Я, конечно, сразу снурым своим носом в пакет для передач – захотелось оценить масштабы родственной любви. А посреди яблок и персиков лежит кольцо в коробке.
У меня от радости аж сердце зашлось рысистым стуком. Дождался, думаю. Дожил до признания потомков. Теперь в очень выгодном ракурсе буду лежать на возвышении, а на руке кольцо переливается под мраморными сводами. Как у Гавриила Романыча Державина, первейшего русского пиита, про которого многие, наверное, слышали.
Срывающимся от понятного волнения голосом говорю хрипло:
– Спасибо, конечно, за долгожданное подношение, однако было бы желательно узнать повод, так сказать, очертить круг подозреваемых…
Слышу в ответ:
– А я замуж выхожу! А кольцо принесла показать-похвастаться…
Ну, то есть сделать то, что ожидает любой дядя, находясь в больнице на безнадежном излечении.
– Я смогу и оценить! – говорю вполне иронично, бодро вправляя в глазницу треснутый монокль и как бы подпрыгивая в нетерпении среди мятых подушек.
– Вот оно!
– Ах, ты ж… – только и успел промолвить я, сжимая в кулаке залог любви. И в конвульсиях несколько задергался. Думаю, что два электрошока перетерплю, а драгметалл может пригодиться.
Потом одумался.
Спрашиваю:
– А чего не по размеру кольцо любовное, залог счастья?
Сам надеюсь при этом, что воздыхатель не просто жулик, а грабит масштабно, караванами берет на таможенных терминалах… И в свете коптящих факелов мечет в толпу невест ценности.
– Ой, дядь, он все магазины обыскал – искал мой размер. Найти-то невозможно на мои пальцы – очень они у меня тонкие…
И руки свои нижегородские ко мне тянет.
Девоньки, девоньки, как вас обмануть легко! Несмотря на высшее образование и наличие персональной автомашины «RAV-4» с салоном из бежевой кожи…
У жены, не иначе, колечко изъял. Вытянул, пользуясь сонной беспомощностью, из рундучка. Такое у меня мнение сложилось.
Но вида не подал. Разметался на постельке в стиле девицы Люверкюр и позволил снести себя в реанимацию.
Сын
Когда меня в молодости подперло безденежье, а судьба, счастливо улыбаясь, вручила мне младенца Вавилония Джоновича, я ушел в море на заработки и отходил два года в Тихом океане в команде, состоявшей главным образом из филиппинцев, а также двух украинцев, семи испанцев и марокканца. Спина вспоминает об этих годах, отданных романтике, постоянно. Но я без упреков: так было надо. Отложил диссертацию и стал выполнять то, что считал долгом. И не всегда было мне при этом хорошо, приятно и ослепительно.
Люди поколения моего отца не задумывались о том, правильно или неправильно надо поступать, а просто делали что могли. Люди моего поколения делали многое от безысходности. Тоже не особо рефлексируя на свой счет. Корить жизнь за это нелепо.
Когда настала пора малышу Вавилонию встать в семейный строй и подсобить, малыш Вавилоний резко занялся критикой общества потребления и отдался поискам. Хотя и не малыш вовсе уже, а вполне себе.
Я же упорно, как дряхлеющая кляча, слушаю упреки людей, симпатизирующих Вавилонию Джоновичу, в моей черствости и жестокости. Мол, я должен, шлепая копытами и тряся отвисшими старческими губами, продолжать весело катать коляску, в которой детство с шариками крутит голову, улыбаясь лучикам солнца. И не дай бог испортить детству его настрой!
У меня нет вопросов к младенцу Вавилонию. У меня вопросы к тем, кто считает, что я что-то обязательно ему должен до гробовой досочки.
Если это справедливый мир, то я пою ему хвалу.
Родовые проклятия
Вчера вечером обедал в ресторане с сыном. Дожил до славного денечка, можно с сыном ходить по трактирам да заказывать по ним разнообразную осетрину.
Поевши осетрины, пили кофе, мужественно и терпеливо глядя на морской закат. Потом разъехались по своим людоедским делам. Сын в красной «мазде» ринулся в пучину чувственных наслаждений, а я, привычно перекинувшись через борт, на грузовике, обнявши некрупного еще, но многообещающего поросенка, вернулся в свое усадебное благополучие. По дороге на свои родные теперь болота, придерживая ногами мешки с химическими удобрениями, улыбался.
Ничто так не сближает родителей и детей, как родовые проклятия. У меня, например, несколько таких есть. Одно из проклятий я успешно передал Георгию Джоновичу.
Суть этого проклятия, наведенного на меня еще при СССР, такова: где бы я ни находился, на какой бы широте-долготе ни искал себе счастья, под аргентинским ли выцветшим небом, на Кот-д’Азюр, в мордовской сыромятной тиши, в Лондоне, в Вене, в Ташкенте, хоть где, короче, если я захожу в питательное заведение, ко мне обязательно подойдет самая неприятная официантка.
Уверен, что такую официантку держат в подсобке специально для меня. Принимают на работу, отводят в клетку и начинают ждать. Кормят изредка, основа рациона – сырое мясо, сопровождаемое показом моих наиболее удачных фото, укрепленных над звенящей миской. Только я на порог, только я сажусь за столик, клетку распахивают и со словами «Вот он, твой звездный миг!» оголодавшую официантку выпускают на меня.
И вот она идет. Взгляд ее пылающ. Руки ниже колен. Она ничего не помнит.
И я тут такой сижу. Какой-то такой уже заранее несчастный, что просто не хочешь, а долбанешь тяжелой папкой меню по темечку.
Школьная форма
Рассмотрел купленную школьную форму неожиданного для меня образца.
Представил в ней и Георгия Джоновича, и Вавилония Джоновича, и прочих Джоновичей, число которых после летнего отдыха устанавливает конная полиция.
Школьная форма эта прекрасна. Не хватает только орхидеи в петлице, котелка, свернутой «Таймс» и двух индусов-камердинеров: Ага-хана и Сукрамбхати. Сукно аглицкой фабрикации. Цвет – уверенно банковский. Гарнитура фантастическая: переплетения змей каких-то на пуговицах. Учиться в такой форме совершенно невозможно. В такой форме возможно только принимать решения об аннексии Трансвааля. И под шампанское рассуждать о котировках «Де Бирс» среди дубовых панелей, модерна, пальм и красивых германских агентов.
Я в своей школьной форме полноценно жил. Она была окопной правдой. По ней все читалось: когда, с кем, гудрон, забор, отчего, кому и известь. Выходишь в форме со стройки, валяешься в снегу, все нипочем. Со второго дня как задница начинала лосниться, так и лоснилась ярко и свято весь учебный год. В этой новой форме – только чинные прогулки по тротуарам на манер старой девы и жеманные темы про вздорожание куртизанок из одиннадцатого.
Чудовищно.
Борода
Мой старший сын Георгий Джонович решил отпустить бороду.
В принципе, этой фразой можно и ограничиться. Но чувства, заставшие меня врасплох, настолько сильны, что ограничиться одной фразой или даже криком не выйдет.
Еще вчера сын пах молоком и теплом мокрых пеленок, был кудряв, лепетал «папа» и показывал на картинке пальцем козлика и ежика, а уже сегодня с бородищей чуть не до пояса и ладонями, в которых моя голова может спрятаться без малейшего остатка. Это заставляет вздыхать.
Вообразите себе мое поселковое утро. Я в расслабленной неге шевелю пальцами ног в бассейне, поедая ледяную черешню. Мысли эдакие туда и неспешно сюда. Поливальная машина уютно шуршит. На туго натянутую колючую проволоку поверх забора села стайка скворцов, электричество им не страшно. Хотя, по идее… Короче, хорошо.
И тут происходит явление. Фигура вырисовывается в капюшоне. Высокая. Из капюшона торчит рыжая борода. Я чуть было балласт не продул, как подводная лодка, уходя на погружение в бассейне. Я бы на дне затаился, но халат помешал. Собирая с поверхности воды полы халата, обреченно смотрел на приближающуюся беду. Вот, думаю, смертельный номер и закончился, собирайте с тел номерки на пальто. Так в бассейне и останусь.
А в некрологе скажут: «Помер от явившегося утром духа литератора Ф. М. Достоевского. Прощание с покойным произойдет в легкой непринужденной обстановке загородного дома. Дресс-код мероприятия – смарт-кэжуэл в морской тематике. Пришедшим проститься будут предложены напитки и легкие закуски, любезно предоставленные безутешным рестораном «Мизандари» (ул. Садовая, 280, вход со стороны ул. Самарской, шашлыки-мчади, гоми, сациви, «Скушай что-то у Ашота!», ресторан «Мизандари» – уголок жаркой Грузии в Самаре). Траурное мероприятие будет сопровождать оркестр джазовой музыки Ефима Когана. После возвращения с кладбища состоится лотерея-аллегри с призами и танцами. Скорбим вместе с вами. Агентство «Праздник».
Пока я, прижав руки к груди, прощался с миром, медузно колыхаясь на полбассейна восточной халатной роскошью, опасная фигура бородатого сына (я в самом начале запалил интригу) молча стянула с себя капюшонную фуфайку, попрыгала попеременно на правой и левой ноге, снимая кеды, и рухнула в бассейн, окатив меня поднятой волной.
Вот чем хороши современные вещи, например, нынешние ужасные шорты до колен? Их можно не снимать вообще, ну или в случае крайней необходимости, по принуждению или по страсти. А так нет, снимать не обязательно. Вышел из леса и прямо в бассейн. Удобно.
В мокром виде борода Георгия Джоновича производит еще более удручающее впечатление. Сразу оказываешься в плену воспоминаний о церковном расколе, тощей шее Никиты Пустосвята и огненном срубе протопопа Аввакума.
– На лико твое зело любо взирати! – двоеперстно благословил я вынырнувшего наследника. – Брада – сущее благословение мужа, отрада глазу и поучение. А че рыжая такая?
Услышав в ответ короткое «Хна!», полез из воды эдаким хозяйственным бобром, поняв, что серьезного разговора сегодня с клубным сыном не будет.
В столицу
– В выборе между лечением, учением и женщиной выбирай то, что подешевле! – крикнул я в исступлении на перроне.
И заплакал, махая замызганным платочком вслед уходящему поезду.
Сколько еще невысказанной мудрости таится в моей отцовской груди. Чему там научат кровинку мою в столице? На сорок-то рублей серебром!
Пирсинг
Как объяснить молодежи, что в 1984 году я всерьез раздумывал, не разрезать ли ребро ладони и не засыпать ли туда соли, чтобы стать настоящим каратистом?
А объяснить надо. Встал вопрос о необходимости немедленного пирсинга для молодежи.
Об острой необходимости пипирсинга этого я узнал случайно, подслушивая в течение получаса телефонные переговоры молодежи. Сначала начал, по обыкновению, орать и вычеркивать уличенных из завещания. А теперь вот решил героическим прошлым своим всех уделать.
От татуировки отговорил же, показав заросший седой шерстью женский профиль на плече. Теперь буду отговаривать от пирсинга. Возьму молоток, гвоздь, табуретку, соберу волю в кулак.
Блондинки
Ходил в гости. Смотреть на блондинок.
Вынесли сначала блондинку Марию. Улыбчивую, в платке. Больше всего мне у Марии понравились жизнелюбивые щеки.
Видно, что Мария – дева с чувствами. Тянулась ко мне сначала руками, а когда положили на скатерть, пробовала дотянуться и ногами. Мол, гляди, какова я, не проворонь счастьице! На руках у меня вела себя дерзко, совала себе в рот мои солнцезащитные очки, тыкала пальцем мне в глаз, потом вздохнула-загрустила, и ее уволокли менять памперс.
Чуть позже в залу вошла статная блондинка Катерина. Думаю, чтобы уточнить, что тут такое происходит, если меньшую сестру оттащили в ванную и там, рыдающую, моют. Может, тут вареньем всех обмазывают или шоколадом?
Как полагается опытной модели, Катерина передвигалась на полусогнутых ногах, занося нижнюю часть корпуса несколько вперед. У блондинки Катерины взгляд был тяжел и пресыщен. Держась за стену, постояла некоторое время, а затем удалилась. Не заладилось у нас с Катериной, хотя я ей улыбался и прочее, включая печеньку. Не судьба.
Я (как опытный и заслуженный отец) давал растроганным хозяевам советы, касающиеся воспитания. Путая имена своих детей и перевирая даты, темпераментно раскрывал секреты своего отцовства.
– Следите за детями! – умолял я. – Не успеешь уследить за ребенком, не успеешь глазом моргнуть, а он уже бежит с помповым ружьем к зданию районной администрации! И по телевизору психологи, перекрикивая рев сирен, орут ведущему в прямом эфире: «Кто воспитал этого дегенерата?! Почему не была проведена в третьем классе обязательная лоботомия?! А?!» Да… Или вот, как я понял, девочки у вас. За девочками нужен совершенно иной, более суровый догляд. Девочек надо больше бить, это понятно. Выбивать из них эдипов комплекс беспощадно! Иначе девочка будет искать в каждом встречном в клубе щетинистого идиота папашу! И ведь может найти, а это нам к чему? У нас свои дочери есть…
Поколения
Общался с оставшимся в строю старшим поколением.
Им трудно со мной. Они провели лучшие годы своей жизни между дьяволом и бездной, прижимаясь к дьяволу, чтобы не упасть в пропасть, или падая в пропасть, чтобы не прижиматься к дьяволу.
А тут я ангелом светленьким сверху прилетаю, чтобы оценивать их жизни. А они не продавали взбитые сливки вразвес, раскладывая их в кружевные коробочки под альпийской голубизной. Они другим всю жизнь промышляли. Они своими заусенцами могут и сейчас с меня шкуру снять. Им меня принять трудно.
Они смотрят на меня: «Понимаешь, Джон, – говорят они взглядом, – когда к нам прилетал такой же, как и ты, в пятьдесят втором, мы предприняли кое-какие действия, по итогам которых суд решал: сколько тысяч ударов палкой получат одни только свидетели этих действий… Что уж про остальных-то участников говорить? Как-то так, что ли… Не знаем, как это получше тебе обрисовать. Улетал бы ты, родимый…»
Мне с моими младшими легче, конечно. Я им прямо говорю через запертую дверь: обиду на вас не держу, поэтому платить вам не буду. Логика в этой конструкции хромает, но им и этого достаточно. Им смысл не очень важен. Они заворожены интонацией и ритмом. Я же в это время топором в косяк хреначу.
Старшее поколение – для меня загадка. А младшее – для меня каша.
Конфликт поколений
Звонила дочь Александра Джоновна и выговаривала мне, что я избаловал несовершеннолетнюю внучку Елизавету Генриховну.
Оправдывался.
Звонила несовершеннолетняя Генриховна и выговаривала мне, что живет она теперь в кромешном педагогическом аду. Сказала, что «когда я вернулась – они! они ничего не перестали! а стали еще новое делать!»
Они – это ее родители, которые, в принципе, тоже дети, но только не для нее, а для меня.
Оправдывался.
Носить бы всех, как раньше, в кармане. Гладить по высунувшимся носам.
Социализация
Забросил несовершеннолетнюю Шемякину Е. Г. в детский сад. На время. Для социализации. Слишком взрослая стала. Пусть посмотрит на детство. А то смотрит только на меня, что вредно. И Елизавете не очень полезно, кстати сказать.
Детский сад – мое почтение! Солидность такой степени, что говорил с воспитательницей негромко, чуть присев и заискивая взглядом.
Имена у детсадовцев сплошь Афанасий, Аграфена, Савва, Клавдия. Да Никита, да Евдокия. Да Прокофий тож. Иконы висят в углу.
Раздай им крошечные цилиндры, сапожки и поддевки с душегреями – чисто «Правда хорошо, а счастье лучше, или Не в свои сани не садись!». Того и гляди, начнется прямо на глазах продажа кудели, льна и сала. Так-то!
Приковыляла ко мне какая-то Лукерья с косицей. Спросила со строгостью, что я тут делаю. Ответствовал, осанясь, что конфет скусных привез на пробу, и вручил две. Сначала одну, а затем, под строгим взором, и вторую. Пожевывая, Лукерья, стало быть, разрешила мне и далее сюрпризы эдакие делать. Отошла неспешно.
Генриховна поныла для приличия, а к вечеру вспомнит ли уже меня? Не знаю.
Nur Mut, Генриховна! Das schaffst du schön! Da bist du an den Falschen geraten, гейст сомнения.
Прыгнул в тарантас и крикнул Порфирию: «Гони, жадоба, жги! Всех дави! На трешницу и до крови! За все плачу!»
На автомате
Походы несовершеннолетней Шемякиной Е. Г. в детский сад стали давать свои диковинные плоды.
Я приготовился к ее курению, мату, хриплому хохоту и использованию вульгарной косметики. Запретил себе думать, что эти явления – мои самые любимые проявления честности у женщин. У тех, с кем сводила меня трудная жизнь пастора.
Но Генриховна начала свое растление с другого.
Утром рассматривала себя в зеркало. Я это не поощряю, кстати сказать. Не знаю даже, по какой причине. Конкуренции, что ли, не люблю… Не знаю.
Рассмотревши себя в зеркале, Шемякина вздохнула и сообщила мне:
– А ты был донором?
Я быстро ответил, что никогда, никогда, ни за что!
– Ты был бы, наверное, хорошим донором губов…
– Губ, – это я на автомате.
– Губ, – твердо повторила Генриховна.
– Я из тебя щас шапку сделаю на пуговице! – я ведь педагог от Бога.
– Сейчас, – это уже Генриховна на автомате, – сейчас…
Шкаф
– Граф Гнев Иголаич Простой.
– Кто?! – поперхнулся я. – Хто? хто? бха-бха, Простой?
Но несовершеннолетняя Елизавета Шемякина уже скрылась в шкафу, где у нее волшебный такой за2мок, с садом и колдунским колодцем.
Она в этом замке часто живет и волшебствует. Тяга к знахарству у нас в крови.
Дед мой, Георгий Александрович Шемякин, отпилил ногу геологу Забелину, спасая его от гангрены. Под вой вьюги, с тремя классами образования, пилой и верой в свою правоту и верность выбранного метода.
Я содержал целое шапито кудесниц от народной медицины.
Георгий Джонович, насмотревшись до одури «Гарри Поттера», со своей подельницей Эльвирой Лимоновой чуть не отправил на тот свет выводок ангелков из второго класса гимназии нумер один. Хотели всех сделать невидимыми, что ли. Или летающими. Я не очень помню, потому как родители чуть не вознесшихся на небушко невидимок хотели меня самого этим купоросом накормить.