– Чего мы не знаем? Чего? – кричала в ответ Света. – Это ведь вы убили Настеньку?
– О! – отшатнулся Руслан. – Света, что ты говоришь?
– Это ведь вы заманили ее в коттедж, прислав письмо, – не обращая внимания на мужа, кричала Света. – И расправились тут с ней, пока Каринелли дожидался ее внизу в поселке, в баре?
– Нет! Да! Вы не понимаете! Настя была совсем не такой милой и наивной! Она тянула из него деньги! Ей были нужны только его деньги! Она его совсем не любила!
– Зато он любил ее!
– Ну и что! – запальчиво воскликнула Танечка. – И меня бы он полюбил! Женился и полюбил. Я была почти у цели, когда появилась она и все испортила! Стерва! Гадина! Притворялась такой тихой, такой нежной! А на самом деле была как акула!
– С чего вы взяли?
– Мне он никогда не делал таких подарков! Видели эту подвеску, которую он привез ей к свадьбе? Она стоила целое состояние! А мне он даже простенького колечка за все наши встречи не подарил! Но я и не просила. Мне было ничего от него не нужно. А она требовала! Постоянно! Подарков! Денег! Развлечений!
– Он ее любил. Поэтому и делал эти подарки! А ты ее убила. Из ревности!
– Да, я ревновала! Но я не хотела ее смерти! Я просто хотела поговорить с ней. Наедине!
– И для этого ты заманила ее в этот коттедж? Написала письмо и пригласила для разговора?
– Да! Я хотела сказать ей, чтобы она любила его, как… как я. Что раз уж он выбрал ее и сделал своей женой, то пусть бы она любила его за нас двоих!
– А она?
– Настя рассмеялась мне в лицо! Она говорила ужасные вещи! Назвала его старым уродом! А меня его дешевой подстилкой! Но плевать на это! Я бы все стерпела от нее ради… ради него. Но она сказала, что через полгода, максимум через год она его бросит. Вытянет все его деньги, разорит и бросит. Что у нее есть молодой любовник. Что она его любит. Но он беден. И она вышла замуж за Каринелли ради его денег!
– И тогда вы на нее напали?
– Я не хотела ее смерти! Знала, как он будет горевать! Я просто хотела встряхнуть ее! Чтобы у нее мозги встали на место!
– И что? Что случилось?
– Она стала вырываться. Я не удержалась на ногах и упала. Прямо на нее! Она была подо мной. И я… я не знаю, что произошло. Она вдруг затихла. Я встала и увидела, что у нее свернута шея.
– Вы сломали ей шею?
– Я не хотела, – заплакала Танечка. – Я – неуклюжая корова. Он всегда меня так называет! Я хотела, чтобы он был счастлив. Пусть и не со мной, пусть с ней. Но она умерла. А мне следовало быть с ним рядом. Чтобы поддержать! Спасти! Я не могла отправляться в тюрьму!
– И тогда вы выдали ее смерть за несчастный случай в горах?
– Да. Я взяла ее лыжи и потащила ее тело в горы. Уже стемнело. Никто нас не увидел.
– И в горах вы сбросили ее тело с обрыва. Вы ведь много раз приезжали сюда с Каринелли еще до его знакомства с Настенькой. И жили тут с ним. И катались на лыжах. И прекрасно изучили все окрестности.
– Да! Изучила! Да! Я знала, куда спрятать тело! И спрятала! Никто ничего не заподозрил!
– Еще бы! Ведь вы уничтожили все улики! Сбросили тело! Прибрались в коттедже! Даже обрывки вашего письма, с помощью которого вы заманили вашу соперницу в коттедж, вы тоже подобрали. Все, кроме одного! Он попал в щель, и вы его не заметили!
Танечка горько плакала. А Света с Русланом беспомощно смотрели на нее. Что им делать? Сдать преступницу милиции? Но где доказательства? Письмо? Но в нем нет ни тени угрозы жизни Настеньки. Подвеска? Нет, подвеска – это не доказательство. В милиции скажут, что Каринелли сам себя не помнил от горя. И сунул подвеску, будучи не в себе от горя – утраты молодой жены.
– Что же нам делать? – шепнула Света на ухо мужу.
– Не знаю, – признался тот. – А все ты! Говорил же, оставь подвеску себе!
Но в этот момент дверь коттеджа внезапно распахнулась, и оттуда вышел Каринелли. Все бросились к нему. Но лицо мастера иллюзий было необычайно светлым. И на всех своих друзей он посмотрел без былой горечи и боли.
– Я ее видел, – сказал он. – Видел мою Настеньку.
Глаза его увлажнились. Но это были совсем другие слезы – просветления и радости.
– И вы с ней поговорили?
– Да. Спасибо вам. Мы с ней простились. И теперь я чувствую огромное облегчение. Моей вины в том, что случилось, не было. И ничьей не было. Все произошло само собой. Видать, такая уж у Настеньки судьба, умереть молодой.
– Дорогой! – бросилась к нему Танечка. – Ты в порядке?
– А-а-а… Танюша, – впервые без всякого раздражения в голосе произнес фокусник, и лицо его осветилось еще больше. – Вот и ты, мой самый верный дружочек! Подумать только, ты всегда была рядом, а я и не замечал, какой ты славный человечек. Прости меня, Танечка. Знаю, что иногда бывал груб с тобой, но поверь мне, этого больше не повторится.
– Ты… – даже пошатнулась Танечка. – Что случилось? Ты сам не свой!
– А что такое?
– Ты никогда еще так ласково со мной не разговаривал.
– Ну что же, – усмехнулся фокусник. – Привыкай. Теперь я только так и буду с тобой разговаривать.
И, ласково улыбнувшись своей подруге, он обнял ее за плечи и повернулся к Свете с Русланом.
– Знаете, там, в коттедже, когда мне явилась моя бывшая невеста, я понял одну простую вещь, – произнес он. – Живые должны оставаться с живыми. Я оплакивал свою Настеньку достаточно долго. Своими слезами, своим неуемным горем я не давал ей уйти, обрести покой.
– И что же теперь?
– А теперь нужно жить дальше. Я и Танечка… Мы вместе составим чудесную цирковую пару. Да к нам все так и относятся, как к паре. Все знают, как Танечка меня любит. А теперь и я сам могу ответить на ее чувства. Настенька освободила меня от всех моих клятв. И я свободен!
С этими словами он обнял Танечку еще крепче и увлек ее за собой. Вниз. В поселок. К другим людям. Туда, где их ждала долгая и, как надеялись Руслан со Светой, счастливая жизнь. Они смотрели этой паре вслед долго, пока те не скрылись из вида. А потом Света произнесла:
– Выходит, Танечка так и не понесет наказания за свой поступок? Все-таки она убила.
– Но ты же слышала, что она сказала.
– Да. Она не хотела. Так получилось, но…
– Если уж сама Настенька ее простила, то кто мы такие, чтобы вмешиваться?
– Но…
– Ни Настенька, ни Каринелли не упрекнули Танечку. И мы тоже не будем.
– Но я…
– Света! – шутливо повысил на нее голос Руслан. – В конце концов, кто тут муж? Кто тут главный? Ты будешь меня когда-нибудь слушаться или нет!
– Буду! – рассмеялась Света. – Буду, мой дорогой! Буду, мой любимый! Всю жизнь! Обещаю!
Руслан увлек ее к дому. И уже у самых дверей коттеджа внезапно снова произнес:
– А все-таки странное получилось у нас Рождество.
– А по-моему, очень даже хорошее. Мы помогли двум близким людям соединиться. Разве это плохо?
– Хорошо. А еще мы избавили «Сиреневый закат» от привидения. Думаю, Настенька, повидавшись со своим мужем, больше тут не появится. Я даже уверен в этом!
– А вот за это, мне кажется, спасибо нам никто не скажет! – улыбнулась в ответ мужу Света. – Особенно хозяева. Они же сдавали коттедж из-за привидения в два раза дороже его обычной цены.
– И что?
– Получается, что мы с тобой ввели хозяев в убыток.
Руслан улыбнулся и привлек жену к себе. Сейчас ему было плевать на все привидения и их бывших мужей. Он хотел провести долгожданный медовый месяц в обществе любимой жены. И чтобы никто им не мешал. В том числе и привидения.
– Счастливого тебе Рождества, дорогая.
И пусть Рождество им пришлось провести в такой странной компании, но ведь все это время рядом с ним была Света. А раз любимая рядом, значит, жаловаться Руслану не на что. Это Рождество оказалось очень захватывающим. И Руслан мог поклясться перед самим собой: что бы ни случилось с ним дальше, где бы он ни оказался через год или через десять лет, но это Рождество он уже не забудет никогда в жизни.
Анна и Сергей Литвиновы Рождество—1840
Сколько же нынче развелось детективов! Шагу не ступишь, чтоб в него не вляпаться. Телевизор включаешь – а там криминал, книгу откроешь – следствие, в газете – происшествия, в журнале – из зала суда…
Иное дело прошлые времена! Преступлений случалось мало – да и немудрено. Ведь в ту пору честь значила больше богатства, клятву держали ценой собственной жизни, а удар исподтишка столь же тяжело было представить, как и железных птиц, сбрасывающих бомбы на мирные селения…
А если уж убийство и происходило, молва о нем еще долго передавалась из уст в уста и становилась легендой, семейным преданием – как и сия история, что поведала нам наша бабушка, а ей, в свою очередь, рассказала прабабушка.
Ужасное происшествие случилось в снежную, холодную зиму, в самом начале 1840 года, второго января, аккурат на Святки.
Святки! Веселые деньки, начиная с Рождества до Крещения. Короткое время российского карнавала. Ряженые, гадания, маски… Торжество легкой чертовщинки и радостного греха… (Потом мелкие грешки, вроде гадания в бане, смывали с себя в ледяных крещенских купелях.)
Бедный праздник! Его отменили большевики вместе с Богом и новогодними елями. Однако и нынче Святки, в отличие от елок и Рождества, – напрочь утраченная и никак не возобновляющаяся традиция. И мы не веселимся в изнурительно длинные новогодние каникулы, не карнавалим, как в Венеции и Рио (с поправкой на зиму), – а тихо угасаем с первого по тринадцатое, оплывая над тарелками с «оливье», под бубуканье телевизоров…
Но вернемся в самое начало года 1840-го. Итак, в центре Руси стояла снежная морозная ночь со всеми сопутствующими причиндалами: хрустальными звездами, белейшим снегом и морозцем под двадцать градусов по шкале Цельсия.
В посеребренный январский вечер к крыльцу усадьбы графа Павла Ивановича О-ского подкатили две изукрашенные тройки. Из них вывалилась развеселая компания: шубы, маски, тулупы навыворот, насурмленные или пачканные сажей лица. Раскрасневшиеся мужчины с заиндевевшими усами, барышни с освеженными ледяным ветром ликами… Хохоча, группа прибывших господ, оттеснив изумленного лакея, ввалилась в дом.
Надо сказать, что Павел Иванович О-ский жил анахоретом. Отставной адмирал, наследник огромного состояния, он безвылазно, зимой и летом, проводил время в своей усадьбе Никольское, редко появляясь даже в уезде, не говоря о губернии. Москву же и столицу он и вовсе не жаловал. Злые языки утверждали: оттого, что прячет О-ский от нескромных и лукавых глаз свое главное сокровище, кое он ценил превыше миллионного состояния.
Сокровище звалось Марьей. Свежеиспеченная графиня О-ская личико имела ангельское, глазки – голубые, нрав – кроткий. Играла на клавикордах, пела божественно – как рассказывали те, кому доводилось слышать Марию Николаевну до замужества. (После свадьбы-то приемов граф не устраивал, сам на балы не езживал и визитов не делал.) Еще одним достоинством юной графини в чреде других, столь же неоспоримых, была юность. Она была моложе своего супруга едва ли не вдвое. Бесприданница Мария Николаевна, как справедливо полагало общественное мненье, вышла за Павла Ивановича ради его миллионов и связанного с ними комфорта. Однако тем немногим гостям, кто все-таки попадал в дом О-ских, отнюдь не казалось, что юная графиня, похоронившая рядом со стариком, в глуши, свою молодость и красоту, есть несчастная жертва собственной алчности. Напротив, она была с Павлом Ивановичем всегда более чем любезна. Те, кого все-таки изредка принимали у О-ских, замечали теплые взгляды, бросаемые Машенькой на своего супруга; ласковые пожатия рук и любовную интонацию, с коей говорила она в третьем лице о графе: «мой Пашенька». А сестрам своим и подругам она поведывала в задушевных разговорах, что совершенно счастлива с Павлом Ивановичем, что не променяла бы его ни на какого юного красавца, что ей с графом, даже и в деревне, никогда не бывает скучно. «Мой Пашенька столько всего знает! – с восторгом говорила она. – Он так много видел, пережил. Неведомые земли, туземные племена, чужие обычаи… Диковинные звери, неистовые бури, нападения пиратов… Знаете ли вы, к примеру, где остров Борнео? А он и там побывал, и в Африке, и даже на мысе Горн… Мой Пашенька два раза земной шар обогнул!.. А как он интересно рассказывает! Его я готова слушать бесконечно. Бывает, сядем – я с пяльцами, он с трубкой, и Павел Иванович начинает говорить, и всякий раз ведь новое – заслушаешься!.. А кроме того, – понижала юная графиня голос, – он ведь любит меня и, значит, балует. Все прихоти мои исполняет, и иначе, как «душечка Мария Николаевна», не называет. На руках меня носит».
В то, что граф О-ский способен, даже и в буквальном смысле, носить супругу на руках, верилось легко. Мужчина он был статный, весьма подтянутый. Несмотря на седую, как лунь, голову, Павел Иванович нимало не походил на обрюзгшего, доживающего свой век старика. Утро он начинал при всякой погоде ванной со льдом, затем велел седлать любимого каурого и отмахивал верст десять-пятнадцать верхом. Упражнялся на рапирах, стрелял без промаха. И сам, не полагаясь на управляющих, вел хозяйство, вникая во все тонкости, отчего состояние его не только не уменьшалось, но и преумножалось.
В описанное время в доме О-ских проживали также сестры Марьи Николаевны – Елена и Ольга. Обе старше, чем Машенька, обе такие же, как она, бесприданницы. Юная графиня мечтала составить их счастье, и супруг, во всем ей потакавший, даже взялся поспешествовать сим планам – ради чего, против обыкновения, начал в последнее время выезжать в гости к соседям вместе со своим (как он говорил) выводком. А после Крещения был намечен отъезд всего семейства, первый после замужества Маши, в Москву – на ярмарку невест, как справедливо заметил поэт. Ради жены и любви к ней граф готов был даже поступиться своей тягой к уединенной жизни и вероятными муками ревности, которые, как он предчувствовал, придется ему испытать, лицезрея прехорошенькую Марью Николаевну на балах и в салонах в виду статных кавалергардов, молодых блестящих полковников и вдохновенных повес.
Слух о том, что дом О-ских приоткрылся, распространился по всей округе. Тем и воспользовались нынче незваные святочные гости. Румяные с мороза, они ввалились в огромный дом О-ских.
Явление ряженых вызвало переполох. Немедля было доложено старому графу, который как раз читал доставленный ему из Петербурга список пьесы Николая Гоголя «Ревизор» и хохотал, утирая слезы. Павел Иванович, узнав о визите, распорядился тут же одевать его, а также подавать угощение.
На короткое время незваные соседи остались в гостиной одни. Карнавальное веселье отчасти было сбито заминкой, и пятеро визитеров с интересом и некоторой опаской рассматривали убранство комнаты. А здесь было на что посмотреть. На специальном столике возвышался выполненный со всею тщательностью огромный макет шлюпа, на котором бороздил океаны отставной адмирал. Рядом помещался глобус вышиной в человеческий рост. Стены были украшены шкурами леопарда и зебры, головами бизона и антилопы. Подле размещались оскаленные индейские маски, туземные луки, стрелы, копья… На полках специально изготовленного застекленного шкапа лежали слоновьи бивни, кости, травы, стояли многочисленные сосуды – на некоторых из них рукописные облатки с черепом и перекрещенными костями строго возвещали: «ЯДЪ». Ряженые гости – а многие оказались в кунсткамере О-ских впервые – с восторгом и любопытством переходили от экспоната к экспонату.
И тут юная графинюшка, несмотря на то что одета и причесана она была по-домашнему, радостно вбежала в гостиную.
Визитеры, коих насчитывалось пятеро, оказались теми людьми, которых особенно рада была видеть Марья Николаевна. Несмотря на костюмы, в кои те были ряжены: гусара, татарчонка, дворника, медведя, венецианского дожа, – догадаться о том, кто скрывается под нарядами, труда не составило. Все гости прибыли из имения Образцово, отстоявшего на двадцать пять верст от Никольского, и представляли обитавшую там богатую и хлебосольную фамилию К-ных.
Именно там, в Образцове, в семье К-ных, провела свое детство графиня Марья (и две ее старших сестры). Именно там нашли они кров, заботу и пищу – а порой и обиды, горести и слезы, доставляемые им старой и деспотичной бабулечкой, княгиней К-ной. С имением К-ных были связаны первые впечатления и опыты жизни Марьи Николаевны. Там учили ее чтению, французскому и музыке, там играла она в куклы и прятки, там… Ах, сколько больших и маленьких воспоминаний, радостей, вдохновений, открытий, связанных с Образцовом и его обитателями, хранила память юной графини!..
Она бросилась на шеи гусару и татарчонку – своим подругам, сестрам Соне и Наталье К-ным. Легким поклоном головы приветствовала троих молодых людей (дворника, медведя, венецианского дожа), притом щеки ее при виде мужчин (а может, лишь одного из них) вспыхнули пунцовым цветом.
Тут явился в гостиную успевший переодеться старый адмирал. При виде гостей, особенно мужской их части, лицо его на мгновение исказила гримаса неудовольствия и даже досады, однако благовоспитанность победила, и граф приветствовал соседей с истинно русским радушием.
У Павла Ивановича имелась веская причина не любить если не всех представителей семьи К-ных, то, по крайней мере, двоих из числа святочных визитеров.
Один из них, француз Лагранж, давно стал в Образцове своим человеком и воспринимался уже как член фамилии. Он был учителем княжеских дочерей: Сони и Натальи, а также их старшего брата Николая. А заодно обучал и трех сестер – бедных родственниц: Марью, Елену, Ольгу. Что заставило его прибыть в холодную Россию – никто доподлинно не знал. Романтически настроенные особы утверждали, что в пору французской революции тридцатого года он выступил против герцога Орлеанского, будущего короля Луи-Филиппа, и потому был принужден бежать из страны. Но злые языки утверждали, что причиной его бегства явилось шулерство, коим на родине промышлял француз, – однако никаких тому подтверждений не имелось, а карт Лагранж и вовсе не брал в руки. Как бы то ни было, в семействе К-ных учителем оказались довольны. В отличие от многих своих малообразованных соотечественников, прибывших в Россию в поисках легкого заработка, Лагранж, по счастию, был подлинным энциклопедистом. Вдобавок он обладал счастливым искусством донести, в занимательной и легкой форме, широту своих познаний до юных воспитанников. Детей он учил не только языку, чистописанию и математике. Лагранж преподавал им азы стихосложения, музыкальной гармонии, живописной композиции. А сколько часов проводили они в прогулках по парку и близлежащим лесам, составляя гербарии, наблюдая и описывая повадки птиц, зверушек, насекомых! Сколько книг, порой опасно волнующих, прочли барышни благодаря рекомендациям француза!