Бух! Бух! Бух! И так весь вечер, и всю ночь. Эти русы не спят, что ли? У Германа уже трещала голова, а их, как они там зовут? пороки? все били, били и били, не давая не просто заснуть, но и подумать о чем-то спокойно. Герман ворочался, засовывал голову под большое количество всякой рухляди, но от ударов содрогалась не только стена, казалось, сама гора, на которой стоит крепость, и та ходуном ходила. Часть камней летела в ворота, если так пойдет, то к утру и от ворот ничего не останется. С другой стороны, камни точно попадали по одному и тому же месту, там уже появилась трещина. А помощь за день вряд ли прибудет. К рассвету в сердце Германа постепенно заползла тоска. И вдруг показалось, что больше не бьют, даже обрадовался, но, видно, рано. Русы камни подбирали, следующий попался очень большой, он так грохнул, что задрожала уже не только стена, но и все вокруг. Со стороны осаждающих раздались довольные крики. Герман только успел подумать:
– Ну вот и все!
И оказался прав. Следующий камень провалил не устоявшуюся до конца каменную кладку. Все, кто мог, выскочили из домов. В стене зияла огромная дыра, причем подходить к ней было опасно не только из-за летевших теперь уже чуть левее камней, а потому, что сверху продолжало обваливаться.
Русы в пролом не ринулись, как их ожидали, но и высунуться не дали, навстречу смельчакам полетели тучи стрел. Положение нелепое, в крепостной стене дыра, но враг не наступает, по воротам продолжают бить пороки, ни в пролом, ни даже просто на саму стену не поднимешься, тучами летят стрелы. Сидят рыцари в крепости, как крысы в клетке, ни сбежать, ни огрызнуться.
Князь Александр с вечера стоял, внимательно наблюдая за разрушениями, которые производились камнями из пороков. Медленно, но верно каменная стена поддавалась. Если так пойдет, то к утру рухнет. Он показал воеводе:
– Смотри, как только появится первая трещина, вели две пороки двинуть чуть левее, эти две пусть добьют здесь. А начнет рушиться, сразу перевозите пороки на ту сторону, и тут же начинайте бить. Поддадутся ворота, все пороки переместить в одно место.
Глядя на потных, уставших новгородцев, без устали таскавших здоровенные камни, он добавил:
– Людей замени, не то к утру тут и останутся, а мне все свежие нужны.
– Мыслишь, княже, что падет крепость до утра?
– Крепость нет, ее еще воевать надо, а вот стена да. Не успела устояться, слабо скрепили.
Так и произошло, к рассвету уже была огромная трещина, которая с первыми лучами солнца разбежалась в разные стороны, раздался грохот, и в крепостной стене, которой так гордились немцы, образовалась огромная дыра. Воевода едва успел закричать «Стой!» первым рванувшим к крепости. Новгородцы недоуменно оглянулись, почему бы не влететь в крепость с лету? Но Миша помнил приказ князя только не дать выйти наружу и малой части немцев. Возле пороков сразу же показался князь, он не любил спать долго, обычно поднимался до света. Потому и был на ногах. Оглядел разрушения и довольно кивнул:
– Хорошо. Немного погодя пойдем брать.
– А почему не сейчас?
Александр хитровато заблестел глазами:
– А сейчас они нас ждут, изготовились. А мы еще где порушим, пусть мечутся и думают, откуда мы пойдем.
Солнышко уже поднялось, а пороки все делали и делали новые дыры. Только когда проломов стало достаточно, князь скомандовал:
– Пора!
Конечно, рыцари, хотя и не были защищены самыми тяжелыми латами, как обычно на турнирах или в больших боях, но сопротивление оказали сильное. В разваленной крепости они старались отдать свои жизни дороже. Новгородцы штурмовали крепость яростно, но так же яростно защищались ливонцы.
Герман спокойно вернулся в дом, надел латные доспехи, не слишком сильные, но достаточно хорошо защищавшие, взял копье, меч и вернулся обратно. Одно плохо – в этих латах ни в коем случае нельзя падать, не поднимешься. Но Герман падать и не собирался. Оруженосец, помогавший облачаться, попробовал сказать, что не стоит надевать полную защиту, не на коня же рыцарю, и получил такой удар железным кулаком в скулу, что согнулся, поддерживая челюсть, и куда-то уполз. Больше рыцарь его не видел. Да и не жалко, парень из местных, если слуга позволяет себе что-то говорить хозяину, от него добра не жди. Герман хорошо помнил поговорку, что собаку, подавшую на хозяина голос, попросту убивают.
На дворе уже бились. Все так же не торопясь, он задвинул забрало шлема и сразу поднял его снова. С опущенным ничего не видно по бокам, да и с поднятым тоже не очень. Двигаться в полном облачении и впрямь было тяжело. Вдруг сзади его кто-то постучал по броне:
– Эй! Ку-ку!
Герман резко обернулся, но быстро двигаться в латах невозможно, в них можно только воевать, сидя на сильной лошади. Причем если уж упал, то будешь лежать, пока не поднимут. Здесь помогать некому, приходилось рассчитывать только на себя. Русич крутнулся еще быстрее и снова постучал об латы:
– Повернешься ты или нет? Биться будем?
Герман немало времени провел в русских городах, последние месяцы в Пскове, потому понимал, что говорят, и смог даже ответить. Он ответил: «Будем!» – и сделал, возможно, резкий поворот. И тут же полетел наземь, споткнувшись о подставленную ногу новгородца. Обливаясь потом и трясясь от злости, Герман барахтался как перевернутый на спину жук, не в силах подняться. Новгородец от хохота аж присел, но потом решил не тратить попусту времени, стукнул рыцаря со всей силы чем-то тяжелым по шлему, так, что забрало опустилось само, выдернул из его ослабевших рук меч и посоветовал:
– Лежи тихо, может, в живых останешься.
Убивать глупого беспомощного рыцаря, только что сучившего ногами в попытке приподняться с земли, было даже совестно. Хотя он Никоню не пожалел бы, встреться один на один. Новгородец решил обязательно рассказать всем, как легко можно одолеть тяжелого рыцаря, достаточно подставить ему подножку. Если упадет, то сам не встанет.
Следующий оказался умнее, он не стал крутиться и начал действовать мечом так, что Никоня понял – еще чуть, и последний миг ему обеспечен. На помощь пришел ладожанин Хотень. Подойдя к рыцарю сзади, он попросту тюкнул того по ведру на голове дубиной. Немец просел на негнущиеся от избытка железа ноги, опустился на колени, но дальше не упал. Осознав, что тот сейчас придет в себя, теперь уже Никоня опустил ему на голову здоровенный камень, видно выпавший из стены. Получилось громко и убедительно, больше немец не дергался, лег, как получилось, и затих.
– Спасибо, – поблагодарил Никоня Хотеня. Тот только кивнул:
– Вдвоем сподручнее, их по башке бить хорошо, один отвлекает, другой сзади лупит чем тяжелым.
Сговорившись, они свалили таким образом еще с десяток закованных в латы бедолаг.
При взятии крепости не так много рыцарей погибло, многие лежали, как и противники Никони и Хотеня, оглушенные и не способные подняться самостоятельно. Князь приказал вытащить всех прямо в латах на поляну перед бывшей крепостью. Глядя на груду железа, под которым все так же нелепо барахтались рыцари, он презрительно поморщился:
– Еще хотят нас взять! Железом распорядиться с толком не умеют! Столько перевели зря!
Потом была казнь предателей из числа чуди и води, их повесили на остатках ворот крепости. Трое кричали и просили помиловать, обещая князю служить, не щадя живота своего. Александр Ярославич поморщился:
– Если одних предали, то и других предадите!
Вытащенные из лат рыцари выглядели жалко, они стояли, прикрывшись сложенными руками и со страхом озираясь вокруг. Дело в том, что новгородцы пошалили. Велено было раздеть – раздели. Догола. Сняли не только латы, но и все остальное. Князь с воеводами сначала долго смеялись над такой шалостью взрослых людей, а потом Невский вдруг велел их везти в Новгород, чтоб там отпустить.
– Почему?! – возмутились все, кто слышал.
– У них в плену дети псковитян, взятые в залог. Погубим этих, побьют тех, а их же обменять можно будет. Пусть идут, железо мы им не отдадим, да, пожалуй, и одежду тоже.
Потом, немного остыв, велел какую одежонку все же дать.
– Чтоб не пугали окрестных девок своим видом.
А крепость снесли совсем, оставив только ворота с болтавшимися на них изменниками другим в назидание. Князь очень не любил предателей, просто ненавидел. Помощь из Риги так и не подошла, видно, узнав, что новгородцы уже разбили крепость, немцы решили не связываться.
На обратном пути выбили рыцарей из Тесова и побережья Луги. Для тамошних гарнизонов нападение тоже стало неожиданным. Уж если и ждали русских, то совсем не со стороны Копорья! Наблюдали за той стороной, в которой Новгород, а не за той, где крепость, которую немцы для себя построили!
Водская пятина была освобождена от немцев-рыцарей. Князь и дружина с победой возвращались домой.
Снова звучало «Слава Невскому!», а люди окончательно уверовали в том, что с их Ярославичем можно хоть весь свет идти воевать. Хитер, умен без меры и в рати удачлив. В походе снова почти не было погибших, да и раненых немного. Новгородцы качали головами:
Водская пятина была освобождена от немцев-рыцарей. Князь и дружина с победой возвращались домой.
Снова звучало «Слава Невскому!», а люди окончательно уверовали в том, что с их Ярославичем можно хоть весь свет идти воевать. Хитер, умен без меры и в рати удачлив. В походе снова почти не было погибших, да и раненых немного. Новгородцы качали головами:
– Вот тебе и Копорье… Крепость, какую никому взять невозможно! А наш Невский пришел и взял!
А я ехидно думала, насколько их хватит, не станут ли зимой снова гадости про князя говорить или из города гнать? От этих всего можно ожидать…
Федька вовсю ползал, смешно виляя толстенькой попкой. Никаких вам памперсов, у моего дитяти были нормальные мягкие пеленки, и кормила я его грудью, немало не заботясь тем, что она потеряет форму. Зато и диатеза не было, и капризов тоже. Здоровый, упитанный младенец, за которым ежеминутно нужен глаз да глаз, потому что племянник, кажется, удался в тетку Лушу: когда не спал и не ел, носился, как электровеник. А толпа восторженных сенных девок скакала за ним. Я ругалась, что избалуют мне ребенка своими потаканиями, запрещала давать сладкое и все время таскать на руках.
Бои со сладким завершились в мою пользу, а от рук Федька отучился сам, ему категорически не нравилось, когда тетешкают, при попытке прижать к себе со словами «ах ты, мой сладенький» раздавался рев сродни тому, которым я пугала татарских лошадей в дружине Евпатия Коловрата. Постепенно все привыкли к неприкосновенности моего ребенка и его прямо-таки ненормальной самостоятельности.
И все-таки как тяжело понимать, что не сможешь ответить ребенку, где его папа. Епископ вопросов не задавал, князь тоже, остальным я и отвечать не стала бы, но и они не спрашивали. Иногда возмущалась: получается, человек может вот так исчезнуть, и никого не побеспокоит, где он? Вот оно, отсутствие паспортного контроля и виз, а также мобильной связи, ничего хорошего.
Шел 1241 год, я уже больше года жила одна и несколько месяцев вполне успешно справлялась с ролью мамы.
Рыцарей из Водской пятины прогнали, в Новгороде на время воцарилось взаимопонимание, патриотический запал пока не угас, князь был при делах, всем не до меня.
И вдруг…
– Барыня, к тебе гость.
Гость? У меня отродясь гостей не бывало, если не считать тех, кто посещал мою скромную стодвадцатиметровую квартирку в Москве.
Гостем оказался купец, один из самых рисковых, кто отважился даже в такое неспокойное время проделать непростой путь по Балтике. Зато он привез… письмо от Лушки с Анеей! Я даже взвизгнула от радости. Оставив купца поглощать съестные запасы, что он делал с видимым удовольствием, я отправилась к себе прочитать. Хотелось хоть на минутку побыть одной, снова окунуться в мир, где есть Лушка, Анея и Вятич, вернее, были…
Я пробегала строчку за строчкой, ища прежде всего упоминания Вятича, но их не было, Лушка ничего не знала о моем пропавшем супруге. Она сообщала, что родила сына, но Биргер не позволит забрать малыша с собой, потому они с Анеей пока живут там. «А дальше видно будет…» Я не сомневалась, что это «видно» относится к похищению ребенка. Прикинула, получалось, что ее малыш ровесник моему Федьке.
В остальном жизнь вполне приличная. Их поселили отдельно, Анея навела невиданный порядок в усадьбе, теперь это почти образцово-выставочный комплекс, чему Биргер очень рад. Лушка упоминала Биргера осторожно, видно считая, что меня коробит при его имени. Вовсе нет, я была рада узнать, что рана хоть и болезненная, но не страшная, только бровь рассечена. Биргер заботливый отец, Лушка и ребенок ни в чем не знают отказа.
Биргер задумал многое, в том числе крепость на маленьком острове. Говорит, что там будет большой город – будущая столица.
Ах ты ж! Нет чтобы сразу умного человека послушать и не упорствовать. Вот человеческая натура, пока в лоб не получил, не осознал, что я права. Неужели даже такому умному человеку нужно заработать копьем по роже, чтобы признать правоту других?
Конечно, Лушка не могла расспрашивать меня о моей жизни, ведь не знала вообще, где я.
Купец старательно выскреб остатки каши из миски и принялся за поросенка. У меня не было таких разносолов, как у Анеи, все же и в Новгороде не слишком сытно, да и кому эти разносолы? Я в еде неприхотлива, Федьке пока нужна только моя грудь… Но доставивший драгоценное письмо был рад и тому, что нашлось, он, не чинясь, доел вчерашнего поросенка, умял большущий пирог с вязигой, наелся каши, похрустел луком и запил все клюквенным морсом.
Я не торопила, пусть отдохнет душой за русским столом, все же прекрасно помнила, каково это на чужбине.
– Тебя как зовут-то?
– Питирим.
– Обратно пойдешь?
– Не… я нет, а вот мой напарник, тот вскоре собирается.
– Я ответ передам, свезет ли?
– Свезет, чего ж не свезти?
Ответ писать оказалось довольно трудно, все время сбивалась на восторженные панегирики Федьке, его шустрости, его зубам, привычкам, большущим глазенкам и, безусловно, быстрому развитию. Прекрасно понимала, что для любой мамаши ее ребенок самый развитый, умный и, конечно, красивый. А потом подумала: почему бы не погордиться? Ведь зубы полезли раньше, чем обычно, да еще и четыре сразу. И ползать начал раньше, и вообще, вполне живой, прекрасный ребенок.
Представила себе восторг Лушки при известии о племяннике и невольно улыбнулась.
С другой стороны, было жаль, что нас жизнь вот так раскидала, где они и где я. И тут же поймала себя на том, что при этом «где» вспоминаю не Москву, а думаю о Новгороде. Неужели я так привыкла жить здесь, что не мыслю себе возвращение?
В тот вечер долго вспоминала свое житье-бытье в Москве, работу, встречи, привычки… И все время мысленно возвращалась в Новгород, словно домой. Неужели это все, я так и останусь с Федькой здесь? Если честно, то пока малышу и впрямь лучше здесь, здоровее, во всяком случае. А потом? От мыслей становилось тоскливо, и я оглядывалась на своего малыша, каково будет нам с ним в этом мире одним, без поддержки?
Держать мечи востры…
Наступило лето, просохли дороги, ярко светило солнышко, казалось, что нигде в мире нет ни войны, ни беды, ни разора…
Закончился поход, можно бы и отдохнуть, но князь отдыха новгородцам не дал. Снова собрал вече, снова говорил о том, что, пока Псков под немцами, угроза не исчезла. Копорье это не все, просто проба сил. А побороть немцев своей дружиной невозможно, слишком сильны.
Нашлись те, кто в ответ кричали:
– Видели мы, князь, этих железных жуков! На спину перевернешь, и будет лежать, пока кто не поднимет.
Александр нахмурился:
– Не то говорите! Мы с немцем еще и не встречались. Копорье не в счет, там настоящих рыцарей не было. Если рыцарь на коне да с оружием, его попробуй скинь! И конь тоже закован. Бить можно, но как в Копорье больше не получится.
– Почему?
– Потому как нас теперь всерьез принимать будут, а раньше и признавать не хотели.
Кто-то хмыкнул:
– Выходит, сами себе подгадили?
И тут новгородцы увидели, как князь умеет злиться. Александр Ярославич сгреб болтуна железной рукой, поднял над землей и, держа на весу, строго спросил:
– Ты там был?!
– Нет, – съежился под страшным княжьим взглядом мужик. – Прости, княже, сболтнул.
– Ах, ты сболтнул?! А побейте-ка его те, кто Копорье брал и с рыцарями бился. – Александр попросту швырнул болтуна в толпу.
Того просто затоптали, едва выжил. После стороной обходил не только вечевую площадь, но и всю Торговую сторону. Но большинство запомнили твердую руку князя, державшего столько времени на весу немаленького мужика. Друг другу передавали:
– И ведь рука не дрогнула, пока держал!
Невский готовился, и я понимала к чему: ливонцы так просто не отстанут, пока они в Пскове, покоя быть не может. Конечно, впереди Ледовое побоище, и я хорошо понимала, что не удержусь и обязательно отправлюсь воевать вместе с князем. Вот только на кого Федьку оставить на это время?
Кузнец Пестрим который день не выходил из своей кузницы, даже спал там же. Жена носила ему и подмастерьям обеды, стояла, жалостливо подперев щеку кулачком, качала головой и уходила обратно. Не до сна и отдыха было, все другие работы позабросили после того, как князь Александр Невский на вече сказал, чтоб к походу на псов-рыцарей готовились. У подручного Пестрима руки обожжены, молот держать не может, так чуть не локтями хоть меха раздувает, только бы в стороне не стоять. Давно такого единодушия в Новгороде не было. На вече о том, что Новгород пока миновало, рассказывали и те, кто в Низовские земли ездил, и те, кто от немцев на Псковщине едва спасся. По всему выходило, что враг со всех сторон у ворот. Одного прогнали, другие налезают. Верно решил Ярославич, бить надо так, чтобы вдругорядь неповадно было. Когда в доме пожар, то не до ссор. А кто против будет, того вече решило и впрямь казнить смертью лютой. Боярские прихвостни сначала не поверили, потом двоих болтунов повесили на воротах, долго их трупы болтались, пока самим горожанам не надоели, все ненужные разговоры сразу прекратились.