Той же ночью, идя под свежим брамсельным бризом, мы обогнули мыс Гузберри и взяли курс на сигнальную станцию. Высадив в паре миль от нее десант, мы зашли с тыла: как я и ожидал, оба ее двенадцатифунтовика были расположены так, что могли вести огонь только в сторону моря, а будучи развернуты к берегу, должны были получить угол вызвышения не меньше 75 градусов. Прогулка оказалась нелегкой, так как гонимый ветром песок засыпал нам глаза и ноздри, забивал замки пистолетов. Пастор говорит, что древние не упоминали про этот берег — этих парней не проведешь, тут одна дьявольская песчаная буря сменяет другую. Как бы то ни было, мы, идя по компасу, добрались незамеченными до места, крикнули «ура» и пошли в атаку. Французы при нашем появлении бежали, за исключением крохи-прапорщика, который оказал героическое сопротивление гиганту Бондену, ухватившему его за шиворот. Потом малец разревелся и бросил шпагу. Мы заклепали орудия, разломали семафор, взорвали пороховой погреб и, захватив книги с сигнальными кодами, поспешили к шлюпкам, следовавшими за нами вдоль берега.
Работенка была славная, но затянулась: если бы нам понадобилось считаться с приливами — которых здесь нет, как известно, — нам пришлось бы плохо. Парни с «Лайвли» не привыкли к такого рода вылазкам, но в большинстве показали себя неплохо, а уж рвением горели все до единого.
Когда мы подняли на борт юного офицера, тот еще пребывал в крайней степени возбуждения. «Вы ни за что не осмелились бы сунуться сюда, — утверждал он, — будь здесь по-прежнему «Диомед». Его брат служит на нем, и они потопили бы нас в один миг. Их предали, заявил он: кто-то сообщил нам, это предатели. В качестве довода он сообщил, что «Диомед» отправился в Пор-Вандр то ли три дня, то ли три часа тому назад: говорил он быстро, так что не разобрать, и не по-английски, конечно. Но едва мы отошли от берега, началось нечто вроде качки, и бедолага не мог больше говорить: слег пластом.
«Диомед» — один из их тяжелых сорокапушечных фрегатов с восемнадцатифунтовыми орудиями: именно о такой встрече я так сильно мечтал, и еще сильнее мечтаю сейчас, поскольку — не подумай обо мне дурно, милая, — мне предстоит через несколько дней сдать командование этим кораблем, и это мой последний шанс выдвинуться и получить другой: в военное время корабль нужен моряку как жена. Разумеется, не тотчас же, но до того, пока все не закончилось. Так что мы направились к Пор-Вандру (ты можешь найти его на карте, в левом нижнем углу Франции, где горы смыкаются с морем, прямо перед Испанией), прихватив на пути пару рыбачьих шаланд, и обогнули мыс Беар вскоре после заката, когда последние отблески света еще падали на горы, расположенные за городом. Мы заплатили за рыбу, и обещали вернуть шаланды, но рыбаки набычились, и нам так и не удалось ничего выудить из них.
— «Диомед» в Пор-Вандре?
— Может и так.
— Ушел в Барселону?
— Ну, возможно.
— Вы что, кучка безмозглых идиотов, не понимающих ни слова по-французски или по-испански?
— Да, месье, — и руки в стороны, чтобы показать, что они всего лишь деревенские простачки, и сожалеют об этом.
А юный прапорщик, когда оклемался, гордо вскинулся: удивительно-де, до какой степени мог забыться английский офицер, ожидая от него помощи в расспросе пленных; и тирада насчет Honneur и Patrie[5]: убежден, это было бы весьма поучительно, если бы мы могли разобрать все.
Так что я отправил Рэндолла на одной из шаланд с задачей осмотреть порт. Гавань там длинная, с перемычкой внутри и изящной узкой горловиной, находящейся под защитой расположенных на широких молах батарей, по одной на каждой стороне. Еще батарея двадцатичетырехфунтовых орудий на мысе Беар. Блестящим образцом навигации является войти в гавань или выйти из нее, когда вдоль узкой горловины дует эта их чертова трамонтана, зато внутри гавань представляет прекрасное укрытие, глубокая вода подходит прямо к причалам. Рэндолл вернулся: внутри замечено изрядное количество судов, включая крупный корабль с прямым парусным вооружением в дальнем конце. Не было уверенности, что это «Диомед» — ночь была безлунная, а вокруг сновали два дозорных катера, — но очень похоже на то.
Не стану утомлять тебя деталями, милая, милая Софи: зацепившись лучшим нашим становым якорем за плотный песчано-ракушечный грунт, мы вытравили спятеренный перлинь на случай, если огонь с верхней батареи повредит рангоут и нам придется верповать корабль; перед рассветом подошли к берегу при умеренном норд-норд-осте и начали бомбардировать охраняющие вход батареи. Потом, с первыми лучами солнца (день тоже оказался ясным), посадили корабельных юнг и им подобных в шлюпки, нарядив их в красные мундиры морских пехотинцев. Они погребли к деревне, лежавшей на берегу за соседним мысом. Как я и ожидал, вся кавалерия, пара взводов, помчалась по извилистой прибрежной дороге (единственной), спеша предотвратить высадку. Но еще затемно мы отправили шаланды, под завязку набитые людьми, к противоположной стороне мыса Беар, по сигналу они в крутой бейдевинд (эти латинские паруса работают изумительно) подлетели к берегу, люди высадились на небольшом пляже с этой стороны мыса, обогнули его и обрушились с тыла на южную батарею, взяли ее, и, развернув орудия через пролив, уничтожили другую батарею, вернее, то, что осталось от нее после огня фрегата. Тем временем наши шлюпки вернулись, и мы погрузились в них. Пока фрегат непрерывным огнем поливал дорогу, мешая солдатам вернуться, мы на всей скорости ринулись в гавань. Я очень надеялся захватить вражеский фрегат, но увы, это был вовсе не «Диомед» — всего лишь пузатый транспорт под названием «Дромадер». Он не доставил нам больших хлопот, и абордажная партия повела его под марселями к выходу из порта, но тут злосчастный шквал обрушился с гор, и будучи неповоротливым упрямым скотом, под стать своему имени, транспорт понесся к горловине и на полном ходу налетел на мол. Мы сожгли его до самой ватерлинии, спалили все, за исключением рыбачьих шаланд, подорвали вражеские укрепления с обеих сторон их же собственным порохом, и стали собирать своих. Киллик за это время занялся покупками, раздобыв свежего хлеба, молока, масла, кофе и столько яиц, сколько мог унести в шляпе. Команда показала себя хорошо — никто не ломился в винные лавки — и сущим удовольствием было наблюдать, как морские пехотинцы строятся на пристани, хотя при ближнем рассмотрении они выглядели потерянными и жалкими в пестрых рубашках и матросских бушлатах. Трезвые и собранные, мы прошествовали обратно к шлюпкам и направились к фрегату.
Однако теперь батарея с мыса Беар обстреливала фрегат, и его пришлось отверповать; еще вдоль берега шли две канонерки, стремясь отрезать нас от корабля. Они поливали нас картечью из своих восемнадцатифунтовых орудий, и нам ничего не оставалось, как пойти на сближение с ними. Так мы и поступили, и ни разу в жизни не был я так изумлен, как наблюдая за своей шлюпочной командой в момент перед абордажем. Как тебе известно, они по большей части китайцы или малайцы — народ чрезвычайно тихий и обходительный. Половина из них попрыгала в море, а вторая столпилась у самого планширя. Только Бонден, Киллик, молодой Батлер и я издали нечто вроде «ура» когда мы подошли к канонерке. «Да, ты оказался под ветром, Джек, — сказал я себе, — эти парни за тобой не пойдут». Но делать было нечего: издав вялый боевой клич, мы прыгнули на борт.
Тут он остановился, чернила на пере засохли: воспоминания были еще слишком яркими. Китайцы в последний момент перед мушкетным залпом лезут наверх, не говоря ни слова разбиваются на пары и бросаются на врагов: пока один держит француза, другой перерезает ему глотку от уха до уха. Покончив с одним, они переходят к другому: спокойно и методично, перемещаясь от кормы к носу, не издав ни единого звука кроме нескольких слов, указывающих направление — ни боевой ярости, ни гнева. И сразу за первым натиском с другой стороны появляются яванцы: они пронырнули под килем, и их мокрые руки облепляют планшир канонерки по всей его длине. Французы вопят, мечась по скользкой палубе, большой латинский парус полощет. И снова молчаливая работа: только ножи, да еще удавки — леденящая душу спокойная старательность. На баке его собственный противник, коренастый решительный матрос в шерстяной шапочке, плюхается, наконец, за борт, и покрасневшая вода смыкается над ним. Он слышит свой собственный голос: «Эй, к шкотам! Переложить руль! Пленников к носовому люку!». И убийственный ответ Бондена: «Пленных нет, сэр». И палуба, ярко, ярко-красная в лучах солнца. Китайцы попарно обходят мертвых, неторопливо и аккуратно раздевая их, а малайцы складывают отрезанные головы в пирамиды, словно ядра, один из них ковыряется в кишках трупа. Двое уже у штурвала, их добыча болтается у пояса; шкоты заведены как надо. Джеку приходилось наблюдать тяжелые зрелища: палуба семидесятичетырехпушечного корабля после боя флотов, абордажи, Абукирская бухта после взрыва «Ориона», но сейчас у него подкатило к горлу. Захват был профессиональным, настолько, что дальше некуда, и это, собственно говоря, и было страшно. Сильное впечатление. Но как выразить его, если не силен в обращении с пером? При свете лампы он посмотрел на рану в предплечье. Свежая кровь проступала через повязку, блестя под лучом. Как-то сразу ему вдруг совершенно расхотелось писать об этом, и чем-либо подобном. Пусть милая Софи представляет себе жизнь на море как и раньше: конечно, не как бесконечный пикник, но нечто вроде того. Да, по временам бывают трудности (недостаток кофе, молока, овощей), постреливают пушки, раздается звон клинков, но ни один живой человек не мучается: если уж кому-то суждено умереть, то сразу, от невидимой глазу раны, это просто фамилии в списке боевых потерь. Джек обмакнул перо и продолжил.
Но я ошибся: они атаковали с двух сторон, проявили себя замечательно, и с делом было покончено за пару минут. Вторая канонерка отвернула, как только «Лайвли», весьма метко стреляя из погонных орудий, послал в нее пару ядер. Так что мы взяли шлюпки на буксир, достигли фрегата, поставили с удвоенной скоростью паруса, выбрали канат и вышли в море, держа курс на зюйд-ост-тень-ост, поскольку я опасался, что нам нельзя наносить визит в Барселону в поисках «Диомеда», так как мы оказались бы слишком далеко с подветра от Минорки и могли опоздать на рандеву, чего допустить ни в коем случае нельзя. Так же у нас было достаточно времени, и мы ожидали увидеть Форнеллс на рассвете.
Дражайшая Софи, надеюсь, вы простите мне эти кляксы: корабль качает на резкой волне, пока мы идем в бейдевинд, а большую часть дня я провел, стараясь оказаться одновременно в трех местах, если не больше. Вы скажете, что я не должен был сходить на берег в Пор-Вандре, что это несправедливо по отношению к Симмонсу. И верно, по правде говоря, капитан обязан уступать такие дела первому лейтенанту — для последнего это отличный шанс зарекомендовать себя. Но я же не мог быть уверен, как парни проявят себя, не правда ли? Не то чтобы я сомневался в них, но мне они представлялись людьми более подходящими для правильной битвы на море, я боялся, что им не хватит быстроты и натиска, необходимых в таких делах — ведь практики у них не было: им никогда не доводилось участвовать в десантных операциях. Именно поэтому я решил действовать днем: так легче заметить, если что-то пойдет не так. И я был прав, поскольку кое-что требовало вмешательства. В целом я доволен ими: морские пехотинцы творили чудеса, как и всегда, — но пару раз обстоятельства складывались так, что все могло пойти наперекосяк. Корабль получил несколько попаданий в корпус, стеньга фок-мачты была повреждена, бегин-рей снесен, а такелаж слегка поврежден, но он готов к бою, потери наши оказались весьма незначительными, в чем ты можешь убедиться из газет. Капитан его не пострадал иначе, кроме как от чрезмерного волнения за собственную безопасность и да переживаний из-за своей чашки, разбитой в куски во время подготовки к бою. Но я обещаю не поступать так впредь: и полагаю, судьба не позволит мне нарушить данное обещание, поскольку, если ветер удержится, я окажусь в Гибралтаре через несколько дней, и у меня не будет корабля, чтобы предпринимать что-либо.
«Предпринимать что-либо», — еще раз написал он, опустил голову на руки и заснул.
— Форнеллс в одном румбе справа по борту, сэр, — доложил первый лейтенант.
— Очень хорошо, — глухо ответил Джек. Голова у него буквально раскалывалась от боли, он чувствовал печаль, которая так часто следует за боем. — Держаться вблизи. Канонерку наконец очистили?
— Нет, сэр, боюсь, что нет, — сказал Симмонс.
Джек промолчал. У Симмонса вчера был тяжелый день, он вдоволь набил ноги, бегая по ступеням причала Пор-Вандра, и, естественно, сбавил прыть, но даже с учетом этого Джек был несколько удивлен. Перейдя на другой борт, капитан посмотрел на приз: да, его явно еще не очистили. Отрубленная рука, которую в последний раз он видел ярко красной, теперь почернела и сморщилась — на ум приходило сравнение с огромным мертвым пауком. Обри отвернулся, поглядел наверх, где боцман и его люди приводили в порядок такелаж, потом перевел взор на плотника с помощниками, латающих пробоину от ядра, и тем, что, по его мнению, должно было сойти за улыбку, заявил:
— Так, первым делом главное. Не исключено, что вечером нам придется отослать канонерку в Гибралтар. И прежде чем это сделать, я хотел бы ее осмотреть.
Это был первый раз, когда он сделал Симмонсу выговор, пусть даже не прямо, и бедолага воспринял его очень тяжело: он, прихрамывая, семенил за капитаном, а лицо его сделалось таким мрачным, что Джек подумывал уже сказать что-то ободряющее, но тут появился Киллик.
— Кофе готов, сэр, — буркнул он, и Джек поспешил в каюту, слыша ворчание Киллика: «совсем остыл уже… на столе с шести склянок… сколько раз уже ему говорил… стараешься, стараешься, и на тебе, теперь остыл…»
Реплики, казалось, были адресованы часовому у двери, во взгляде которого застыл ужас: он даже представить не мог такого обращения к капитану, что точно отражало ту степень уважения, даже преклонения, которым Джек пользовался на корабле.
На самом деле кофе оказался так горяч, что обжигал небо.
— Превосходный кофе, Киллик, — произнес Джек, осушив первую чашку.
Киллик сердито хмыкнул, и, не оборачиваясь, заявил:
— Полагаю, вы хоть целый котел выдуете, сэр.
Горячий, крепкий, как оживляюще он разливался по жилам! Его усталый, затемненный рассудок пробудился к деятельности. Намазывая свежий хлеб маслом, Джек насвистывал арию из «Фигаро». Да, Киллик законченный мерзавец: ему кажется, что если щедро сдабривать фразы словом «сэр», то остальные слова не имеют значения. Но именно он раздобыл этот кофе, эти яйца, это масло, этот свежий хлеб — и подал их на стол на утро после сражения — а ведь корабль еще на боевом положении и камбуз поврежден ядром с мыса Беар. Джек знал Киллика с первого своего командования, и по мере его продвижения по службе ворчливая независимость Киллика тоже росла. Сейчас его гнев был даже сильнее обычного, поскольку Джек испортил свой третий мундир и потерял одну из перчаток.
— Мундир порван в пяти местах. На предплечье порез от кортика: как я его заштопаю? Пулевые отверстия все с подпалинами — пороховые пятна ничем не выведешь. На бриджи глянуть страшно: везде засохшая кровь! Вы будто в хлеву катались, сэр. Не знаю, что скажет мисс, сэр. Чтоб мне ослепнуть: эполет разрублен. Прямо на куски. Господи, что за жизнь!
Снаружи доносился звук помп, раскатанные рукава и крики «отжимай и собирай, отжимай и собирай», свидетельствовали о том, что работа шла на палубе канонерки. Немного спустя, когда Киллик, с детальным отчетом что сколько стоит, принес мундир, в котором Джек был вчера, мистер Симмонс прислал спросить, может ли капитан принять его.
«Бог мой, — подумал Джек, — неужто я был так груб и строг?»
— Просите его войти. Входите, входите же, мистер Симмонс! Присаживайтесь, угощайтесь кофе!
— Благодарю, сэр, — ответил Симмонс, окидывая капитана испытующим взглядом. –
Какой божественный аромат, столь благодатный для ума! Я осмелился побеспокоить вас, сэр, потому что Гаррон, осматривая каюту на канонерке, нашел это в ящике стола. Я не так силен во французском как вы, сэр, но, проглядев этот документ, пришел к выводу, что вы должны ознакомиться с ним немедленно.
И он передал ему широкую плоскую книгу в обложке из листового свинца.
— Эгей! — вскричал Джек. Глаза его вспыхнули. — Да это пальма галаадская, клянусь Богом! Сигнальная таблица… числовые коды… огни… распознание в тумане… испанские сигналы и сигналы других союзников. Как вы полагаете, что значит bannière de partance, а? Pavilion de beaupré, — это флаг. Misaine — это фок-мачта, вы бы ни за что не догадались. Hunes de perroquet? А, к черту hunes de perroquet, все и так достаточно ясно. Очаровательно, не так ли? — он снова вернулся к началу. — Действительно до двадцать пятого. Похоже, они меняют их вместе с фазами луны. Полагаю, мы можем извлечь из этого определенную прибыль — это настоящий клад, пока срок не вышел. Как у вас продвинулись дела с канонеркой?
— Весьма продвинулись, сэр. Можете осмотреть ее, как только палуба высохнет.
На флоте бытовало суеверие, что мокрая палуба смертельно опасна для старших офицеров, и чем выше ранг, тем сильнее опасность: редкий первый лейтенант решился бы выйти на палубу прежде, чем закончат утреннюю уборку, и ни один коммандер или пост-капитан не сделает этого, пока палубу не промоют, проскребут и протрут. Палубу канонерки в этот момент как раз протирали.
— Подумываю послать ее в Гибралтар под командой молодого Батлера с парой дельных унтер-офицеров и той самой шлюпочной командой. Парень показал себя хорошо — застрелил из пистолета капитана канонерки; и команда тоже — на свой варварский лад. Командование пойдет ему на пользу. Что скажете, мистер Симмонс? — спросил Джек, глядя лейтенанту в глаза.
— Ну, сэр, раз уж вы были так любезны, что спросили моего совета, я порекомендовал бы послать другую команду. Не скажу ничего плохого про этих парней: спокойные, исполнительные, трезвые, никаких нарушений и взысканий, но китайцев мы сняли с вооруженной джонки, идущей без груза — наверняка пират — а малайцев с их проа при тех же обстоятельствах. Сдается мне, что если отправить их, они могут не устоять перед искушением и примутся за старое. Будь у нас доказательства их вины, мы должны были вздернуть их на месте. Уже нок рея оснастили, но капитан Хэммонд — он же судья в своем округе — оказался очень щепетилен насчет отсутствия свидетелей. Ходили слухи, что свидетелей съели.