– Хочешь, раскрою тебе один большой секрет? Фарий слегка кивнул. Соллей видел жизнь с разных точек зрения и поэтому знал о ней больше.
– Женская суть совсем не беспомощна и не беззащитна, как ты себе это вообразил. Она побеждает без оружия. Осиан-айо – настоящий дар для тебя, и ты еще многому у нее научишься.
Рассыпав множество серебристых искр, Соллей покинул пространство, как всегда, без предупреждения.
Фарий слишком сильно сжал руку и порезался острым осколком камня. Он отбросил его и некоторое время стоял в раздумье. Порез неприятно покалывал. Фарий подошел к ложу и долго смотрел на спящую Осиан-айо… а потом осторожно прилег рядом с ней и проник в ее сон.
– Фарий, скажи мне, что я не сплю и ты не исчезнешь, – потребовала Осиан-айо.
Он улыбнулся. Оси нравилась его улыбка, в которой не было самодовольства – только нежное очарование влюбленного. Не дожидаясь ответа, она спросила:
– Ты мне расскажешь все, что успел узнать, пока мы были врозь?
– Конечно, расскажу.
Она облегченно вздохнула.
Фарий по-своему расценил этот вздох. Он боялся, что ей может не понравиться его мир.
– Хочешь, я покажу тебе Лаорис?
– Лаорис? Что это?
Илларион Гусаров наконец закончил роман. Он пока не придумал названия. Честно говоря, писатель сам находился в замешательстве по поводу своего произведения. Вычитывая текст, исправляя мелкие ошибки, он диву давался, как это все у него получилось – идея, сюжет, герои… Он не узнавал себя, свой образ мыслей в им же написанном романе! А чего стоит история со спонсором? Приходит какая-то Лелечка Усова, болтает о деньгах… на следующий день звонит сам Шахров и договаривается о встрече. А дальше – понеслось. От предложенной Шахровым суммы господин Гусаров едва не потерял сознание. Словом, чудеса!
«Может быть, я сплю? – думал Илларион на устроенном в честь него приеме, принимая поздравления и застенчиво улыбаясь. – Ведь все это мне только снится? Сейчас зазвонит будильник, и…»
Он даже несколько раз украдкой пытался побольнее ущипнуть себя, чтобы проверить, не наступит ли пробуждение. Но ничего не менялось. Столы ломились от закусок, официанты разносили выпивку, шикарно одетые женщины и мужчины подходили к Гусарову, о чем-то его спрашивали, слушали с серьезным видом. Журналисты брали у него интервью. Сам Шахров фотографировался с писателем.
На следующий день влиятельные газеты и журналы напечатали эти фото и поместили заметки с информацией о будущей книге. В квартире Иллариона не умолкал телефон. Его поздравляли, расспрашивали, удивлялись его неожиданному взлету и откровенно завидовали. Даже Козленко не преминул позвонить и поинтересоваться, не желает ли драматург заключить с его театром контракт на новых условиях. Гусаров отказался. Ни о каких пьесах больше речь идти не может. В нем наконец пробудился истинный талант художника слова! Грех разбазаривать такое богатство на всякие мелочи. Теперь из-под пера Иллариона Гусарова будут выходить одни непревзойденные шедевры.
В таких выражениях драматург и разъяснил дражайшему Эрнесту Яковлевичу, что больше тому надеяться не на что. «Кувырок вперед» – последняя вещь прославленного мастера, которую режиссер может поставить в своем авангардном театре.
Козленко пискнул что-то невразумительное и бросил трубку.
Эд явился домой пьяный. Пытаясь раздеться, он с грохотом повалил что-то в прихожей.
Ксения проснулась. В раскрытое окно лилось сиреневое дыхание ночи. Она подошла, отодвинула занавеску и с тоской посмотрела на черное далекое небо. Почему ей иногда бывает так грустно? Может быть, действительно стоит выйти замуж, родить ребенка, как Юля? Кажется, подруга счастлива.
– Г-гос-с-спожа Миленко! – громко крикнул Эд. Его язык заплетался. – Б-будьте так ллю… бзз…
Ксения вздохнула и пошла взглянуть, что там с братом. Небось, упал и встать не может. Так и оказалось. Эд валялся на пороге гостиной, лохматый, в одном ботинке и наполовину спущенных брюках. Конечно! В них-то он и запутался.
– Ну, чего тебе? – равнодушно спросила Ксения.
Она привыкла к выходкам Эда и давно научилась не обращать на них внимания. Как он может так жить? Единственным, что вызывало интерес брата, были деньги. Чем больше, тем лучше. Зарабатывать их каким угодно способом, чтобы потом иметь возможность накупить себе красивых шмоток, пить с друзьями и валяться у телевизора, – вот цель, ради которой существовал Эд.
– П-помоги вст… встать…
– Сам вставай. – Она подошла и помогла брату стянуть брюки. – По какому поводу пьянка?
– Анд… рона… поминали.
– Сколько можно? – удивилась Ксения. – Уж неделю как похоронили человека, а ты все не просыхаешь.
– Это ты… с-сука… его п-погубила! – истерически взвизгнул Эд. – Ты и м-меня х-хочешь довести! С-сука…
– Что ты несешь? – опешила Ксения. – При чем тут я?
От возмущения Эд немного протрезвел. Он поднялся на четвереньки, потом, покачиваясь, встал на ноги и с трудом доковылял до дивана. Старые пружины жалобно скрипнули.
– Р-рыба приехал! Он как у-узнал… что Андрон… что это т-ты его…
– Что еще за «рыба»? – спросила Ксения и тут же вспомнила, что Рыбой называли приятеля Андрона, Константина Рыбаченко, который занимался поставками спиртного для сети магазинов Якимовича. – А-а! Это Костя, что ли?
Она не знала Рыбу в лицо, но слышала о нем.
– К-Костя… да! Так что… б-берегись т-теперь… Рыба з-за др-р-руга… – Эд пьяно махнул рукой и икнул. – Б-берегись…
– Хватит чушь нести! – рассердилась Ксения. – У вас что, от водки мозги набекрень съехали?
– Это в-все ты… – бормотал брат, засыпая. – В-ведьма… Сгинь! У-у-уйди!..
Эд не выносил, когда сестра в упор на него смотрела. Ему казалось, что все его тело начинает ломать и крутить, а в голове воцаряется полнейший хаос.
Ксения увидела, что он заснул, и вернулась в свою комнату. Она не придала значения болтовне брата. Постоянное пьянство сделало Эда не способным здраво мыслить. А может, он таким родился. Последнее больше походило на правду.
– Господи! – вздохнула Ксения. – Как мне все надоело!
Ей еще с начала весны хотелось уехать в Крым, к морю, сидеть на каменистом берегу и слушать шум прибоя. Там она будет писать свои этюды…
Ксении нравился цвет моря, синий и блестящий, чистая линия горизонта и прозрачность южного воздуха. Она мечтала о доме на берегу, откуда открывался бы необозримый голубовато-сиреневый простор. Но где взять столько денег? Возможно, Эд не так уж глуп, что придает этим бумажкам значение.
Мысли Ксении плавно перешли на Филиппа Чигоренко. Буквально на днях она столкнулась с ним у самого дома. Интересно, он действительно приехал к знакомому? Ей стало смешно. Ну не ее же, в самом деле, поджидал директор «Геополиса», чтобы подвезти к магазину, а потом пригласить в кафе? Они ели чудесную форель с белым соусом и пили «Цинандали».
– Вы уже не торопитесь? – улыбнулся Филипп.
– Нет, – покачала головой Ксения. – У меня была назначена встреча с Сашей. Это продавец из «Акварелей». Я покупаю у него пастель и хорошие кисти. Когда поступает качественный товар, он мне звонит, и мы встречаемся.
– Мне повезло.
– Почему?
– Если бы Саша позвонил в другой день, я бы не смог угостить вас форелью.
Ксения засмеялась. Ей было легко и приятно рядом с Филиппом. В конце концов, она ничего плохого не делает. Просто сидит и болтает. И он тоже… ведет себя чисто по-приятельски.
– А какие картины вы пишете? – спросил Филипп. – Пейзажи? Портреты? Натюрморты?
Она пожала плечами.
– Все, что нравится. Люди меня мало привлекают. Я имею в виду как типаж. У них такие… пустые лица, что становится неинтересно. А вот природа, ее краски – это может увлечь по-настоящему. Задумывая картину, я не успокаиваюсь, пока не закончу ее. Хожу как во сне. Краски сами ложатся на холст или картон… надо только остановить мысли и слушать голос неба.
– Голос неба?
– Ну да… Я так называю вдохновение. Оно рождается прямо из звезд и снисходит на меня, а руки только исполняют замысел. Поэтому я редко пишу.
– Ждете вдохновения?
Она кивнула без тени улыбки:
– Представьте, да. Не верю, что можно создать стоящую вещь, пыхтя от усердия. Усилие и творчество – несовместимы.
– А я слышал другое мнение, – возразил Филипп.
– Наверное, их столько, сколько на земле людей! – легко согласилась Ксения. – Каждый думает по-своему. Индивидуальность привлекает, а стереотип или шаблон вызывают неприятие. Во всяком случае, у меня.
– Хотелось бы посмотреть ваши работы.
Ксения внимательно взглянула на Филиппа. Он наливал вино в бокал, и его рука дрогнула.
– У меня почти ничего нет… – задумчиво произнесла художница. – Я все продаю. Когда картина написана, я не могу держать ее дома.
– Почему?
– Сама не знаю. Как будто бы внутри что-то просыпается и начинает расти, пока не разрешится тоской или слезами. – Она вздохнула. – Вряд ли вы меня поймете…
Филипп молчал. То, что она сказала, действительно озадачило его.
– Ваши картины вызывают печаль?
– Наверное, только у меня. Но это потом, когда работа закончена. Сначала все по-другому. Начинается какая-то лихорадка, сродни болезни. Стою у мольберта днями и ночами, не ем, не сплю… словно пытаюсь дотянуться до чего-то незабываемо дорогого… а оно ускользает. И наступает опустошение. Полное. Становится так одиноко, как будто на земле больше нет ни одного человека, кроме меня. Вас это удивляет?
– Творческая личность не похожа на других, – уклончиво ответил Филипп. – Вероятно, вы тоньше чувствуете.
– Разве не все люди ощущают мир одинаково?
Филипп пожал плечами. Он был не готов ответить. На самом деле он ни разу не задумывался, кто и как воспринимает этот мир. Одинаково или по-разному? И вообще, важно ли это?
Ксения молчала. Казалось, она не испытывала потребности быть интересной. Ей было безразлично, что подумает о ней Филипп, какое у него останется впечатление от встречи. Она просто размышляла о чем-то своем, пила вино, смотрела, как официанты принимают заказы, разносят посетителям блюда, как входят и выходят люди… созерцала жизнь, творящуюся у нее на глазах, в это самое мгновение.
– А здесь уютно, – заметила она.
Не для того, чтобы заполнить паузу или поддержать беседу. Ей захотелось, вот и все. Наверное, она и в остальном такая же – полностью свободная от условностей.
– Знаете, что мне пришло в голову? – сказал Филипп. – Причем совсем недавно.
– Что?
Она подняла на него свои раскосые, неопределенного цвета глаза. На свету они имели зеленоватый оттенок.
– Большинство людей всю свою жизнь тратят на две вещи. Они запрещают себе что-то, а потом страдают и мучаются от того, что нарушили запреты. Вся их энергия уходит на борьбу с самими собой. И я такой же. Во всяком случае, был… пока не познакомился с вами.
Последнюю фразу Филипп говорить не собирался. Она вылетела непроизвольно, и ему сразу стало неловко.
– Вы уже страдаете, – улыбнулась Ксения. – Нарушили собственный запрет?
– Увы! Считается, что женатый мужчина не должен говорить подобного другой женщине.
– Табу окружают нас везде и всюду, словно колючая проволока. Любое свободное движение натыкается на ее ядовитые зубы. Я давно решила, что не хочу жить за этим забором, кто бы его ни выстроил. Пусть даже из самых благих побуждений.
Филипп растерянно молчал. До сих пор никто, кроме профессора Мудрыка, так чутко не откликался на его внутренние порывы. С Ксенией он чувствовал себя на грани какого-то необыкновенно важного, решающего осознания, способного перевернуть всю его жизнь. Что-то непостижимое витало вокруг нее, задевая Филиппа своим крылом. И тут же ускользало.
– Наверное, нам не стоит сидеть вот так, вдвоем… – сказала Ксения.
– Почему?
Она пожала плечами:
– Думаю, вы поняли. Здесь существует слишком много «хорошего» и «плохого». Сначала люди это придумали, а теперь они этому подчиняются. Слепо. Колючая проволока особенно опасна, когда ее не видно. Вроде бы вокруг ничего нет, а не успеешь повернуться – уже весь в ранах. Вы испытываете душевную боль?
– Гораздо чаще, чем физическую! – признался Филипп.
– Но ведь это нелепость. Театр абсурда… Вы полагаете, так должно быть?
– Я не готов сейчас ответить. Надо подумать.
Ксения кивнула. Она посмотрела на часы, потом на Филиппа.
– Если вас действительно интересуют мои картины, то у меня есть одна… с которой я не решаюсь расстаться.
Глава 11
Берг потирал руки от удовольствия. Все развивается так, как и предсказывал Егор Иванович Шахров. Деньги потекли, и немалые. Все-таки правильно он сделал, согласившись рискнуть. Пара недель страха, пережитые банкиром, вспоминались теперь несколько отстраненно. Не так уж и опасно было то, что пришлось выполнить Виталию Анисимовичу, а результат превзошел все ожидания. От волнений и суеты господин Берг похудел, что можно расценить как дополнительную выгоду. Три месяца строжайшей диеты не шли ни в какое сравнение с двухнедельной работой на Шаха.
– Теперь понятно, как господину Шахрову удается сохранять стройную фигуру, – пробормотал Берг.
Зазвонил телефон.
– Легки на помине, Егор Иванович!
– У меня к вам предложение, господин Берг.
– Опять?!
Чего-чего, а новой инициативы Шахрова банкир не ожидал. Предыдущая финансовая операция еще не остыла в памяти, а хозяин «Вавилона» предлагает новую. Такой темп ошеломил Берга. Виталий Анисимович был человеком обстоятельным, дотошным и неторопливым. Слишком сильный напор и быстрота пугали его, заставляли суетиться и нервничать. Риск – это особая статья. В финансовом деле без него не обойдешься, но Виталий Анисимович всегда старался свести непредвиденные обстоятельства к минимуму.
Шах же действовал по-другому. Он был молниеносен, непредсказуем и рисковал так, будто терять ему было совершенно нечего.
– Что значит «опять»? – усмехнулся Шахров. – Жизнь продолжается, и бизнес тоже.
– Но…
– Вы отказываетесь?
У Берга язык присох к нёбу. Весьма некстати пришла на ум история молодого и удачливого банкира Николая Кадина. Начав с небольшого банка, который давал краткосрочные кредиты, Кадин быстро пошел в гору. Несколько блестящих финансовых операций обратили внимание деловых людей столицы на банк «Южный». О Кадине заговорили. Ходили слухи, что он работает вместе с Шахровым. Берг сомневался. Банк «Южный» ничем особенным не выделялся, не имел надежных ресурсов и вообще… был самым заурядным. Стал бы Шах с ним связываться? Но операции «Южного» становились все масштабнее и смелее, а несколько новых идей, которые Кадину удалось воплотить, в корне изменили положение дел. Карьера новоиспеченного финансиста оборвалась так же внезапно, как и началась. Николай Кадин отмечал свой день рождения – ему исполнилось тридцать – в «Вавилоне». Один давний знакомый рассказал Виталию Анисимовичу, что Кадин и Шахров закрылись в кабинете хозяина и долго что-то обсуждали. Видимо, не договорились. Молодой банкир выскочил весь красный, бросил своих гостей, сел в машину и уехал. На следующее утро стало известно, что его «мерседес» сбил ограждение и упал с моста в Днепр. Трагедия произошла ночью. Шел дождь, асфальт был скользким, а водитель не справился с управлением, потому как находился в состоянии сильного опьянения. Вроде бы все указывало на несчастный случай…
– Вы что-то сказали, Виталий Анисимович?
Голос Шахрова вывел господина Берга из оцепенения.
– Я думаю, – произнес банкир одеревеневшими губами.
– Хорошо. Сколько вам нужно времени?
– Н-неделю…
– Это слишком долго. Я перезвоню завтра и изложу суть дела, если вы соблаговолите меня выслушать, – отрывисто сказал Шахров.
Слово «соблаговолите» и то, каким тоном оно было произнесено, повергли Виталия Анисимовича в легкий шок. Он понял, что Шах ему угрожает. Бледное лицо Кадина, после того, как машину вытащили из реки, встало у Берга перед глазами…
Шахров услышал судорожный вздох банкира и удовлетворенно улыбнулся. Берг трус. Никуда он не денется. Завтра же согласится и примется за дело со свойственной ему тщательностью. Виталий Анисимович умен, он трудяга и педант во всем, что касается работы. Шах умел ценить полезные качества своих партнеров.
Егор Иванович со вчерашнего дня не уезжал из «Вавилона», переночевав на диване за ширмами. У него было много дел, которые требовали безотлагательных решений. Среди плотного расписания он с трудом выкроил полтора часа на встречу с художницей Ксенией Миленко. Мысли нет-нет да и возвращались к ее скромной персоне. Шахров не мог себе объяснить этой странности. А все, чего он не понимал, приковывало его внимание. До тех пор, пока не наступала ясность.
– Ксения Викторовна? – спросил он, услышав в трубке ее мелодичный голос. – Это Шахров. Вы обещали уделить мне время сегодня.
– Я помню, – ответила она.
Егор Иванович посмотрел на часы. До назначенного «свидания» оставалось тридцать минут.
– Мне подъехать к вашему дому?
Ксения согласилась и сказала, что будет ждать на улице.
Шахров свернул во двор и сразу увидел ее фигурку в длинном ярком платье. Пожалуй, слишком ярком. Он вышел из машины и открыл дверцу для Ксении:
– Прошу.
В строгом полумраке салона художница казалась случайно залетевшей тропической бабочкой. Ее глаза смеялись.
– Меня здесь слишком много, – пошутила она, подбирая складки широкой юбки. – Вам не кажется?
– Пожалуй, – согласился Шахров.
Он испытывал необъяснимое блаженство, наблюдая, как она усаживается, сверкая зелеными, оранжевыми и желтыми разводами своего платья. На ком угодно такой наряд выглядел бы вульгарно. Но Ксению ничто не могло испортить, никакая безвкусица. Она была тем существом, которое преображает вещи одним своим присутствием.