И мичман Свистунов уподобился вороне на ветке. Против ожидания, к наказанию он отнесся юмористически. Сидел, спрятав голову в воротник, ежился на ветру, высматривал Фудзи.
Запищала боцманская дудка, послышались отрывистые команды, загремела брань боцмана Зорича. По вантам полезли матросы.
– Вижу позади нас неизвестное судно! – донеслось вдруг с салинга.
Враницкий сейчас же приложил к глазам морской бинокль. Смотрел долго.
– Паровая баркентина, – доложил он командиру. – Идет под одними парусами, но ходко. Вон как ее кренит.
– Флаг разглядели? – спросил Пыхачев. – У вас глаза лучше моих.
– Надо думать, через час разглядим. Гм… Случись такая встреча близ Европы, я бы посоветовал пробить дробь-тревогу. Типично исландская посудина английской постройки.
Пыхачев взглянул на Враницкого и с улыбкой покачал головой:
– Полно вам, Павел Васильевич. Мы близ Японии, какие здесь могут быть исландские пираты? Обжегшись на молоке, на воду дуете?
– Леонтий Порфирьевич!
– Не обижайтесь. Почему бы не предположить, что это англичане и есть? Идут, наверное, от Сандвичевых островов, как и мы. Что в этом удивительного?
Старший офицер постарался вздохнуть незаметно. Беспечность командира могла вывести из себя и человека с более крепкими нервами.
– Британцы мало используют данный тип судна, Леонтий Порфирьевич. Тем более в рейсах через Великую Атлантику. Маловата скорлупка.
– Вот именно: маловата. Неужели она может нам угрожать?
Враницкий не желал напоминать Пыхачеву о том, что бою с пиратской эскадрой между Оркнейскими и Шетландскими островами, кончившемуся гибелью «Чухонца», предшествовало как раз появление малых суденышек противника по корме.
Он только спросил:
– Не приказать ли развести пары?
– Не рано ли? – вопросом на вопрос ответил Пыхачев.
Между ними давно было договорено, что в Токийском заливе корвет пойдет под паром. Чай, не джонка. Следует показать и японцам, и иностранным дипломатам, что для русских моряков трансокеанский переход – тьфу! Угля, мол, хватит до самого Владивостока.
Хотя угля было мало. В Иокогаме надеялись втихую прикупить еще.
– Боюсь, поздно будет, – мрачно напророчествовал Враницкий. – Того и гляди мыс Нодзима покажется.
– Прикажите разводить пары через час, – поморщившись, велел Пыхачев. – Иначе опять начнем дерево жечь и коньяки в топку лить. Ветер держится, ну и слава богу.
Однако ветер, усилившийся было до крепкого, начал понемногу стихать. Враницкий приказал прибавить парусов, а Свистунову – спуститься, принять в кают-компании полстакана рому и не показываться на глаза до вахты.
Зачем на палубе появился великий князь Михаил Константинович, вряд ли мог сказать он сам. Внешний вид наследника престола выдавал тяжкие страдания.
– Сине-желтый, как шведский флаг, – шепнул Розен Враницкому. – Перед микадо будет неудобно.
– Надеюсь, к тому времени цесаревич поправится, – с надеждой ответствовал старший офицер. – Второй день ни капли в рот не берет. Как вам только удалось его уговорить?
– Секрет. Скажу только, что августейшей семье мои методы не пришлись бы по вкусу. А что было делать?
Они обменялись сочувствующими взглядами.
Неизвестная баркентина не отставала – напротив, заметно приближалась. Враницкому никак не удавалось разобрать, под каким она флагом.
Прямо по курсу темной полосой сгустился из дымки низкий мыс Нодзима. Взяли два румба влево. Чертыхаясь про себя, старший офицер то и дело посматривал на часы. Предчувствия он имел самые скверные. Пунктуально выждав час, минута в минуту – отдал приказание разводить пары.
Вновь приложил к глазам бинокль – и, выругавшись, побежал к каперангу.
– Баркентина развела пары раньше нас, Леонтий Порфирьевич. Мне это совсем не нравится. Еще час-полтора – и она нас догонит.
– Ну полно, полно, – морщился Пыхачев. – Ну сами посудите, Павел Васильевич, какие могут быть исландцы в японских водах?
– Тогда какого черта баркентина так торопится, Павел Васильевич? Бьюсь об заклад, она преследует нас! Прошу разрешения привести корвет в боевую готовность… хотя бы под видом учебной тревоги.
Пыхачев нехотя кивнул.
Нет лучшего способа заставить людей шевелиться, чем дробь-тревога. Минута – и все на местах, и корвет готов к бою. Жаль, что паровые котлы не люди и не могут столь же быстро исполнять приказания.
В топках гудело пламя. Лейтенант Канчеялов приказал не жалеть дерева и пропитанных керосином тряпок, дабы скорее занялся уголь.
– Еще минут тридцать, – передал он Враницкому через вестового.
Старший офицер чертыхнулся. Неизвестно почему чужое судно, не идущее по боевой мощи ни в какое сравнение с «Победославом», тревожило его одним своим присутствием. Да еще и нагоняло! Осторожный Враницкий обшаривал биноклем горизонт, ждал какой-нибудь каверзы.
Взглянул на баркентину еще раз – и замер, не веря глазам.
Неужели Андреевский флаг?
Через десять минут в том не осталось никаких сомнений. Соотечественники?..
– Продолжайте следовать прежним курсом, – распорядился Пыхачев, выслушав доклад старшего офицера.
Каким прежним? Миновав мыс Нодзима, корвет повернул на норд, нацеливаясь на вход в Токийский залив. Приказ приказом, а выполнять его буквально – дураков нет. Сам же каперанг выбранит и будет прав.
Запустив машину, пошли быстрее, держа, однако, средние обороты. После истории с зубчатым редуктором Пыхачев и Враницкий по молчаливому согласию избегали менять передаточное число. Баркентина продолжала нагонять корвет, но приближалась теперь медленнее.
К Враницкому, барабанящему пальцами по перилам мостика, подошел Розен.
– Вы можете счесть меня сумасшедшим, – негромко произнес он, – но я, кажется, догадываюсь, кто гонится за нами.
– Кто же?
– Один очень упрямый человек, которого мы потеряли было, да только он не захотел оказаться потерянным. Не его роль.
Враницкий сообразил не сразу, а когда догадался, взглянул на Розена с укоризной.
– Фантазии, господин полковник. Граф Лопухин погиб, вечная ему память. А если не погиб, так в плену у пиратов, что еще хуже.
– А вот увидите… Предложил бы пари, но это будет чистый грабеж. Можете дать тревоге отбой, никакого инцидента не будет.
Тем временем мачты баркентины расцветились целым букетом флажков.
– Просят нас уменьшить ход, – разобрал Враницкий в бинокль. – Пойду доложу.
– Вот видите, – усмехнулся Розен. – Что я вам говорил!
– Увижу своими глазами – поверю, – отрезал старший офицер. – Догадкам верить не привык-с!
Вернулся он в сопровождении Пыхачева. Некоторое время каперанг делал вид, будто вышел на мостик исключительно по обязанности командира находиться на посту во время входа в порт, тем более незнакомый. Затем произнес:
– Но ведь там могут быть наши соотечественники. Возможно, они нуждаются в нашей помощи. Как вы полагаете, Павел Васильевич?
– Полагаю, что Андреевский флаг может быть и уловкой.
– Чьей же?
– Не знаю! Знаю только, что мы выполняем особую миссию: у нас на борту находится наследник престола и мы отвечаем за его безопасность.
Пыхачев хмурился, не в силах принять решение. Корвет входил в узость пролива. Зябкая хмарь рассеялась, заиграли веселыми красками живописные берега и островки диковинной формы. Вновь показалась красавица Фудзи. А главным, с точки зрения каперанга, было то, что далеко впереди волны Токийского залива рассекали несколько пароходов и парусников. Кто решится напасть на русское судно у всех на виду?
– Убавить ход до малого, – распорядился наконец Пыхачев.
Враницкий молча повернул рукоять машинного телеграфа. Обветренное лицо старшего офицера одной лишь угрюмостью выражало несогласие с командиром. Вот подойдет подозрительный чужак на кабельтов да как жахнет из всех орудий – что тогда?
Неизвестная баркентина с русским флагом как будто обрела крылья – летела по волнам, приближалась…
– Позвольте-ка на минуту бинокль, – попросил Розен.
– Пожалуйста, – не слишком вежливо буркнул Враницкий.
Полковник рассматривал чужое судно не слишком долго.
– Извольте убедиться сами, – сказал он, возвращая бинокль. – Граф Лопухин собственной персоной. Дымит папиросой, как обычно. А рядом с ним его слуга.
– Где? – Пыхачев и Враницкий одновременно потянулись к биноклю.
Десятью минутами спустя баркентина, на борту которой красовалась не очень аккуратно выполненная надпись «Св. Екатерина», поровнялась с «Победославом» и тоже сбавила ход. Медленно обгоняя корвет в силу инерции, она прошла в каких-нибудь тридцати шагах. На фальшборте, ухватившись одной рукой за ванты, стоял Лопухин.
Он изменился. И не в одежде было дело. Исчез денди – явился изнуренный трансокеанским переходом не-пойми-кто. Кого океан не может сразу сломать, того он гнет под себя – и человек гнется. Мужает, но грубеет. Простакам кажется, что он герой, а на самом деле – приспособленец. Это неизбежно, иначе не выдержать.
Лишь тонкие усики и живые глаза напоминали о прежнем графе Лопухине. Да и голос сразу выдал не свойственное графу беспокойство:
– Жив?
– Кто? – спросил Розен, чтобы подразнить, и приложил ладонь к уху.
– Черт бы вас побрал, полковник! – крикнул Лопухин. – Цесаревич! Я о нем спрашиваю!
– Да вон он воздухом дышит… Но черт возьми, как вам удалось?..
– После!
…Свистели боцманские дудки, и обе команды, выстроившись на шканцах, кричали «ура». Кричали и махали фуражками Пыхачев, Враницкий и Розен. Не кричал лишь цесаревич. Завидев Лопухина, его императорское высочество изменился в лице и, не обращаясь ни к кому, бросил лишь одно слово:
– Цербер!
Мало кто из офицеров его услышал, а услышавшие тотчас отвернулись, дабы не являть не лишенных ехидства улыбок в ответ на искреннее горе наследника престола российского.
– Ого! – сказал Розен, пиная ногой рельс. – А они быстро учатся.
Шагнув на шпалы, полковник прищурил глаз – должно быть, надеялся уличить японцев в неравномерной ширине колеи рельсового полотна. Не уличил: рельсы лежали ровно, как две натянутые стальные струны. Тогда попинал рельс и хмыкнул:
– Узкоколейная…
– Нехватка места, – объяснил Лопухин, указав тростью на аккуратные деревянные домишки, налепленные столь же тесно, как иной раз гнезда ласточек под карнизом, и подобравшиеся к самому полотну железной дороги. О полосе отчуждения здесь либо совсем не имели понятия, либо свели ее к двум-трем шагам. – Япония густо населена, а равнин мало. Каждое строение отнимает место у рисовых полей. Тем более железная дорога. Вот и экономят. Не металл экономят – место.
– Вы полагаете, металла у них хватает?
– А вы взгляните вон туда. Что это, если не береговая батарея?
– Да я уж обратил внимание. «Победославу» против такого калибра и трех минут не выстоять, да и линейному кораблю не поздоровится. Но ведь пушки-то английские?
– Японские, представьте себе. Рельсы, кстати, тоже японские. Давно ли британцы произвели здесь фурор своей разборной узкоколейкой? И вот – пожалуйте любоваться. В следующем году японцы дотянут ветку до Токио, и я не удивлюсь, если они пустят по ней свой собственный, а не английский, паровоз. Этот народ действительно наделен большими способностями. Не скажешь, глядя на них, верно?
Последняя фраза графа относилась к нескольким зевакам, рассматривающим с почтительного расстояния двух незнакомых гайдзинов.
– Коротышки, глупые на вид, – сказал Розен. – У этих ротозеев вид деревенских дурачков. А поглядите-ка вон на ту фурию. Что у нее с ногами?
– Понятия не имею, – пожал плечами Лопухин. – Возможно, результат работы на рисовых полях. Если всю жизнь бродить в жидкой грязи, еще и не так, пожалуй, скрючит. Н-да, зрелище не из приятных… Но ведь улыбается! Вы заметили, сколько на улицах улыбающихся лиц?
– А Канчеялов говорил, что японцы – коты, – молвил Розен. – Что-то я не припоминаю ни одного улыбающегося кота…
– Наверное, он говорил о самураях, а эти – простолюдины.
– Совершенно справедливое замечание, – осмелился наконец вставить словечко консул, вызвавшийся самолично сопроводить Розена и Лопухина в первую прогулку по Иокогаме. Консула звали Аристид Тимофеевич Посконников. Был он низок ростом, упитан, редковолос, часто промакивал широкий лоб носовым платочком и потел, как видно, не столько от удушающей августовской жары, сколько от волнения. Шутка ли – сам наследник российского престола здесь! Имея скромный чин надворного советника, Аристид Тимофеевич отнесся к Розену и особенно Лопухину с крайним почтением, чуточку отдающим низкопоклонством. Но в качестве знатока страны был полезен.
– Да-с, да-с! – закивал он, искательно заглядывая в глаза. – Самураи – те никогда не улыбаются. С господином покорны, с простолюдинами надменны. Могут иногда и посмеяться, особенно когда напьются саке, но хохот у них грубый, а так, чтобы улыбнуться душевно – ни-ни. Не умеют-с. И чуть что – за меч хватаются. Иной ронин в драных портках ходит, задом, простите, отсвечивает, а туда же – по части гордости любому польскому шляхтичу даст сто очков вперед. Забияки отчаянные – мечи остры, да головы тупы-с! К счастью, времена теперь не те, чтобы самураям было позволено безнаказанно буйствовать. В провинциях этого еще сколько угодно, а у нас в Иокогаме и в Токио – уже почти тишь да гладь…
– Почти? – переспросил чуткий Лопухин.
– Туземная полиция-с очень старается, – заверил Посконников. – В ней тоже служат бывшие самураи, как и в армии. Исполнительны превыше всяких похвал…
– Но? – произнес граф.
– Э-э… прошу прощения?
– Исполнительны превыше всяких похвал, но… Договаривайте. Нечисты на руку?
– Бог с вами, совсем напротив! Идеальные службисты, но… именно службисты. Отменно аккуратные, очень дотошные, а своей инициативы нет. – Посконников сам не заметил, как увлекся. – Прикажет начальник подчиненному – тот в лепешку расшибется, а приказание исполнит. Не исполнит – позор! Сейчас-то времена уже не совсем дикие, а все равно иногда бывает, что до харакири дело доходит. Распорол себе живот, выпустил кишки наружу – готово, смыл позор славной смертью. Вот так-то-с! Но уже редко, редко… Цивилизуется страна. Хотя… вот, скажем, неделю назад в Токио убили Арчибальда Дженнингса, второго секретаря британского посольства. Зарублен, судя по всему, самурайским мечом… в европейском квартале, почти в центре города!
– Убийцу поймали? – спросил Лопухин.
– Ищут. Вероятно, убийца – наемник из ронинов. Их еще тысячи остались, непримиримых, а дела им в новой Японии нет и не предвидится, вот они и берутся за что попало ради нескольких иен. Грабят на дорогах, терроризируют деревни… за каковые подвиги всякому позволено убивать их, не опасаясь судебного преследования, да мало кто решается-с… Убийца не был сумасшедшим, уверяю вас. По моему скромному суждению, подстеречь европейца, чтобы убить его из пустой злобы, он мог бы и вне города. Не-ет, ему был нужен именно Дженнингс!
Тотчас Посконников спохватился: не наговорил ли он лишнего? На лбу надворного советника немедленно выступил обильный пот, и влажный носовой платок вновь нашел применение.
Смахнул пот со лба и Розен. Консул уже успел поведать ему, что месяц фумидзуки считается в Японии наименее приятным вследствие несносной влажной духоты, и полковник, парящийся в своем черном мундире, уже начал жалеть об окончании перехода через океан. Там-то хоть ветерком обдует…
Лопухин, переодевшийся в приличный сюртук, от жары, по-видимому, не страдал. «Никак не может согреться после Шпицбергена», – думал о нем Розен, вкратце посвященный в историю злоключений графа, и был готов позавидовать ему.
– Ну хорошо, – сказал Лопухин. – Прогулялись – и будет с нас на первый раз. Как вы полагаете? Вернемся на судно?
– Господин барон ожидается прибытием с минуты на минуту, – отрапортовал консул о посланнике, совсем как о поезде. – Лучше бы нам вернуться в самом деле-с.
Трое гайдзинов зашагали в сторону порта. Лопухин и Розен разглядывали строения Иокогамы, но, судя по их лицам, каждый делал это со своей точки зрения. Лопухин размышлял о том, что местной полиции, надо думать, невероятно трудно выслеживать преступников среди фантастического скопища лачуг и проулков столь узких, что в иных двум кошкам не разойтись. Розен же со своей стороны оценил позицию как крайне неудобную для обороны: ее и штурмовать не надо, достаточно поджечь несколько хибар – всё сгорит. Несколько каменных зданий, из-за которых Иокогама выглядит деревней, старающейся в родовых муках разродиться городом, ситуации не изменят… А еще полковник подумал о том, что батареи береговой обороны, из коих Лопухин разглядел лишь одну, поставлены грамотно, и случись морской пехоте штурмовать этот город с моря – потери будут тяжелее галлиполийских. Да, туземцы умеют учиться… Не прошло и пяти лет, как британцы угрозой бомбардировки Токио с моря вынудили молодого микадо согласиться на полное и окончательное открытие Японии для европейцев. И вот результат! Сунься-ка теперь сюда без спросу и с наглой мордой – только клочья полетят!
В порту было шумно. Иокогамский порт только строился, и до окончания строительства было еще далеко. Повсюду среди штабелей строительных материалов деловито сновали сотни низкорослых, почти голых рабочих. На оконечности недостроенного мола шумно пыхтела английская паровая лопата, подбирая ковшом целые груды внушительных булыжников с заякоренной баржи и ссыпая их в море. Большинство судов отстаивалось на якорях, лишь для «Победослава» портовые власти предоставили место для швартовки у причала. К другому борту корвета прильнула баркентина, похожая на изящную левретку рядом с боксером.
Цесаревич на берег не сходил – согласно указанию Лопухина, поддержанному не только Пыхачевым, но и консулом, ждал на борту корвета прибытия посланника, барона Корфа. Посконников, имевший в порту своих людей, телеграфировал ему еще до того, как швартовы связали «Победослав» с японской землей.