Илья с самого утра убежал на съемки, наказав ей позвонить в случае чего. Она молилась, чтобы этого не случилось.
Владимир Васильевич приехал в пять минут девятого. Пять минут она места себе не находила и уже достала телефон, чтобы кому-то звонить, куда-то бежать. Потом вышла на крыльцо и увидела знакомую машину из породы кошачьих. Та подкралась к самым ступенькам и замерла, желтые глаза погасли. Из машины вышел Владимир Васильевич. Лицо у него было хмурое, и, несмотря на пасмурный зимний день, он был в темных очках. Видимо, синяк под глазом еще не прошел.
– Все готово? – спросил он вместо приветствия. – У меня мало времени.
– Да, идем.
Она пропустила его вперед и пошла следом. У лифта сказала:
– Четвертый этаж, потом налево по коридору.
– Ты так и будешь за мной идти?
– Я тебе что, мешаю?
Зашли в лифт, Маша сама нажала на кнопку. Они очутились лицом к лицу.
– Постарела, – с удовлетворением заметил он. – И подурнела.
– У меня дочь болеет, – сухо сказала она.
– А где ж этот… – он щелкнул пальцами, – мент?
– Какой мент?
– Который грозился упрятать меня в тюрьму! Семь лет назад, помнишь? Ты его кинула, да? Теперь у тебя роман с Терминатором?
– А у тебя с секретаршей, которая похожа на лошадь! Тоже мне, выбрал!
– А ты откуда знаешь? – насторожился он. – Ты что за мной следила?
– Приехали. Выходи.
– Надо было еще тогда от тебя избавиться…
– Тихо!
Он тут же замолчал: на площадке у лифта стояла Надя.
– Здравствуйте, – сказала та. – Мы вас ждем. Маша, посиди в холле, на диване. А вы идите за мной, – и пошла вперед, Владимир Васильевич с недовольным лицом двинулся следом.
Она послушалась. Села, закинула ногу на ногу и уставилась на часы, висевшие на стене. Она уже привыкла ждать. Ожидание бывает разным, но ожидание в больничном коридоре особенное, потому что это состояние именно здесь пролегает грань между жизнью и смертью, вот она еще есть, надежда, а вот ее уже нет, приговор оглашен. И жизнь после этого меняется совершенно. Вещи, которые раньше казались важными, перестают иметь значение, мысли, кажется, вырастают, от пустяковых, к примеру, о неоплаченных квитанциях за газ и за свет, до глобальных, о жизни вообще. Стены сами собой раздвигаются, и вот уже нет дивана в холле, нет часов на стене, нет никакой больницы, есть песчинка в Космосе, Маша Откровенная, перед ней бесконечность, и за ней тоже. Темнота, безмолвие и затерявшаяся где-то жизнь, такая маленькая, невидимая невооруженным глазом, что думать о ней даже как-то страшно…
– Маша!
Она подняла глаза: Надя.
– Мы уже закончили.
Она увидела, как закрылись двери лифта. Владимир Васильевич с ней даже не попрощался. Если верить часам на стене, прошло двадцать минут. Но как же все относительно!
– И что? – спросила, чувствуя, как сердце замерло.
– Надо подождать результата.
– Сколько?
– Позвони в понедельник.
– Я лучше приеду. Идем к Соне?
– Хорошо, – кивнула Надя. – Идем.
Она вдруг вспомнила, что с тех пор, как Илья переехал к ней, Надя у них не была. А у себя дома бывает? Или переселилась в клинику?
«Какая же я эгоистка!» – обругала себя Маша. И внезапно остановилась. Они спускались по лестнице, на третий этаж, между двумя пролетами была небольших размеров площадка, но с окном, вот у этого окна она и остановилась.
– Что с тобой? – обернулась Надя. – Тебе нехорошо?
– Да, – она оперлась спиной о подоконник и замерла.
– Голова кружится? Давление поднялось? Сердце? Надя подошла, взяла ее руку, ища пульс. Она же вдруг обняла ее другой рукой и горячо зашептала:
– Прости меня… прости…
– Да что с тобой? – попыталась отстраниться Надя.
Она не пускала, обняла еще крепче, заговорила еще жарче:
– Я раньше думала: вот дурочка! Живет, как монашка, лишает себя всех радостей жизни, торчит день и ночь в своей клинике… Нет чтобы себя порадовать… Только дети, болезни детей, слезы по детям, радость, когда кого-то удалось спасти… Причем, чужие дети! Своих-то нет! Ни мужа, ни детей. Какая же это жизнь? Так, половинка. Нет, ты слушай! Слушай! Я считала тебя чудачкой, хотя и любила тебя. Но я тебя не понимала. Ну, не понимала!
Мне твоя работа, твоя клиника были безразличны. Я правду тебе сейчас говорю. И мне стыдно. Но если я этого не скажу, мне будет еще больше стыдно. Я теперь думаю: что было бы с нами без таких, как ты? Нам молиться на вас надо, а мы стараемся держаться подальше, стараемся не знать, что такие люди есть, а если вдруг узнаем, стараемся поскорее об этом забыть. Потому что как же тогда нам-то жить, а? Собирателям радостей, любящим только себя? И это все… Это все неправильно! – выкрикнула она.
– Маша… Ну, перестань…
– Нет! Не перестану! Вот когда с нами случается беда… Вот как со мной… Мы бежим искать таких, которым чужое горе не безразлично, мы вдруг о них вспоминаем. Но ведь это стыдно! Почему же только теперь? Когда нам надо? Когда от этого все зависит? Почему же не раньше? Хорошо хоть, что ты у меня есть! Потому что где же я их найду, этих людей? Я же их всех растеряла!
Она заплакала. Шаги на лестнице, мужчина в белом халате поспешно прошел мимо них. Стоят две женщины, одна из них плачет, другая утешает. Это больница.
– Я все понимаю, – и Надя, как ребенка, погладила ее по голове. – И не сержусь. Ничуть не сержусь.
– А надо сердиться! Надо на меня орать! Надо говорить мне почаще, какая я дрянь!
– Маша!
– Чего бы я сейчас ни отдала, чтобы вернуться в прошлое, когда Соня была здорова. Я бы жила по-другому, думала по-другому. И к людям относилась бы по-другому. И к тебе…
– Ну, перестань. Перестань на себя наговаривать. Никого ты не растеряла. У тебя есть я, есть Илья…
– Да… Илья…
– Все будет хорошо. Я в этом уверена. Тебе сейчас лучше поехать домой. А после обеда мы с Соней тебя ждем.
– Какая же я мать после этого? – горько сказала она. – Получается, что я сбежала, струсила. Нет, никуда я не поеду! Останусь здесь!
– Маша… Пойми ты… Не надо ей видеть тебя такой. Тебе надо пойти и посмотреть на радость.
– Что?
– Изменить лицо. Нельзя все время ходить с таким лицом. И нельзя ходить так к Соне. Езжай в центр, сейчас везде стоят елки. Люди радуются: скоро праздник. Скоро Новый год. Смотри на людей!
– Да какой уж тут праздник! – она махнула рукой.
– К Соне я тебя сейчас просто не пущу, – сердито сказала Надя. – А ну! Брысь отсюда! Езжай смотреть на радость! На людей!
…Она поехала на метро. Поехала в центр, где всегда много народа. Надя велела смотреть на людей. Ей не хотелось. Видеть эти счастливые лица, предновогоднюю суету, мужчин и женщин, нагруженных свертками с подарками, смеющихся детей…
Она тоже имеет право на подарок. Говорят, под Новый год сбываются все мечты. Она тоже загадает желание. А желание у нее в последнее время только одно: спасти Соню. Когда человек сталкивается с безнадежностью, он готов загадывать на что угодно. Ходит и ищет приметы того, что все будет хорошо. Солнышко выглянуло – к удаче. Кусочек картона с цифрой «семь» в супермаркете, простой жетон от ячейки, в которую поставили сумку – все сбудется. Счастливый номер маршрутного такси – на счастье. Белая кошка перебежала дорогу, не черная, а именно белая, – все это приметы везения.
Маша брела по брусчатке и искала их, эти приметы везения. Увидела церковь и не могла не зайти. Долго стояла перед иконой со свечой в руке и шептала свое желание, потом сидела на деревянной скамеечке, тихая, задумчивая. Ей казалось, что если она без конца будет его повторять, думать об этом постоянно, то все непременно сбудется. Только надо думать об этом все время.
Потом она снова ходила, смотрела на людей. Увидела мужчину в костюме Деда Мороза и вновь прошептала свое желание. Потом постояла у огромной елки. Губы зашевелились сами собой. Она словно обряд совершала, с верой, которую внушила ей Надя, просила чуда. Так надо. Под Новый год сбываются все мечты. Пусть они сбудутся сейчас!..
… И вновь ей было страшно. Надя не звонила, а это была плохая примета. Илья все понимал, и потому старался, как можно меньше попадаться ей на глаза. В моменты отчаяния во мраке ее мыслей, которые все были об одном, о смерти, о безнадежности, вдруг вспыхивал огонек: «Женя!». Это была последняя надежда, двадцать пять процентов, согласно статистике. И если надо будет ее украсть… Да, она сейчас и на это готова!
– Мне поехать с тобой? – спросил Илья.
– А как же съемки?
– Сейчас посвободнее. И если ты хочешь…
– Нет, – покачала головой она. – Я поеду одна. Понедельник, тяжелый день. Ох, какой тяжелый!… Надя встретила ее со странным лицом.
– Ну что? – с надеждой спросила Маша.
– Мне надо с тобой серьезно поговорить. Пойдем ко мне в кабинет.
– Что-то случилось?
– Я даже не знаю, как тебе сказать… Идем.
Она шла следом за Надей, почти не дыша. Господи, что еще? Отец не подходит в качестве совместимого донора? И тут же вспышка света: Женя! Есть еще Женя! Она немного успокоилась.
Она шла следом за Надей, почти не дыша. Господи, что еще? Отец не подходит в качестве совместимого донора? И тут же вспышка света: Женя! Есть еще Женя! Она немного успокоилась.
– Садись, – сказала Надя, едва вошли в кабинет.
– Говори! – велела она.
– Видишь ли… – та замялась. – Я сначала хотела бы тебя послушать.
– Что такое? – Маша присела на кушетку. – Он не походит?
– А как он может подойти? Между ним и Соней нет кровного родства, поэтому вероятность ничтожно мала. Разумеется, не подходит. С тем же успехом можно взять любого человека с улицы, хоть бы и меня, а хоть бы и твоего Илью.
– Ты шутишь! – она нервно рассмеялась. – Как это нет родства? Он ее отец!
– Ты ошибаешься. Все эти годы ты мне лгала. Скажи, наконец, правду: кто Сонин отец? По-моему, время пришло.
Она вскочила и закричала:
– Что ты несешь! Это какая-то ошибка!
– Мы тщательно все проверили. Можешь на меня кричать, но я здесь ни причем. Есть результаты обследования. Владимир Васильевич не имеет к Соне Бурминой никакого отношения. Так кто ее отец?
– У меня никого не было, кроме… Боже! – она закрыла рот ладонью, испугавшись этой мысли, и без сил опустилась обратно на кушетку. И прошептала: – Этого не может быть…
– Рассказывай! – велела Надя.
– Выходит, что отец Сони… мой муж! – она истерически рассмеялась. – Жора Бурмин! Выходит, все эти годы… Я взяла деньги у чужого человека! Выходит, я его обманула! Но как же это может быть? А?
– Тебе виднее. Ты была со своим мужем? – сурово спросила Надя.
– Ты имеешь в виду секс? Ну, было. Один раз.
– Вы предохранялись?
– Нет, конечно! Я же была уверена, что беременна от Володи!
– Возможно, что у тебя просто была задержка. Такое случается. Скажи, ты нервничала? Может, у тебя были сильные переживания?
– Ну да, – кивнула она, – я боялась, что он меня бросит. И потом, его жена… Цыганка… У меня деньги украли, и эти странные предсказания… Я была сама не своя.
– В твоем организме произошел серьезный сбой, отсюда и задержка. А потом была овуляция, первая брачная ночь, и ты забеременела. Ты делала тест? Когда?
– Он лежал у меня в сумочке, но потом я закрутилась и забыла.
– То есть, не делала? Я была уверена, что Соня родилась недоношенной. Потому такая маленькая и слабенькая. Но спорить с тобой не стала.
– Еще и эта… Из бухгалтерии… Все время говорила о симптомах беременности, рассказывала о своих подружках, которые… Может, меня потому и мутило?
– Ты человек легко внушаемый. Тебе внушили, что ты беременна, плюс задержка… В общем, давай по факту. Не надо отчаиваться. У нас по-прежнему есть шанс. Ты говорила, у твоего мужа есть сестра?
– Ну да, – кивнула Маша. – Она вышла замуж и уехала в Краснодар.
– У нее почти наверняка есть дети. Не надо отчаиваться, – повторила Надя. – Надо просто найти Жору Бурмина.
– Да где же я его найду?! Я была там недавно! В этом Грибове, будь оно неладно! Господи! Я же хотела с ним развестись! – она нервно рассмеялась.
– Успеешь еще, – сурово сказала Надя. – По крайней мере, мы узнали правду.
– Женя…
– Что Женя?
– Выходит, она ей не сестра? Это была моя последняя надежда, – прошептала Маша.
– Перестань! Слышишь? Надо действовать! Немедленно!
– Да-да… Действовать…
Она поднялась и побрела к двери.
– Куда ты? – спросила ей вслед Надя.
– К Мише. К Михаилу Алексеевичу.
– Это правильно. Позвони мне, слышишь?
– Да-да…
Маша не помнила, как вышла на улицу. У нее был шок. Вот тебе и незапланированное венчание! Вот тебе и метель! Вот тебе и чудо! Да уж! Чудо!
Она достала мобильный телефон и набрала номер Михаила Алексеевича.
– Слушаю, – сказал тот.
– Мне плохо. Мне нужна твоя помощь.
– Я сейчас приеду.
– Только не домой! Не ко мне домой! – вскричала она. А вдруг там Илья?
– Хорошо. Где?
– Где хочешь. Мне все равно.
– Тогда приезжай ко мне на работу. А там видно будет.
– Да. Так будет лучше.
– Я закажу тебе пропуск.
… В этом здании она искала справедливости семь лет назад, когда погиб брат. Сейчас она искала здесь спасения.
– Что случилось? – спросил Михаил Алексеевич, поднимаясь ей навстречу.
Она не выдержала и разревелась.
– Ну, перестань…
Он обнял ее, погладил по плечам, потом усадил на стул.
– Водичики?
– Что-нибудь…
– Может, выпьешь? У меня есть коньяк, – он вдруг засуетился, полез в шкаф.
– Не надо, – остановила она. – Не хочу…
– Рассказывай, что случилось?
– Дай воды.
Миша налил воды в стакан, поставил перед ней графин и сел напротив, ожидая. Она выпила немного воды и подняла на него заплаканные глаза:
– Помоги мне. Только ты можешь мне помочь. Он усмехнулся:
– Вот даже как.
– Я знаю, ты не обязан этого делать. И отблагодарить тебя я не смогу. Так, как ты хочешь. Но вот видишь, пришла, – сказала она жалобно.
– Ладно, рассказывай.
– Соня заболела. – Она вновь схватила стакан с водой, стиснула его так, что заныли пальцы.
– Серьезно?
– Да. Ей нужна пересадка костного мозга.
– Серьезно. Ну а я-то чем могу помочь?
– Видишь ли… Выяснилось, что Сонин отец – это мой муж. Я, как ты знаешь, замужем.
– Ты ж говорила, что этот брак фиктивный!
– Так получилось… В общем, была первая брачная ночь… – она замялась.
– Понимаю. Ну, и в чем проблема?
– Проблема в том, что я не подхожу Соне в качестве донора. И у меня нет братьев и сестер, как ты знаешь. И других детей тоже нет.
– Хоть это радует, – усмехнулся он. – Ты прямо сюрприз, Мария Гавриловна! От тебя всего можно ожидать!
– Смейся, сколько хочешь, только помоги мне. Вся надежда на Жору Бурмина и его родственников. У него есть сестра, а у нее, возможно, есть дети. Проблема в том, что он исчез.
– Ну, люди не исчезают бесследно. – Он задумался. – Хотя… Всякое бывает.
– Я была недавно в Грибове, хотела развестись. Но выяснилось, что его сестра вышла замуж и уехала в Краснодар, а родители продали дом и подались следом, осели в одной из Кубанских станиц, но где конкретно, никто не знает. В общем, в Грибове Бурминых нет. А Жора уехал в Москву.
– Москва большая, – задумчиво сказал Миша.
– Потому я и пришла к тебе. Моя дочь умирает… Я сделаю все, что ты хочешь… Только помоги его найти!
– Ну, сколько можно считать меня сволочью, а? – поморщился он. – Второй раз ты сюда приходишь, и второй раз с теми же мыслями! Обижаешь ты меня, Мария Гавриловна.
– Прости.
– Давай свой паспорт.
– Паспорт? Зачем?
– Спишу данные со штампа. Фамилию, имя, год рождения Бурмина, как там его?
– Егора Александровича.
– Вот именно. И выкладывай все, что ты о нем знаешь. В подробностях. Если он живой, я его достану, хоть из-под земли, если мертвый – откопаю.
– Он не нужен мне мертвый, – жалко улыбнулась она. – Потому что мне нужна его кровь.
– Эх ты… Девочка ты моя… Не плачь, слышишь? Найдем.
– Спасибо…
ВечеромОна лежала на диване без сил и без слез. Слезы кончились в кабинете у Михаила Алексеевича. Теперь вся милиция города Москвы будет поднята на ноги, они будут искать Жору Бурмина. И найдут. Они обязательно его найдут, живого или мертвого…
Хлопнула входная дверь. Она машинально посмотрела на часы. Почему же так поздно? Без всякого интереса спросила:
– Где ты был?
– Дела, – коротко ответил Илья и присел рядом с ней на диван. Лицо у него было измученное. – Нет, ну почему люди такие сволочи?
– Что случилось?
– Да так. За все хотят денег. Ты их просишь помочь, по-хорошему просишь, по-человечески, а они – денег.
Она резко распрямилась и села.
– Тебя шантажируют? Я так и знала!
– Да успокойся ты!
– Можешь русским языком сказать, что случилось?
– Ни хрена они не знают! С тем же успехом и я могу…
– Что можешь?
– Ничего. Успокойся. Ну, как твои дела? – преувеличенно бодро спросил он.
– Нормально.
– А что такая невеселая?
– Я же тебе сказала: все нормально, – раздраженно ответила Маша.
– Что ж за день такой, а? – в сердцах сказал Илья. – Непруха!
– Это уж точно!
– Можешь, наконец, сказать, что случилось? – спросил он.
– Сначала ты.
– Это очень-очень длинная история.
– Моя тоже. Очень-очень-преочень. А время позднее.
– Да, позднее, – согласился он. – Ну что, спать?
– Спать.
…Ей оставалось только ждать. А время не шло, летело. На носу были рождественские каникулы, и это было плохо. Люди были заняты подготовкой к празднику, о работе все как-то позабыли и старались забыть о проблемах, обо всех, кроме подарков к празднику и где встречать Новый год. Но ее-то часы тикали, Соня долго ждать не могла! Поэтому Маша ходила из угла в угол, кусая губы. Как бы все это отменить? Отменить праздник?
Двадцать шестого в середине дня раздался телефонный звонок. Она ответила.
– Бурмина Мария Гавриловна? – низким басом спросил незнакомый мужчина.