– Ви хайст ду, бубби, – говорю. – Ком цу мир, битте!
Тут есть особая тонкость. При перелетах на зарубежных линиях надо производить впечатление лукавого, но не очень опасного бесноватого. Желательно при этом хромать, дергать головой и моргать глазами в загадочной последовательности. Можно негромко петь. Тогда должная забота персонала будет обеспечена.
Летели во Франкфурт очень скучно. Я было сунулся из своего бизнес-класса в общую залу, чтоб походить между рядов, позвякивая чайником, попродавать брошюры и собственные фотографии с душевным автографом, но публика злобно спала, отвернувшись друг от друга.
Вернулся к себе огорченным и, укрывшись казенным пледиком, решил перепрятать схороненные в сиреневом исподнем наличные. За тем занятием и был застигнут надзирающей стюардессой. Некоторое время молча, не мигая, смотрели друг на друга. Я – кокетливо снизу, придерживая подбородком сползающий плед, продолжая упихивать под ним мятый ворох ассигнаций, она – сверху.
Дуэль взглядов осталась за мной. Немецкая девушка, не поворачиваясь спиной, ретировалась в свои покои и затаилась.
Потом принесли еду. Хотел было помочь сотрудникам «Люфтганзы» порасталкивать задремавших соотечественников, суя им под нос вареную морковь. Но без повязки «Полицай», которую мне так и не выдали в ответ на вежливую просьбу, отказался.
Сели во Франкфурт с опозданием от графика на два с лишним часа. Мой рейс на Мадрид уже улетел.
Ночевал в какой-то непонятной гостинице, свернувшись калачиком, подсунув чемодан под голову. Соленый прибой казался в этот грустный момент обидной сказкой.
Переночевав в угрюмом франкфуртском отеле, затемно, удачно поддев под приталенное зеленое пальто (см. лисий воротник) два отельных халата, подпрыгивая при ходьбе, двинулся к аэропорту. Не стал дожидаться обещанного люфтганзовского «мерседеса», вошел в азарт. На календаре 31 декабря уже! А впереди еще пересадка в Мадриде… Ну вас, думаю, надо засветло встать у табло, мало ли что!
В самолет на Мадрид я вбежал, размахивая чемоданами, первым. Привольно раскинулся в кресле и с искренним любопытством стал смотреть в иллюминатор. Снова во мне проснулся оптимист, расправил свои налитые силой плечи, румяный идиот.
Самолет заполняется постепенно. Зашли какие-то монахи. Потом вошли монашки. Потом вкатили на коляске еще какого-то заслуженного церковного иерарха.
Неплохо, неплохо! Если и попадем в зону турбулентности над горами или двигатель загорится, то хоть поговорить будет с кем на темы, подсказанные самой жизнью.
Стал на всякий случай тепло улыбаться монахам и делать глазами разнообразный плезир монашкам. Такие знакомства – они, знаете, лишними не бывают при взлете и посадке.
А самолет мой меж тем не взлетает и не взлетает. Хотя пора бы уж ему и того, взмыть. Вместо этого подъезжает какая-то дикая цистерна с большущим шлангом, и аэропортовские служители начинают наш самолет из этой цистерны поливать какой-то вонючей смесью.
Господи! Наложи же тяжкую узду на челюсти мои, чтобы не вскричал я в собрании достойных, славящих тебя!
Обработку жидкостью против обледенения немцы провели очень тщательно. Поливали со всех сторон, запрыгивали на крылья и вновь поливали. И так целый час.
Вылетели из Франкфурта с опозданием в полтора часа. Страшен был мой лик в этом полете. Монахи, прежде очень оживленные, наблюдая некоторое изменение моего сознания, постепенно группировались вокруг колясочного иерарха, как думается, обладавшего повышенной святостью. Разговаривали исключительно тихо, нервно перебирая свои четки. Видно, совещались на мой счет. Что делать будем, братие?! Как убережемся от такого демона дальних странствий?! Поможет ли моление святой Урсуле в этом тяжком случае одержимости?..
В здание аэропорта города-героя Мадрида я входил тяжелым чеканным шагом возвращающегося из изгнания герцога. Самолет на о. Т-фе улетел двадцать пять минут назад без меня.
P.S. А я меж тем уже в Италии. Хотя особой разницы с оставленной за спиной Швейцарией не заметил. Условно-итальянское население коренасто и в вопросах еды основательно. На ужин предложили поесть местного итальянского сала и картофеля. Пока накрывали на стол, сверлил взглядом своего проводника. Куда завел? Не врал ли компас? Что это за Италия такая, с салом?..
Во время ужина же смотрел российское ТВ. Натолкнулся на выступление своего обожаемого и грозного Властелина. Чем дальше, тем больше утверждаюсь в мысли, что президентом Медведевым манипулируют, шантажируя полученной им тройкой в пятом классе. Только тяжестью такого компромата можно объяснить его регулярные появления на экране.
Путин в спектаклях этих был гораздо органичнее, не производил впечатления нечаянно разбуженного.
Когда ж это все закончится?!
Очередная порция вулканического пепла. Когда первый раз накрыло, я как-то переживал, не знаю, пытался соответствовать трагизму момента. Метался с безумным взором с вещевым мешком за плечами по соседям, колотил им в ворота, причитал, всплескивал руками, демонстративно начинал в нескольких местах одновременно рыть убежища и тайные схроны, деловито заколачивал окна досками, закусив во рту гвозди.
Очень хотелось какого-то конца света. Такое со мной случается, не скрою. Люблю панику. Чтоб обезумевшие толпы на улицах, правительство – в сыроватых бомбоубежищах, тупоносые броневики на перекрестках, багровые сполохи на горизонте. Чтоб прощания через рупор и горящие под дождем дирижабли. Неплохо, если будут рвущиеся вдалеке склады, марсианские треножники, бессмысленная гибель эскадры и торопливая обреченная морзянка.
– Соседи! Соседи! – хрипло звал я через изгородь. – Давайте уже приготовимся, наденем чистые рубахи, простим друг друга… Соседи! Давайте уж по-человечески, что ль…
А теперь все уже не то. Что скажешь? Второй раз уже не очень интересно.
Поеду в Лондон на поезде. Конечно, я попробую там что-нить организовать. Не все же любоваться на североанглийских безработных в спортивных костюмах.
Болота
У нас, на веселых торфяных болотах, оказывается, есть немало удивительно созвучных моему психическому состоянию традиций.
Раньше я эти свои болота воспринимал прямолинейно. Считал надежным убежищем, и не более того. Затаился с фузеей у кочки и знай себе, посмеиваясь в прокуренные усы, слушай, как погоня за тобой неуклюже тонет.
Как убежище мое болото прекрасно! Несколько раз я, возвращаясь с сельской ярмарки, на которой я, по обыкновению, пытаюсь заработать денег рассказами о подвигах среди каруселей и груд подмякшей свеклы, ошибался поворотами, запутывался в карте, кружил часами среди каких-то развалин, а один раз так и вообще попал на какое-то самодеятельное языческое сборище.
Друиды или кто там их разберет?! Я в этом вопросе не силен пока. Знаю только, что основных, матерых таких, дремучих друидов в этих краях вдумчиво истребили римляне, но, вероятно, один друид все ж проскользнул между сторожевых костров, маскировочно хрюкая и хрустя желудями.
И дал тот друид, думаю, все ж потомство! Не знаю с кем, но дал. Как-то ухитрился размножиться.
Хотя, если посмотреть здраво, мысль о размножении в этих краях посещает редко. Это видно по лицам всех моих соседей. Как-то не вяжется процесс размножения с окружающим ландшафтом, не вписывается в пейзаж. Не Карибы. Мхи, вереск, ежедневные дожди и трясины прямо говорят, дыша промозглыми туманами: «Дружок, сворачивай ты свою гармонику, тут этого не надо, вот жабам – можно! а тебе – зачем?»
И, привалясь к сутулому стволу ясеня, согласишься, посребясь в затылке. Что жабам, конечно, тут здорово! А тебе зачем?
Запахнешь брезентовый плащик и, высоко подкидывая ноги, по гатям к дому… Вот и закончилась твоя встреча с романтикой, дорогой ты мой человек! Вот и окунулся ты в мир редких чувственных страстей и наслаждений! На жаб посмотрел опять же. Плюс свежий воздух…
Отвлекся.
И вот, значит, проламываюсь я сквозь совсем уж какие-то несусветные заросли, что называется, на поляну. Эта фраза присутствует во всех сказках братьев Гримм, если не буквально, то смыслово.
А на поляне люди в белом!
Эге, думаю, эге… Это ведь совсем не айболиты! Тем более что костер горит здоровенный в центре поляны, и несколько чуть менее зловещих костерков слегка поодаль…
Так-то я не очень пугливый человек, прекрасно бегаю с криком: «Ай! убивают!» – умею махом взлетать на высокие деревья и метать с высоты шишки, свисток у меня есть милицейский… То есть я подготовленный такой к встрече с прекрасным неведомым. И люди в белом меня не особо настораживают. Насмотрелся я на них в свое время. Плюс прадедушка наш держал прачечную для ку-клукс-клана, пока она не сгорела.
Но тут сама атмосфера заставила насторожиться. Не поверилось, что мне тут сейчас подснежники подарят после унизительных расспросов и помесячного ломания, как в сказке дедушки Маршака.
Но тут сама атмосфера заставила насторожиться. Не поверилось, что мне тут сейчас подснежники подарят после унизительных расспросов и помесячного ломания, как в сказке дедушки Маршака.
Нет, то, что мне сейчас что-то может обломиться, чувствовалось. Это ощущение, повторюсь, было в воздухе растворено и густело при каждом моем шаге. Но не подснежники мне мерещились. Предвиделось многое. Колья мерещились, серпы, щербатая луна, волчий вой, треск валежника и элементы ритуального каннибализма под Большой Медведицей.
А при мне только моя веселая шарманка с пятью композициями да известный многим песик-озорник, который в тарелочку мне на пропитание собирает, догоняя разбегающихся жадин.
Пикник
В минувшие выходные выезжал на пикник.
Хотя само это слово мне не очень приятно. Не то чтобы оно вызывало у меня стойкие и стыдные ассоциации, сопредельные душе любого купца второй гильдии. Не так уж я сильно и чудесатил в прошлые, говорю, годы. Но есть в этом термине «пикник» что-то от лукавого. Пластиковое такое слово. Как посуда, которую многие повадились таскать с собой на лоно природы.
Меня особенно пластиковые ножи до слез трогают. С одной стороны, не понятно, что этим ножом можно отхватить-отрезать в толчее на поляне. С другой стороны, это ж типичное лицемерие! Да, берем с собой два ящика водки и жирную свинятину, берем с собой пиво и топоры, веревку берем для Николая Сергеевича (она ему беспременно пригодится, уж поверьте!), то есть в целом готовы к культурному досугу. Зачем тогда эти ужимчатые кривляния?! Мы с собой и ножи пластмассовые прихватили, типа! Вот, мол, любуйтесь теперь, как мы обуглившиеся куски мяса в кетчуп макаем, предварительно поерзав по ним свидетельством нашей беспечной интеллигентности…
Для кого это шоу?!
Нет, я не настаиваю на фарфоре и официанте Порфирии во вздыбленном от крахмала фартуке. Если уж встали на путь освобождения работников, то давайте пройдем этот путь до конца, но честно! Без лицемерия! Раз уж не привел нам Господь наш Всеблагой счастья редкого быть обладателем нормальных ножей и вилок, которые не жалко на траву-мураву вынести, то давайте жрать руками. Отжимать пятерней чавкающую тюрю с луком в тазу, деликатно, щепотью, отправлять во рты. Плов, опять же, на выручку может подоспеть. Поел руками плова, слизал жир с рукавов, обтер руки о голову белокурой пленницы, неплохо, неплохо! Раз не можем себе позволить десять вилок с ножиками заиметь, то давайте будем, как дети самаркандского Солнца, внуки Тимура! Нету крепостного у клавесина, сами сбацаем на ложках.
Вся эта пластиковая дурь, кстати, из-за женщин. Именно они покупают этот полупрозрачный кошмар упаковками, именно они волокут его в леса.
Искал этому зловещему феномену объяснение. Нашел с десяток. Основная причина – это женский формализм, столь укоренившийся в дамском сознании в последнее время. Хрен с ним, что маленький и гнется, зато долго возиться не надо, и в мытье не нуждается.
Хорошо, что в большинстве случаев эти псевдоножики так и остаются невостребованными, как, впрочем, и Николай Сергеевич. Так и лежат они в палатке вперемешку – ножики, Николай Сергеевич, веревка. Немые свидетели чужого разгула.
Впрочем, Николай Сергеевич часто лежит отдельно, в багажнике. Поэтому он еще часто бывает слепым свидетелем.
Но помнит, зараза, потом все, в отличие от остальных участников симпозиума.
P.S. У многих может сложиться неверное представление, что на пикниках я только тем и занимаюсь, что ворчу на непорядки и язвлю пороки собравшихся, вздымая над головой в черное дождливое небо скрюченный палец. Что мой надрывный голос только дополняет общее веселье собравшихся, получаемое от грома, грозы и разлетающихся от порывов ветра багровых углей.
Уверяю, что в этот раз все было совсем не так. Я был весел и беспечен. В легкой накидке из удачно подобранного на обочине целлофана бегал по лугу, например.
Старшинство
Вольтер в переписке с Екатериной нередко вываливал свой главный полемический козырь: «Я старше Петербурга!» Мол, дочка, ты в полный уровень-то гляди, я на нужном уже который десяток стою, человек я такой, весовой до упора, ты, доча, глянь яснее – перед тобой мудрец…
В армии в таких случаях говорят, отмахиваясь от солярного чада: «Кого бубет?! Тут все седые!»
Мне подобный ход в полемике кажется очень симпатичным. Как начнут про американское говорить неприятные вещи, я из вредности обязательно вверну, облокотясь о парапет, что Нью-Йорк старше Санкт-Петербурга.
Под треск шаблонов снимаю с людей часы и ботинки. Из капризного озорства.
Фруктовый сад
От прежних хозяев моего загородного домика, к которым я, закутанный в чужой пуховый платок, попросился переночевать, шурша запиской на булавке «возьмите его он хороший а зовут наверно мальчик», мне достался огромный фруктовый сад.
Все сейчас должны выдохнуть деликатно в сторону, потому как про «Вишневый сад» я ничего говорить не буду, лихие литературоведы могут расседлывать своих плешивых пегасиков, отбой, всем по палатам.
Огроменный сад, значит, мне достался. Который несколько искалечил мою жизнь. Когда прежних, добрых хозяев увезли на подводах к пристани, я раскатал закатанные было рукава и помахал вслед пыльному следу конвоя мягкой белой шляпой с тисненой лентой. Постоял у ворот, покачался на соседском штакетнике, проверяя прочность, вышел, похрустывая фальшивым векселем, в сад.
Сад меня очаровал. Яблони, вишни, груши, смоковницы какие-то, виноград, абрикосы. Машинально щелкая подтяжками, бродил меж июльских деревьев. Атмосфера была такой парадизной, что появись меж кустов смородины чувственно улыбающаяся полногрудая Ева, а я уже готов, уже тут, уже в одном сапоге, гогочу, сладострастно крутя вторым сапогом над головой. Пчелы, ароматы, трава, фонтанчики, скамейки и фонарики, дорожки под «дикий камень» – все, решительно все так, как рисовалось мне в моем приюте под завывание вьюги, с сушечкой в кулачке.
Трагедия началась буквально сразу. То, что урожай фруктовый богат, я сразу понял, когда на меня груши посыпались. Я только плечом ствол задел (вдруг, думаю, племянницу какую наверху забыли, решил наудачу проверить), а тут просто лавина мне на голову из груш. Потом настал черед крепеньких яблок. Потом, отплевываясь яблочными огрызками, я заблудился в ежевичнике и голосил там некоторое время, пытаясь по запахам найти дорогу на волю. На пляже, после моего посещения ежевичника, многие отдыхающие смотрели на меня с уважительным интересом, настолько я был располосован в самых неожиданных местах.
Что я только с этим гадским урожаем не делал! Сожрать все не представлялось возможным. Сначала я сбагривал урожай соседям. Когда соседи стали перебрасывать мне через забор мои же, как бы случайно забытые у них, ведра с вишней (откуда у людей столько силы?), я начал рыть ямы для захоронения фруктов. Делал я это ночами, при свете фонаря.
Поползли слухи…
Гости
Проводил значительную часть нашего экспедиционного корпуса домой.
Я уж думал, они вовсе не уедут. Подбрасывал в сортир брошюры «Российское гражданство: миф или реальность?» издательства «Точикистон-орулло». Заводил беседы во время чаепития на побережье, стараясь перекричать чаек.
– Вот она, осень! – драматически прижимал я к глазам платок. – Чаруюсчая пора подводить итоги нашего долгаго многотруднаго пути… Все летнее, суетное и блестясчее отшумело, отлетело и, смирившись, возвращается на круги своя. Секуляр секулерум. Сколь славен младой путник, влекомый долгом и осенней прибитой дорогой к себе домой, где ждут его разутые и голодные чада, покинутые и дрожащие у пустого очага, тихо и безнадежно спрашивающие у проходящих мимо покосившего плетня равнодушных сельчан: «А тятю, тятю нашего не видали? тятеньку… Нам бы хлебца…»
Как там пел Вертинский? «Мадам, уже падают листья и очень как будто в бреду…» Все разъезжаются, пляж пустеет, одни только мы не сдаемся и прыгаем на стылом песке, пытаясь оттянуть неизбежное возвращение… И прочее в таком же духе.
Но сообщество дряхлеющих отдыхающих не сдавалось. Смотрело на меня злобными глазами, билеты, которые я подсовывал под дверь, летали клочками по саду.
Начал демонстративно грустить у распахнутого окна, скрестив на могучей груди выпуклые руки, всем видом намекая на расстроенную по вине проживающих личную жизнь. Надеялся пробудить в людях мужскую солидарность и деликатность.
Добился обратного эффекта. Мне стали советы давать, как мне обратно стать счастливым в личном плане, не выгоняя друзей на мороз. Как это обычно бывает среди людей образованных, советы мне давали знающие люди, которые всю свою жизнь начинали строить романтические отношения с фразы: «Девочки милые! Купите дяде водочки…» – вися на руках у охраны.
Я даже немного отчаялся.