На помост взошел боярин Онаний в большой зеленой шубе, подбитой по теплому времени собольком, даже такую же соболью шапку не снял, хотя по шее от волос уже струился пот, боярин почувствовал, что и на висках вот-вот потечет. Было жарко, Онаний мучился и оттого злился все сильнее. Следом за Онанием поднимались и другие – Никитий, Семен, меж ними посадник Степан Твердиславич, потом еще трое. Остальные не пошли, нечего князю потакать. Онаний тоже досадовал на себя, не надо было идти. Но ему вдруг захотелось примерно наказать строптивого князя, выставить виноватым в ненужной тревоге перед народом, мол, мальчишка, зазвонил в вечевой колокол, с умными людьми не посоветовавшись. Боярин решил все, о чем бы ни сказал Александр, объявить неважным, не стоящим их боярского внимания.
Потому, когда посадник объявил, что князь говорить станет, и сам Александр встал перед людьми, узкие губы боярина презрительно искривились.
– Господин Великий Новгород! Любишь ли ты предателей?
Вече замерло. О чем это князь? Кто ж предателей любит?
– Да или нет?!
– Нет! – гаркнули сотни глоток, дивясь княжьей причуде.
– А что делать с предателями?
Ответом ему были слова боярина Онания:
– Ты, княже, не во гнев будет сказано, для чего столько людей созвал? – Боярин повел посохом, показывая на полную вечевую площадь. – От дел оторвал, в беспокойство ввел? Вопросы ненужные задавать?
Усмехался как на дитя неразумное, показывал, что хотя и хороший воин Александр Ярославич, но молод пока, ненаучен вольный город уважать.
Но князь насмешке не смутился, спокойно ответил:
– Про то, нужные или ненужные вопросы задаю, потом решим. А предателей в Новгороде немало. Не знаешь ли таких?
Что-то кольнуло слева у боярина, стало чуть дурно, побледнел. Но, может, это от жары. Толпа уже с интересом следила за начинающейся перепалкой боярина и князя. Из людского моря раздались даже выкрики:
– Так его, князь!
– Потрепли-ка за бороду боярина!
Но выкрики быстро затихли, Онаний на таких даже глазом не повел, без него соглядатаи справились, взяли на заметку, потом посчитаются. Никому не дано боярина даже словом обижать.
А князь вдруг показал на Онания:
– Господин Великий Новгород, боярин Онаний не просто против города выступает, без конца ему вредя, но и с немцами снюхался вместе с псковским посадником Твердило Иванковичем!
– Что?! – возмутился боярин. Получилось хорошо, если б не знал твердо, что лжет, и не подумал бы. Но позади всех, так чтоб Онаний не видел, уже стояли дружинники, крепко держа псковского гостя со связанными руками. – Ты, князь, говори, да такими словами не бросайся! Пробросаешься.
Глаза Александра Ярославича стали совсем насмешливыми:
– Так твердишь, что никаких известий от Твердилы из Пскова не получал?
– Нет! – решительно отказался Онаний.
– И этой ночью тоже?
– Я сплю ночами. – Боярин решил отказываться от всего, даже если сюда приволокут гонца из Пскова, грамотка та уже сгорела, сжег сразу же, как прочитал, как докажут? А князю он припомнит, за клевету можно строго спросить, это не на смерда голос подавать, боярина оклеветать дорогого стоит даже князю.
Так и есть, перед загалдевшим вече поставили ночного гостя, боярин подумал о том, как накажет Гостяту, отпустившего псковитянина.
Князь Александр снова поднял руку, призывая вече к вниманию:
– Боярину Онанию сегодня ночью вот этот человек принес послание от псковского посадника-предателя Твердило Иванковича. Было такое?
Боярин вдруг подтвердил:
– Было! И что? Хоть он и предатель, а попросту попросил товару кой-какого.
Нашлись сомневающиеся, загалдели, что надо бы проверить. Князь кивнул:
– Хорошо, и где та грамотка, что тебе прислана?
– Какая грамотка? А-а где про товар просит? Не помню, запропастилась куда-то. Ни к чему мне.
Глаза боярина встретились с глазами князя, и он сразу понял, что Александр все знает. Но пусть докажет, грамотка сгорела, нет писаного, нет и доказательства! А гонец вроде и впрямь неграмотный. Да если и грамотный, и прочитал прежде чем принести, то все равно не докажут, сгорела грамотка. Но серые глаза Александра стали вдруг стальными, а с лица сошла полуулыбка, голос загремел на всю площадь:
– А не эту ли грамоту ты сжег, боярин?
Онаний метнулся к княжьей руке выхватить. Что за наваждение, он же сам жег?! Но князь ростом не мал, да и руку сумел отвести.
– Не спеши, чего распрыгался, немолод уже. Прочесть или сам прочтешь? – Александр усмехался, с удовольствием наблюдая, как лицо Онания становится все белее и белее. – Я сам прочту. Или кто грамотный тут есть?
Из вечевой толпы сразу же откликнулись двое. Одного князь отвадил сразу, это боярский прихвостень, а второй уважаемый всеми купец Трифон показался ему годным. Купец громко прочитал то, что было написано на пергаменте, толпа взвыла. Посадник предлагал боярину открыть ворота немцам, как сделали это псковитяне, оговаривал условия такой сделки и просил срочно обсудить сроки!
– Смерть предателю!
– Убить такого мало!
– Жги двор онаньевский!
– Казнить предателя!
Князь поднял руку:
– Тихо! Верна ли печать на грамоте?
Купец кивнул:
– Да посадника псковского.
Из толпы спросили:
– Откуда у тебя, князь, та грамота?
Александр довольно усмехнулся:
– Мне того гонца еще вчера вечером привели. Я грамотку подменил, боярин и не заметил. Ему другую написали, а эту у себя оставили. Для того и пришлось ночью человека к тебе отправлять, чтоб ты к печати не приглядывался.
Онаний хватал ртом воздух, не в состоянии вымолвить хоть слово. А толпа внизу довольно ревела:
– Ай да князь! Хитер, ничего не скажешь!
И снова:
– Смерть предателю!
Боярина казнили в тот же день, а его имение забрали городу. Сильно прибавила казна в одночасье. Александр смеялся:
– Всех бояр-предателей перевешаю, городу от того двойная польза будет.
А вечером пришел к владыке спрашивать, не ошибся ли. Спиридон долго смотрел на Александра, потом спросил:
– Ответь честно, ты его казнил, потому что предатель или счеты свел?
– Потому что предал. А счеты? Не он один гнал, если на всех обижаться да со всеми счеты сводить, так зачем сюда и возвращаться было…
– Рад за тебя, князь.
Мне – Федька, князю – Копорье
Я стояла вместе со всеми в вечевой толпе и среди всего этого ора тихо радовалась. Оказывается, можно быть полезной своему городу (я уже считала Новгород своим) даже в таком положении, как мое, главное, желать сделать это.
И вдруг… поясницу прорезала сильная боль, она как-то скрутила все внутри и медленно отпустила. Ну что ж, моему живулечке пора…
Я не задумывалась ни над тем, как буду рожать, ни над возможными осложнениями, ни над предстоящими страданиями, ни даже над тем, что рядом не будет никого. Главное верить, что все будет хорошо. На разговоры сенных девок (хотя девками они были так давно, что забыли об этом) о страданиях рожениц я отмахивалась:
– Есть женщины, рожающие без боли. Я буду так же.
Девки посмеивались, видно исходя из собственного опыта, мол, боярыня так говорит до первых схваток, а вот как помается с денек, узнает, каково это.
Я обманула их ожидания, зато не обманула свои собственные. Во-первых, родился сын, как и твердила, во-вторых, все произошло стремительно и легко, испугаться не успели. В-третьих, боли действительно почти не было.
Глядя на сморщенное красное личико своего чада, я напрочь забыла все новгородские проблемы, рыцарей с их амбициями, даже князя Александра, помнила только о Вятиче, мысленно укоряя его: обещал вернуться, чтобы сын не рос безотцовщиной…
За то время, пока жила одна, много раз бывали минуты, когда рыдала в подушку, хотелось эту самую подушку вообще зубами рвать от тоски и безысходности, но спасал как раз живчик внутри меня, ему хотелось жить, а вместе с ним и мне. Я даже свыклась с положением соломенной вдовы, стараясь не заглядывать в будущее дальше сегодняшнего дня. Даже получалось…
Крестил Федора сам епископ, крестным отцом стал князь Александр, во как! В тринадцатом веке родить сына, выбрав крестным отцом Александра Невского, кто, скажите, может таким похвастать? Зато я теперь знала одно – обратного пути в Москву мне просто нет, ребенка я здесь не оставлю. Хотелось бы знать только, где его папаша. Мать-одиночка в Новгороде времен Ледового побоища – это круто.
Мне было не до Новгорода, а Новгороду не до меня. Мы жили вместе, но какой-то параллельной жизнью.
Ополчение собралось быстро и много большее, чем князь водил против шведов. Призвались не только горожане, но и селяне, потому как хорошо поняли: придет немец, пока под городскими стенами стоять будет, округу так пограбит, что если потом и побьют, то селам урон не скоро восстановить. Но это ополчение учить надо, их против псов-рыцарей не выпустишь, либо погибнут, либо побегут. Вот и заставляли селян с утра до вечера не стрелы метать, а секирами махать да мечами биться. Дела с лихвой нашлось всем, Новгород выделил такие деньжищи на вооружение ополчения, что кузнецы и мечники, щитники, латники, лучники… не успевали их отрабатывать. Да и сами мастера тоже цены не задирали, не для торга князь оружие заказывал.
Конечно, нашлись те, кто донесли ливонцам об усилении Новгорода, о возвращении его славного князя. Вскоре пришло известие, что те не слишком обеспокоились, мол, сказали:
– Пойдем и победим Александра и возьмем его руками.
Князь, услышав про такое, усмехнулся и, перекрестившись на купола Софии, попросил:
– Боже, рассуди спор мой с этим высокомерным народом.
Настал час, когда пришла пора выступать. Шли на Копорье, только об этом не кричали. Снова встали на берегу расшивы, готовые принять пешую рать, туда же погрузили и все оружие конников, оставив только самое необходимое. На расшивы закатили и несколько порок, чтобы бить каменные стены крепостей. Дружинники шутили:
– Никак снова свеи на Неве стоят? А мы готовы их еще раз бить, больно драпают хорошо!
От Копорья до Новгорода не так далеко по прямой, но это если прямо через непроходимые леса и непролазные болота. Можно по наезженным дорогам, но опять же зимой. Ждать зимы некогда, немцы подготовятся, к Копорью подойдет помощь из Риги, тогда не взять. И князь решил идти в обход через Тосну, но так, чтоб никто не понял, куда идет.
Копорье немцы взяли в прошлом году, князя в Новгороде не было, да если б и был, все равно бояре шагу ступить не давали, сидел в Городище как на привязи, пока татары Торжок жгли. Ливонцы сначала одним броском захватили Водскую пятину Новгорода, потом через реку Нарову небольшое укрепленное Копорье. На очень хорошем месте стояло селение, близь залива, на перепутье важных дорог, и место высокое, выше всей округи. Немцы нашли самую высокую гору и, согнав местных жителей, быстро построили каменную крепость.
Оттуда сразу начали воевать округу. Скоро оказались захваченными даже Тесово и берега Луги. До Новгорода оставался один дневной конный переход. Потому, когда князь вдруг увел дружину и ополчение по Волхову, его замысла не понял никто. Не Ладогу же из пороков громить? А князь беспрепятственно провел свое войско по Волхову мимо Ладоги в Нево, оттуда Невой до Тосны. Дорога знакомая, год назад плавали. Но дальше к порогам не пошли, вдруг свернули по Тосне к верховьям и шли, сколько было можно. А потом снялись с расшив и направились лесом. Здесь болот уже почти не было, дорогу знали, потому под самое Копорье вышли быстро. Когда на дороге к крепости вдруг показались новгородские конные отряды, рыцари потеряли дар речи, но успели уйти и спрятаться за ее стенами.
По обе стороны выстроенной меньше года назад крепостной стены стояли люди и думали. Немцы внутри высчитывали, как скоро придет помощь от Риги, прикидывая, хватит ли провизии или надо экономить. А под стенами русичи думали, как сокрушить эту крепость.
Я не могла ходить в походы, не тащить же дите за спиной, потому постаралась наставить князя еще дома. Теперь он внимательно прислушивался к моим словам. К моему удивлению, оказалось, что я помню многое, в том числе и взятие Копорья. С чего бы, ведь точно знала, что дома таким не интересовалась. Штучки Вятича, но размышлять об этом не хотелось, у меня были дела поважнее – первый зуб, вернее, сразу четыре за одну ночь. Федька сутки горел огнем, но почти не плакал, а я рвала на себе волосы, решив, что застудила ребенка на сквозняке.
Зато когда утром мое чадо улыбнулось во весь рот, окружающие ахнули – две махонькие беленькие полосочки виднелись сверху и снизу красных воспаленных десен.
Вот в таком счастливом состоянии я и объясняла князю, что построенная совсем недавно крепость еще не выстояла положенное время, чтобы стены окрепли, если бить в одно место по кладке, то она поддастся быстрее, чем сами камни. Невский дивился причудам молодой матери, но кивал. Запомнил бы только…
– Настя, может, переедешь в наш терем, там просторно и защита лучше?
– Нет, благодарю, мне и здесь не тесно, а защита… Одолей рыцарей, князь, всех защитишь.
– Одолеем.
Я была спокойна, знала же, что одолеет.
Воевода Миша Новгородец смотрел на каменные стены и пытался понять, на что рассчитывает князь Александр Ярославич? Это не деревянный тын, какой пороки пробьют враз, крепость из камня. Пока они станут пробивать, за несколько дней из Риги придет помощь рыцарям, вот тогда будет тяжело! А у пороков уже возились новгородцы. Миша услышал, как наставляет их Невский:
– Пороки не сдвигать и на пядь, бить и бить в одно место. Чем лучше будете попадать, тем скорее все закончится.
– Княже, – не выдержал воевода, – да ведь стены каменные!
– Ну и что? Камень тот в прошлом году кладен, еще и года нет, не укрепилась крепость-то. Не связались камни меж собой. Потому, если бить в одно место, а еще лучше по скрепке каменной, то вывалится.
Князь перекрестился:
– Ну, с Богом! Давай!
Первый камень полетел в стену. Та как стояла, так и стоять осталась, только мелкие осколки полетели в стороны.
– Хорошо, – удовлетворенно кивнул князь Александр. – Вот так и бить без передыху. Одни устанут, пусть другие встают. Камня вокруг много, ровнять его не старайтесь, только не давать рыцарям покоя за стенами ни днем ни ночью!
В прошлые ночи из кустов, что за крепостной стеной, доносились соловьиные трели, а теперь совсем другое. Герман пытался заснуть и не мог. Решил, что надо вспомнить что-нибудь хорошее, иначе, промаявшись вот так всю ночь, к утру он будет не выспавшимся и злым. За неумение спать в любых условиях Германа часто ругали, он и ночевал не со всеми вместе. Видите ли, швед Ларсен храпит, а Ульрих стонет и зовет свою Матильду, чтоб почесала спину! Ну и пусть зовет, если мешает, то почеши, он перевернется на другой бок и заснет. Герман возражал, что Ульрих, может, и заснет, а вот он сам нет. Для хорошего сна нужно хорошее ложе и тишина.
– А женщина?! – утробно хохотал Ульрих. Он любую речь сводил на женщин. Но Герман сомневался, что этот боров получает хоть какое-то наслаждение даже от самого процесса, не говоря уже об ухаживании. Между ними однажды чуть не возникла большая ссора. Это из-за маленькой Бригитты, что разносила пиво в таверне Риги. Девочка была хороша, крепкая, как репка, с маленькими ножками и маленькой грудью. Ульрих, привыкший прибирать к рукам любую юбку, появившуюся рядом, тут же пустил в ход свои лапы. Девица споро увернулась и легонько стукнула его по голове пустым подносом. В другой руке у нее были целых четыре пустых кружки. То, как держала Бригитта кружки, не оставляло сомнений, что и они опустятся на голову приставалы. Но Ульрих был достаточно сообразительным, он попросту перехватил руку девчонки и тут же сцапал ее за талию. На помощь к дочери бросился отец, но сладить с огромным пьяным Ульрихом было не так легко. Хозяин таверны кликнул вышибал, дюжие молодцы показались из-за двери, ведущей во внутренние комнаты, закатывая по ходу рукава. Герман понял, что сейчас будут бить, причем не только Ульриха, но и его тоже, сам отцепил приятеля от девчонки и потащил к выходу, убеждая, что девушка этого не стоит. Тот сопротивлялся:
– Стоит! Я знаю, что стоит! Я люблю таких, крепких и сладких! Не мешай мне!
Их все-таки вышвырнули из таверны, но не слишком рьяно. А на следующий день Герман застал Бригитту вместе в Ульрихом прямо в его каморке! Здесь она совсем не сопротивлялась, даже мурлыкала от удовольствия. Ульрих махнул рукой, приглашая и Германа присоединиться. Того чуть не вывернуло: лезть к толстому, покрытому черной шерстью на груди и спине Ульриху было омерзительно. Когда он позже нелестно отозвался о Бригитте, мол, лезет в постель к кому попало, то едва не поплатился парой зубов. С тех пор Ульрих точно искал случай, чтобы попросту убить Германа.
Герман и Ульрих родственники и очень похожи своим положением. Они не последние в списке рыцарей ордена, но и даже не сотые, они предпоследние. На хорошие доспехи не было средств, но Герман умудрился скопить, отказывая себе во всем, а Ульриху повезло. Он пообещал жениться на дочери мясника из Риги, но только после того, как заслужит признание магистра ордена и захватит в бою большую добычу. Вряд ли мясник поверил пройдохе, но его дочь уж очень хотела быть женой видного рыцаря, и будущий тесть дал Ульриху денег на доспехи. Начинающий рыцарь больше занимался женщинами, чем боевой учебой, и ему грозило простое изгнание. Для себя Герман решил, что сделает все, чтобы стать настоящим рыцарем, добыть в бою славу и достаточные средства к существованию. Он даже завел себе оруженосца, рыжего бездельника и попрошайку, вечно заспанного и всклоченного, от которого толку не больше, чем от колоды в углу двора, оставшейся от предыдущего хозяина. Все равно они, конечно, проигрывают против многих, их даже отправили подальше с глаз магистра сюда в крепость, которую русы успешно разрушают.
Бух! Бух! Бух! И так весь вечер, и всю ночь. Эти русы не спят, что ли? У Германа уже трещала голова, а их, как они там зовут? пороки? все били, били и били, не давая не просто заснуть, но и подумать о чем-то спокойно. Герман ворочался, засовывал голову под большое количество всякой рухляди, но от ударов содрогалась не только стена, казалось, сама гора, на которой стоит крепость, и та ходуном ходила. Часть камней летела в ворота, если так пойдет, то к утру и от ворот ничего не останется. С другой стороны, камни точно попадали по одному и тому же месту, там уже появилась трещина. А помощь за день вряд ли прибудет. К рассвету в сердце Германа постепенно заползла тоска. И вдруг показалось, что больше не бьют, даже обрадовался, но, видно, рано. Русы камни подбирали, следующий попался очень большой, он так грохнул, что задрожала уже не только стена, но и все вокруг. Со стороны осаждающих раздались довольные крики. Герман только успел подумать: