кости, сотрясение мозга легкой степени. Да еще земляничным вареньем измазалась, как маленькая…
– Это помню. – Катенька попыталась улыбнуться. – Банка в лицо как прыгнет… Подай зеркало, пожалуйста.
– Незачем тебе на себя любоваться, – отрезал брат. – Успеешь еще. Разрисованная, как папуаска.
Опять затошнило. Поборов приступ, великая княжна вспомнила:
– А Легировский?
– Он тебя и спас. Разломал в вагоне все, что оставалось недоломанного, и на руках тебя вынес. Да не только тебя. За «не только» придется его наградить, а за тебя – похлопотать, чтобы чудо-богатыря избавили от следствия. А вот что мне с тобой делать, сестренка? Не подскажешь ли?
– Не отправляй меня назад, Митя…
– Не отправлю. Государь, правда, требовал, но я телеграфировал, что по твоему состоянию тебе лучше пока побыть со мной. До Владивостока ближе, чем до Петербурга. Как-нибудь доедем.
Митенька был недоволен. Иначе сказал бы «папá», а не «государь».
– Спасибо.
– Только не благодари меня! Подлечишься, подышишь морским воздухом – и сразу назад. С надежной охраной. И без возражений! Ясно?
Екатерина Константиновна улыбнулась в меру сил.
– Хорошо, Митя. А ты мне покажешь Байкал? Если мне еще нельзя будет вставать, ты приподнимешь меня, чтобы я видела?
– Зачем? Поедешь назад – увидишь.
«Не увижу, – подумала великая княжна. – Потому что назад я не поеду. Ни за что».
Само собой разумеется, она не произнесла этих слов вслух.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ, в которой русские гайдзины наконец-то ступают на землю Ямато
– Глядите, гора Фудзи!
Свежий ветер нес корвет к японским берегам, а берегов как таковых еще не было видно. Даже мичман Свистунов, наказанный за пререкания с командиром трехчасовым сидением на салинге, не видел сверху береговой полоски. Но уже вставало, проявлялось, словно на фотографической бумаге, туманное коническое чудо со снежной шапкой на вершине.
Возле фальшборта толпились матросы, гардемарины, морпехи, но ни вахтенный начальник, ни старший офицер, ни полковник Розен даже не подумали рявкнуть на них.
– Дошли… – с наслаждением выдохнул Враницкий и даже улыбнулся, чего за старшим офицером обычно не замечалось. Прикрыл глаза и потянул ноздрями воздух. – Фу-ты, ну ты… Как будто уже берегом пахнет. Мерещится, что ли?
Розен не ответил, но тоже улыбался, и на сей раз кошмарный шрам на лице полковника не делал его улыбку жуткой.
– Увидеть Фудзи издали – хорошее предзнаменование для прибывающих в Японию, – ввернул Канчеялов, создавший себе прочную репутацию специалиста по Японии. – Нам везет, господа. Япония нас приветствует.
Но уже через минуту силуэт конической горы растаял в невесть откуда взявшейся дымке, и общее приподнятое настроение скакнуло вниз. Враницкий гаркнул на толпящихся без дела, а Розен поинтересовался у Канчеялова:
– Ну-с, что теперь говорят народные туземные приметы?
– Как бы нам в шторм не попасть, – озабоченно молвил Пыхачев, неслышно подойдя сзади. – Ветер-то крепчает. Не по нраву мне эти воды. Если разобраться, много ли мы о них знаем? Павел Васильевич, голубчик, распорядитесь взять один риф. Да прикажите Свистунову спуститься, не ровен час шквал налетит…
– Слушаюсь, – козырнул Враницкий.
Старший офицер остался недоволен: Свистунова, по его мнению, следовало держать на салинге ровно столько времени, чтобы только мочевой пузырь не лопнул, затем разрешить сбегать в гальюн – одна нога здесь, другая там – и вновь на салинг… Или даже высадить наглеца на любом из безлюдных островков, что льнут к Японии, как стая мелких рыбешек к китовой акуле. Были прецеденты.
Мичманишка, а туда же – денщика ему подавай!
О том, что в долгом плавании люди становятся раздражительными, Враницкий превосходно знал по собственному опыту. Как бороться с этим злом? Матросов – держать в строгости, но не возбранять им собираться вечерами на баке. Офицерам – предложить занятия, соответствующие их образованию. Канчеялов прочитал уже третью лекцию о Японии. Фаленберг и Завалишин при всяком удобном случае расставляли на доске шахматные фигуры и погружались в задумчивость. Батеньков отчего-то полюбил вести с отцом Варфоломеем диспуты на богословские темы. За Тизенгаузена с Фаленбергом старший офицер не беспокоился, а за Гжатского и подавно. Изобретатель морской самоходной мины делил теперь время между мастерской и своей каютой, где оборудовал фотографическую лабораторию. Подвинуться умом он не мог, поскольку, по мнению Враницкого, это уже давно произошло. К счастью, не без пользы для дела.
Оставались Корнилович и Свистунов. Всякую свободную минуту они проводили у цесаревича за картами и вином. Розен был бессилен помешать этому. Был случай, когда пьяный цесаревич пытался не отпустить Корниловича на вахту под предлогом неоконченной игры – шатался, вращая кровавым глазом, махал руками и ревел: «Я запр-р-р-рещаю!..» – а Корнилович лишь скалился, не потрудившись даже встать. Жаловаться Пыхачеву Враницкий не пошел, предвидя результат, – употребил власть сам.
Свистунов – того хуже – вздумал обзавестись личным денщиком, для каковой функции наметил робкого матроса Илюхина. В ответ на несмелое возражение – избил беднягу так, что понадобилась помощь доктора Аврамова. Команда выстроилась на шканцах и принесла жалобу. Враницкий, моментально заметивший, что к матросам примкнули и морпехи, сообразил, что глоткой и свирепостью здесь не возьмешь, пообещал разобраться и доложил командиру. Пыхачев схватился за голову.
– Боже мой! Что же теперь делать? Разве что выговор ему закатить?
– Мало. Матросы не поймут. Что я им скажу?
О последней вырвавшейся фразе Враницкий немедленно пожалел. Хорош старший офицер! Но взволнованный Пыхачев, кажется, не заметил.
– Тогда как же быть? Павел Васильевич, вы уж подскажите…
– Шли бы в открытом океане – посадили бы наглеца под арест суток на трое. Но Япония рядом. Хорошо бы, чтоб до берега наказание кончилось. Британцы практикуют сидение на салинге.
– Однако… он же офицер!
– Они и к офицерам применяют это наказание, Леонтий Порфирьевич. Офицер сидит, как ворона на ветке, матросы внизу зубы скалят. Безобразие, конечно, но ведь команда-то, в сущности, права…
– Ну, так тому и быть. Скажите, что я приказал.