Глаза у Александры Ивановны моей заголубели так, что стали совсем прозрачными.
– Давно ль ты верующей стала, Людочка? На чем сломалась? Воровала-то составами, помню, в тридцать пятом, с мужем своим, с армянином этим. Продавала липовую помаду в Ташкенте. Притон содержала в Канавино. И никаких позывов к молебну не выказывала! За старое, гляжу, принялась… Не загуляла ли на старости лет?
Тут все разом заголосили. Даже муж бабы Люды как-то слишком остро отреагировал на предыдущего армянина. Я выступил, понятно, сразу на все деньги, а потом только бонусы выдавал всем желающим.
Поднимаю с пола самовар, ошпаренные ругаются с покрасневшими, ходики на стене частят до неприличия.
И тут голос моей Александры Ивановны звучит высоко и свято:
– Пожгу я твой, Людка, вертеп гнусный! Обязательно пожгу. И на том крест чистый кладу. Да хоть бы и вот на этого Достоевского…
Я вякнул, что это портрет профессора Виноградова, на даче которого мы и выступаем.
Посмотрели все на меня, как на идиота окончательного. Ну, то есть смеялись и пальцем тыкали.
Археология
Помню, был я совсем юным, еще очень нуждающимся в заботе и уходе археологом. Это в школе еще было, в которой я время от времени учился, отвлекаясь только на дачу ложных показаний по ст. 88 УК РФ.
Описываемый случай не особо впечатляющий. Вполне бытовой. Но глубины и мудроты в нем бешеное количество. Во-первых, рассказ об этом случае может спасти некоторое количество зачем-то необходимых жизней. А такое редко бывает в современной литературе – чтобы главный герой научился хорошему у дяди Сережи, когда они с дядей Сережей, познакомившись в электричке, идут в лесопосадку.
Во-вторых, этот случай характеризует увлекающегося мужчину. Пусть и подростка. Так-то он обычно грезит от бутиратов, будто находится в Москве, просто она вся белая и туда-сюда ножками перебирает. А вот мой случай – про увлечение практическое.
В-третьих, случай этот прекрасно характеризует бабушку мою Александру Ивановну и ее отношение к жизни, а также ко мне как разновидности этой самой жизни.
Примчался я из экспедиции полный чувств. Даже с такими подростками, как я, подобное порой происходит. И вот, не в силах связно рассказать о главном (бабушка не одобряла откровенность, которую трудно протоколировать), сижу в тяжелом малиново-зеленом кабинете с панелями из дерева, в которые уже два раза стреляли предшественники, когда с них ордена рвали.
Но чувства меня переполняют! Я и говорю своей любимой Александре Ивановне, блестя смородинами глаз под ее прозрачным голубым взором:
– Знаете, бабушка! – Я ее всегда называл на «вы», так было заведено у нас, хотя городские вроде, и с образованием, и заграничные вояжи случались. – Я вот, например, помню речь Сальвадора Альенде, в которой он просил верные правительству части карабинеров вернуться в казармы и решил оставаться в президентском дворце до конца…
Там речей на самом деле было несколько, но они у меня от бомбоубежечного сидения немного смешались в одну. Так вот.
– Знаете, Александра Ивановна, что если пропитать высушенную головку берцовой кости человека жиром, то получаются прекрасные светильники! Так делали наши предки! Они опускали пористую сухую головку берцовой кости в жир… – тут я подумал немного, – наверное, мамонта, и у них выходили отличные светильники, которыми они освещали свои жилища! Горящие от жира берцовые кости людей вдоль стен! Мертвые горят во имя жизни! Там же фитиль не нужен, долгота горения огромная, и уютно по-своему… Красиво как!..
В берлинской лазури глаз Александры Ивановны прояснилось до полного голубоватого хрусталя. Она закинула ногу на ногу (несколько верховых поездок в месяц, режим строг), закурила «Лаки страйк» (курила или «Страйк», или «Беломор») и произнесла фразу, тон и полутона которой никто не возьмется описать:
– Ну, теперь, Джон, я за твое будущее почти спокойна. Развивай эти свои задатки. Хоть на старости лет пойму, для чего ты тут крутишься.
Объявление
За бабушкой моей ухаживал какой-то дедок посторонний. Опасный такой дедуся, подполковник. Пробор, усы щеточкой, пальто из шевро, трость.
Постоянно вывешивал на доске у бабушкиного подъезда строгие объявления. Острый карандаш, трафарет, гуашь, рамка. Кратко, доступно, по пунктам.
Помню, осенью девяносто первого приезжаю к бабушке. У подъезда объявление знакомой руки и стиля. Весь подъезд крепкий, партийный, из отставников, сталинские соколы, цигейковые воротники, в ГКЧПэшные денечки чуть меня не повесили за утерю бдительности, разложение и просто для куражу.
А тут ГКЧП сдулся, стали поговаривать о втором «Нюрнбергском процессе», подъезд вешать меня передумал, а надумал продолжить борьбу в подполье. Потому как на объявлении подполковника плакатным пером с подводом:
ВСТРЕЧА СТАРЫХ ДРУЗЕЙ!!!
18.10.1991
18.00
Тема: «Вспомним дни боевые!»
Комната актива дома.
Повестка встречи:
1. Обсуждение текущего момента.
2. Доклад о международном положении майора В. П. Вахмянина.
3. Разбор персонального дела Батурика К. Ф. (семейные конфликты, дебош).
4. Танцы. Чай.
Явка строго обязательна.
П/полковник Фруге В. А.
Прихожу к бабушке, говорю:
– Александра Ивановна! Ваш там кавалер в безумство впал, собирает ваше воронье на тризну по КПСС, видимо.
Бабушка мне, как всегда сощурясь и хладнокровно:
– Маразматик решил стать конспиратором. Вчера спрашивал, не знаю ли я рецепта невидимых чернил. Пропал офицерик.
Она всех ниже по званию называла «офицерики» или «матросики». Накрасила бабушка губы у зеркала, что я видел ровно три раза в жизни, спустилась вниз, подошла к объявлению милого своего и отпечаток губ прямо на фамилию!
– Собьем, Джон, охранку со следа… Борделить – так на всю трешницу! И вот зря ты приписал пункт «подготовка покушения на Горбачева». Это дешевит комедию, Джон, дешевит…
Это я написал не про Крым. Распрягайте, хлопцы, коней.
Супруга
Одного моего прекрасного знакомого удивило до крайности то, что я свою бабушку называл по имени и отчеству – Александра Ивановна. И на «вы». Хотя практически постоянно жил с ней, она меня воспитывала, говоря прямо.
Но на «вы» называл. И Александрой Ивановной. Так-то ее Александра Августовна надо было называть, но она своего немецкого прошлого не любила, поэтому мы играли в русских Александру Ивановну и Джона Александровича.
Александровичем меня в честь ее записали. Иначе вообще бы мне жизни не было.
Так вот, знакомого моего это обстоятельство практически шокировало. Как так можно, мол? Что за дремучесть, не сказать сектантство?!
И так знакомый мой разошелся в своем недоумении, что я даже огорчился.
И, огорчившись, заметил:
– А вот ты свою Машу постоянно супругой называешь. «Мы с супругой поехали в гости», «тут мне супруга моя и говорит», «это брат моей супруги» и прочее такое. Тебе вот это странным не кажется. Женаты вы два года. В Маше сто пятьдесят сантиметров, и ей двадцать пять лет. Супруге-то, говорю, твоей величественной. Имеешь супругу, заводи и прислугу! А иначе странно! Называй тогда диван свой раскладной ложем, будь последователен. На ложе супруга под балдахином веет нежным своим опахалом и прочее… Супруга! Я ее, помню, под краном мыл, а она ножки свои толстенькие поджимала… Это давно было, не переживай!
Я бываю очень неприятным собеседником.
Пилинг
Первыми химический пилинг лица в СССР испытали в Магадане одноклассницы моей матушки. В 1954 году.
На вопрос о секрете красоты своей мамы моя мама бодро ответила, что, девочки, куриный помет на лице на всю ночь, и проблемы наши, девичьи, решены. Румянец, свежесть, исчезновение веснушек. Помет разогреть, потом терпеть.
Я бы написал, что похоронили всех девочек в одну аллею, было много слез и лейтенант один застрелился над свежей могилой, но мама запрещала мне врать более семидесяти раз в день.
Около месяца по школе ходила моя умница матушка без всякой там конкуренции. И время это было использовано матушкой с толком. А когда подружки начали возвращаться, то мама научилась бегать, полюбила природу родного края и изучила все воровские пути отхода.
Добродушное желание помочь всем окрестным дуракам, презрение к доводам рассудка и легкость восприятия мира мама передала мне в полной коллекции.
Сестра Оля
У меня есть двоюродная сестра Оля.
Человек такого оптимистического склада характера, что людей, непривычных к подобному накалу жизнерадостности, порой приходится приводить в чувство, обливая холодной водой.
Уж на что я человек-улыбка, а до Оли недотягиваю. Такой она колокольчик, что в сравнении с ней я просто треснутая рельса на цепи у ворот, в которую вертухаи дубасят, созывая зэков на стылую баланду.
Оля – художница. Естественно, что такая вот беда одна не приходит, и поэтому Оля еще скульптор и декоратор. Многие, придя ко мне в гости, окончательно убеждаются в моей мании величия, разглядывая гипсовый бюст в прихожей. Перешептываются, показывая глазами на два моих портрета в стилистике Доу. Вот, мол, он каков! Дориан-то наш, Грей. Устроил тут, понимаете, Эрмитаж.
Оля – художница. Естественно, что такая вот беда одна не приходит, и поэтому Оля еще скульптор и декоратор. Многие, придя ко мне в гости, окончательно убеждаются в моей мании величия, разглядывая гипсовый бюст в прихожей. Перешептываются, показывая глазами на два моих портрета в стилистике Доу. Вот, мол, он каков! Дориан-то наш, Грей. Устроил тут, понимаете, Эрмитаж.
Раньше я, запинаясь, объяснял ситуацию, оправдывался, накидывал на скульптурное великолепие пальто. А теперь рукой махнул. Думайте что хотите.
Кузина Оля постоянно выходит замуж. Не успеешь привыкнуть к Сергею, только перешел на «ты» с Александром, а на подходе уже какой-то Коля, уже, глянь, Валентин с шампанским торчит в дверях, в гости он пришел, сизое рыло.
Года два тому назад я не выдержал и стал взывать: Оля, говорю, сестра моя любезная, давай-ка уже определяйся. Что это за бесконечные репетиции?! И ладно бы парни твои были поганенькие да плюгавенькие, нет же! Все как на подбор. Статные преображенцы практически. Пробка Степан. Милушкин-кирпичник. Елизавета Воробей. Нет, смеется проказница, нет, не пресытилась я еще своим девичеством! И что с ней сделаешь?!
Мужчин себе Оля выбирает исключительно дельных трудовых профессий. Натура художественная. Тянет ее к природе, за гаражи, на насосную станцию ей хочется.
Трудно забыть, например, кузнеца Алексея, мастера горячего обжима металлических изделий. Сколько ликования вызвал у меня пожарный Виталий! Горько и пусто стало на душе при прощании с шофером Виктором. А как плакал у меня на кухне, упрятав багровое обветренное лицо в огромные ладони, романтик Антон, штурман нефтеналивной баржи ЗЩ-483…
Подруг-то у Оли немного из-за ее постоянного состояния «на очевидном выданье». Подруги-то не дуры такую бомбу тикающую к себе домой приводить, с мужем-сварщиком знакомить. Поэтому функцию подруги выполняю со свойственным мне умением я сам.
Это изнурительно интересно.
Оля тут решила ко мне в гости приехать, погостить, набраться свежих впечатлений. Такая это радость непередаваемая! Приезжай, кричу в трубку, приезжай скорее, тут такие портовые грузчики есть, такие стропальщики!
Оленька
Моя сестра Оленька-Гуляй-Пока-Здоровенька ежедневно совершает пробежки в лесополосе.
Летом сестричка бегает так, что старенький эксгибиционист районного значения (Чербурасов Анатолий Сергеевич) плачет в зарослях, немного сгорбившись и сжимая фотографию Оли в свободной от занятий руке. Понимает, что такая вот конкуренция с Олей его губит.
А зимой Оля бегает одетой неожиданно тепло и разнообразно.
Подъехал утречком к родным воротам и вижу, как по дорожке мчится на лыжах форменный гренадер из отступающей армии Бонапарта. Ольга – художница, удержу не знает. Если уж наряжаться в подобранное по дороге, то будьте покойны, будет радужное пончо! Шапка из Лапландии с рогами. Красные боты. Шарф до земли.
– У меня еще бурка есть, – говорю сестре, – надевай ее почаще. Мало о нас слухов по деревне ходит. Ты хоть бы в укромных буераках каких бегала, родненькая. Ведь скоро по наши души соседи с вилами придут, хорошая моя…
Сезоны
Моя сестра Оля – сезонная дама. Собой прекрасна. Она, с ее уверенных слов, младше меня лет на двадцать. Кто тогда бил меня на горке – непонятно.
Она и сегодня умнее, красивее и сильнее меня. Поэтому я ее боюсь. Как и тогда на горке.
Зимой Оля очень волевая, с экстремальным отливом окалины. Заходит в помещение – искры, звон шпор и мантия в подпалинах на кирасе, снежинки на ресницах. Я же зимой печально прею в тепле, прижав к груди мешок с припасами.
Зимой у Оли много спорта, много дел, много всего цельного, литого и мраморного. У меня зимой грусть в печной духоте.
На ее звон отвечаю глухими причитаниями. Она танцует – я раскачиваюсь на лавке.
Весной Оля хитра. Она строит планы в венке, хитро расчерчивает перспективы и вся собой цветущий генштаб. Я весной грущу над упущенными возможностями. Весной Оля брезгливо тыкает меня палкой, пробуждая к жизни. «Брось меня…» – шепчу из-под груды одеял.
Летом сестричка хищна и проворна. Именно летом с Олей случаются романтика, луг и фотограф. Или еще какой случай с выпивающим экстравертом.
Летом Оля звонит мне редко. Говорит жарким голосом «аллоу», фоном – прибой и сладкие шорохи. Фотограф шебуршится у нее в загорелом кулачке. Мигай, мигай, звезда ночная.
А я летом невесело переживаю по поводам, подброшенным самой жизнью.
Осенью Олечка моя удовлетворенно кается за лето и копит силы на зиму. Пытается воспитывать моих детей и детей моих детей. В прошлом году это был французский язык такой силы, что и меня задело на излете: накрыло в блиндаже во время всестороннего печального чесания со вздохами. Же пансе ке боку де шез сюр ле карактер эфемер де ля ви.
Еще осенью мы шумно празднуем наши дни рождения, которые я справедливо считаю выставкой трофеев. Показываем друг другу набитые чучела «отношений, достижений и выводов». Ее трофеи гораздо разнообразнее моих. Что понятно. Я – квалифицированный и все понимающий жертвенный агнец, а она – звенящий лук Артемиды в руках умелого Эрота. Поэтому в ответ на пышные демонстрации Оли робко протягиваю на обозрение новый тощенький альбом марок.
Потом сидим у окна.
Канун Нового года
Вчера вечером валялись с сестрой в клубных лондонских креслах и хвастались друг перед другом всякими несчастьями.
Конечно, у Ольги есть передо мной очевидное преимущество. Она родилась 29 декабря. Люди в возрасте дожития меня поймут. Они знают, что это значит – пытаться при прежнем режиме рассчитывать на нормальное празднование дня рождения накануне Нового года. Каково это было: ожидать выдачи нормированной банки глобусовского горошка, чтобы перед одноклассниками понтануться. А сыр? А шпроты? А мандарины? И все это рядом, все это пахнет, все это в шаговой покражной доступности лежит на балконе в бумажных свертках, чуть запорошенное, рядом с санками и лыжной палкой.
И все это, гля, бережется для более семейного и счастливого праздника, по сравнению с которым твой день рождения – какая-то невнятная и досадная помеха. То есть люди поднакапливают деликатесную составляющую для боя курантов, для всеобщего торжественного обновления, для радостных криков и праздничных слез. Родители готовы вспоминать свои студенческие годы с лысым дядей Геной, специально прилетающим из Кургана, салатницы ждут, селедочницы изнывают, шампанское в сугробе, три палки колбасы под кроватью. Куплена новая комбинация. Все на остром нерве. Война рецептов.
А здесь, оказывается, еще бродит меж стульев тоскливое существо с намерениями отпраздновать свое сепаратное мероприятие, зазвать одноклассников и под Джо Дассена устроить оргию с пепси-колой… Симпатии такая дочь не вызывает, правда? Она выбивается из праздничного ритуального шествия. Чужая, так получается, девочка.
Нынешнее поколение меня не поймет и в этом конкретном случае, и в прочих моментах, формировавших психологию моих ровесников.
Недавно сидел в кабинете управляющего представительством английского банка по Восточной Европе. Мы с ним абсолютно разные люди, хоть оба родом из СССР. Одно чувство, одно серьезное переживание паролем соединяет нас через огромный стол, материки и океаны. Я знаю, что он знает, что я знаю, каково это – быть поднятым за колготки над дощатым в масляной краске полом пьяным Дедом Морозом на утреннике. Такое ощущение не забыть даже в Китоне (Валера, привет!). Как колготки врезаются, а сердце некоторым образом замирает от гордости.
Общего, фундаментального в людях моего поколения гораздо больше, чем различий. Так мне кажется. В Лондоне вообще приятно обманывать самого себя. Тут этим каждый пятый занят.
Годовщина
Сегодня годовщина моей первой свадьбы! Только сейчас напомнили!
Отличная была свадьба! Через девять дней после нее сын родился.
Все, все участники свадебного торжества были по-своему прекрасны. Наибольшим вниманием со стороны посторонних свидетелей нарождающейся семейной гармонии пользовалась, конечно, молодая жена. При общей хрупкости и росте в 155 сантиметров она самоотверженно несла от ЗАГСА к Вечному огню, от Вечного огня к ресторану, от ресторана на брачное ложе бушующего в животе наследника весом (как выяснилось чуть позже) в 4,7 кг. Еще и танцевала разные энергичные танцы, давая понять своим подругам, что ни о чем, в принципе, не жалеет.
Я, само собой, олицетворял поверженный порок и смущенное сластолюбие. Плюшевая тетя из органов регистрации смотрела на меня поверх своего бюста с искренним недоверием.
Родственники невесты, все сплошь украинские военнослужащие разной степени интендантской зависимости, возбуждали во мне противоречивые чувства, от которых я и сейчас не вполне оправился. Друг Бугримов подарил мне надувную лодку. Которую через три часа полноценного застолья стал надрывно надувать. Так я его и запомнил – спящего в углу, с крепко зажатым во рту ниппелем, укрытого невздутым подарком.