Огненный взор брошен, саблю с персиянского ковра рвешь! «За Матушкой отправляюсь! Пожил на славу, так и тут дам распоследнюю кадриль!»
И с черкасского ствола р-раз! В дыму палевом палашом своим направо-налево! Накрест! Как при Туртукае! Ногой забитое целебной ватой окно во двор под звон и чужие причитания – н-н-на! И из второго пистоля прямо в незнакомую проезжающую бричку, в которой вдруг обмяк седок в пестренькой косынке на шее, прижимая к груди шкатулку, с дырочкой аккуратной во лбу.
– Что-э?! Позабыли меня? Меня?!
И с рыком львиным оземь! А уж тут за мной и ангелы прилетят в драгунских касках, подхватят слабого дитятю своего и снесут на дегтярных крылах туда, куда генералов обычно отправляют – чучела из них делать восковые для воспитания в юношестве почета и бережения к святыням отечества.
Бронхит же этот мерзейший… Ходишь собственной карикатурой эдакой по залам, никого на месте нет, кашляешь, жалеешь себя. Слабо мотая тапочками, сидишь на продавленном великими россами креслице и плачешь, тряся зажелтелыми от турецкого табаку сединами.
Жизнь, куда ж ты умчалась?
Кризис
Читаю про то, что люди шьют себе одежду из тканей, которые не раскупили элитные портняжки. Видел людей, которые купили себе мебель из разорившихся салонов. Слышал про яростный торг у прогоревших кабаков насчет посуды.
Все это считаю благотворными проявлениями кризиса.
Когда начнутся распродажи тех, кто в эти кабаки ходил, заказывал эти недошитые шмотки и прочее? Пену дней надо сдувать полностью.
Так и вижу заведение, в котором за небольшую цену и в кредит (что важно) можно будет забирать в подневольное услужение ранее крайне эффективных и позавчера очень успешных. Я бы подъезжал к такому пункту переработки на кряжистых толстоногих лошадках, запряженных в розвальни, сколоченных крупными гвоздями из обломков роялей прогоревших филармоний. На лошадях – попоны из деликатесной ткани «SUPER 180». Сам же буду в самом чистом, что смогу подобрать по чьим-то сгоревшим гардеробам. Я уже присмотрел себе кое-что, кстати.
Чуб у меня уже есть, затылок же гол, так что узнать меня будет не так чтобы очень сложно.
Надо быть ответственными собственниками! Пора секвестировать необузданные потребности! Так прокричу, прожевывая луковицу сочную, привстав в лакированных розвальнях. И вожжами из ремней «Гуччи» потрясу. Выводите, крикну, динамичных! Самых таких давайте! Чтобы успешны и резвы были, не помороженных, короче! Без сладости чтоб! Вяжите их к этим вот, тем, в блейзерах, что за санками боками водят. Нам еще за рыбой ехать!
И Савелий Парменыч мой любезный в кривенько сидящей дамской диадеме из саней зальется лаем ликующим.
Похудение
Урезают желудки, чтобы похудеть. Видел по ТВ. Приходят в клинику и говорят весьма беспечно: режьте! Платят деньги за это благое дело добродушным медикам-брюхорезам.
Ведущая на ТВ чуть сама не вскрылась от восторга. Все допрашивала изможденную прооперированную: мол, как? как стать такой же и мне? А доктор тут же стоит и подмигивает в камеру.
Я задумчиво вытер жирные руки о белокурые волосы девы, подающей мне с поклоном на завтрак жареных поросят, чеснок, кисели и взвары. Вздохнул с протяжностью.
Думаю, что если подопрет, то я клинику открою. Буду заражать желающих схуднуть тифом. Под музыку, в клубах ароматерапии (тиф – он такой), в прекрасных палатах с панорамными видами на заснеженные горы будут бредить в тифозном жаре на кроватях из кедра модели, прочие красавицы поздних сроков поспевания, состоятельные идиоты всех мастей.
Бюджетная линия будет представлена покосившимся над оврагом бараком с качающейся под низким потолком лампочкой на голом проводе. Там, разумеется, попроще все будет. Нары, два ведра, прорезиненные халаты на персонале, шланг с напором воды, тряпицы для общей самостоятельной обтирки.
Для совсем уж – клетка и миска в луже.
Круизное направление можно наладить. Баржа-лайнер «Чумная Мэри» с заходом в Сызрань для пополнения отдыхающих. Туман, утро, черная баржа неслышно пристает к берегу, укрепленные веревками отдыхающие стоят вдоль борта в черных (черный стройнит) одеждах с порядковыми номерами на груди. Экипаж в колпаках баграми вытаскивает из трюма окончательно похудевших. Ветер тыкается в тяжелые просмоленные паруса. Скрипят доски палубы. Девочка Марья, опрокинув жалобный бидон, смотрит на наше молчаливое прибытие с пристани, зажимая рот платком. Я с черепом (символом долголетия) в вытянутой перед собой руке стою на баке передвижной диетологической лечебницы. Змея Эскулапа на бушприте скалит ядовитую пасть.
Кто откажется погрести на такой ладье до Саратова и, возможно, обратно?
И ведь не только тиф можно использовать для сброса веса! Холера может подсобить в этом вопросе. Для изящных духом – тропическая малярия прямо из благоуханных дебрей Конго и стакан джина на хине каждые два часа. Да мало ли…
Одна агент НКВД в Финляндии (миллионерша, кстати сказать) в 1940 году, чтобы похудеть, торопливо ела динамит. Похудела. Плюс арест помог, конечно. Но динамит рано сбрасывать с оздоровительного счета.
Не то чтобы много у меня было динамита, но раз такое дело…
Лава
Вот уже вторую неделю пугаю людей, вымогая у них всякое потребное мне сейчас. В основном, конечно, деньги и восторги. Строю планы на теплые малоношеные вещи приемлемых расцветок.
Для достижения целей жру окаменевшую лаву. Страшного черного цвета с белесым налетом веков.
Сожрал я кусков этой лавы на глазах у потрясенной публики уже 750 граммов. Разгрызаю куски пемзы в мелкое крошево и мучительно глотаю. Люди не верят – приходится стучать кусками по полировке, доказывая, что все без обмана.
Дела идут хорошо, но есть минус. Приходится сжирать весь кусок лавы без остатка. А они, куски-то эти, говорю, не маленькие совсем, а достаточно увесистые. Отсюда отсутствие аппетита. Нажрись-ка такими кусками, и печеные фазаны, основа моей диеты, в рот, помнящий дым Везувия, лезут с трудом. А сжирать надо без остатка, иначе позорное разоблачение и вставные зубы на неструганой полочке.
Куприн бы обо мне рассказ написал. Но на это теперь надежды мало, конечно.
Лавы осталось тоже не очень много. Расходую максимально бережно. Разворачиваю платочек клетчатый, вроде как из странствий единственное, что упас. И начинаю вгрызаться. Треск, скрежет, крошево из пасти, гримасы – все как полагается.
В следующий раз куплю таких кусков побольше. Они сладкие, потому как из закамуфлированного сахара, но твердые и пропитаны какой-то штукой, чтобы в воде стремительно не таяли. Я проверял – бросал в воду и звенел куском по стенкам бокала.
С годами зарабатывать становится труднее. Впаривание людям иллюзий – мое семейное призвание с XVII века – теперь приходится сопровождать подручным инвентарем. Люди хотят балагана, шамкаю я мысленно перед остолбеневшей аудиторией, клоунада вам нужна, так получите же ее, миряне добросердечны!
Второе января
Чем прекрасно второе января? Лично для меня тем, что наконец все разъехались.
Вчера вечером пару раз прошелся под окнами с проволочной петлей и повизжал дико за углом на два голоса с причитаниями. И утром разъехались все.
Провожал всех, по обыкновению своему, хлопотливо. Когда гости гуськом пошли к автобусу, любовался. Вот есть Венский бал, как я помню. А есть, наверное, и такое: Венский бал после наезда атамана Платова. Бредет бал в Сибирь в полном составе. Кто в чем на балу был – так и бредет в колонне. И я смотрю на этот Венский бал уже где-то при его входе в Тюмень. То есть перья у бредущих еще присутствуют, но не там и не у тех. На ногах накрученные куски ковров. На головах – заиндевевшие куски штор. Плюс видны следы торопливых ночевок в лютой степи, когда графиня с горящим поленом отмахивается от барона, а кругом сидят заинтересованные волки, которые еще под Тамбовом увязались за процессией.
По гостям было видно, что два, два наезда дикого атамана произошло. По локонам их. По платьям. И общему такому состоянию.
Лоукостер
Туда летел самолетом.
Вхожу в салон опоздавшим. Весь салон в черных форменных ушанках. Весь салон.
Я зашел. Офицер (решительно во всем черном) встал с кресла 2С и взмахнул рукой. Ушанки синхронно снялись.
Я в проходе стою. Первый раз такое вижу.
Хотел прослезиться и срывающимся в фальцет голосом вскричать:
– Благодарю за службу! Господа гардемарины, эскадре с якоря сниматься, бою походу товсь! Японский адмирал, который болтается сейчас у рейда, хочет нас атаковать! Пусть! И если же судьба сулит нам смерть! И ежели этот наш парад последний! Знайте! Мы идем! Сомнения! Прочь! На прорыв! С Богом! Ура! Гимн!
Вместо этого скоренько прошмыгнул на свое место, где конспиративно затаился. Достал из портфеля легкий завтрак, начал деликатесно обстукивать о подлокотник яйца и присаливать их, лучась при этом добротой и тихим покоем. Потом вытирал о кресло руки в плавленом сырке.
Нахимовцы, видимо.
Весь полет нахимовцы общались между собой солидными оперативными голосами. Такие голоса должны звучать по богатым адмиралтействам, в дубовых залах с чуть выпуклыми наружу окнами, над картами с обозначениями броненосных соединений. Под шорох подобных голосов линкоры когда-то начинали слепо водить главными калибрами.
Когда рядом вымуштрованные люди, чувствуешь себя нескладным штафиркой. Вздыхаешь. Сидишь с торчащей напряженной шеей и ругаешь себя за то, что когда-то свернул не на ту дорожку.
Я думаю, что сейчас я был бы хоть даже и генерал-майором для начала. Или, напротив, стоял бы в карауле с полуоторванным одиноким погоном с единственной крошечной звездочкой. Кругом была бы полярная ночь, боязливые, встрепанные ледовитым ветром волки смотрели бы в окно караулки, а я с седой бородой до пояса и зажелтелыми кудрями из-под случайной бескозырки свято и прямо караулил бы телефон страшной полярной связи. Один на острове третью навигацию.
Зная меня, выбрать третий вариант развития событий сложно.
Обратно (так получилось, и не спрашивайте, как получилось) летел лоукостером «Победа».
Полет сразу же задался. Еще на земле. Два раза бегал в кассу, чтобы допустили к полету. Рядом какой-то гражданин доплачивал за багаж. Предложил гражданину сдать в багаж спутницу, а женой в 57 кг весом объявить перед Господом чемоданчик свой. Посадить чемоданчик с собой рядышком и, демонстративно милуясь, долететь до места назначения. Ныне времена такие, что попрекать некоторой странностью в выборе сожителя не должны. Жене же и в целлофане будет нескучно с прочими грузами лежать, если удастся распространить мою идею среди прочих.
Убедить до конца не удалось, потому как из кассы меня погнали в другую кассу. Обернулся на бегу, супруги смотрели друг на друга, как бы узнавая себя с другой, что ли, стороны.
Прибавил ходу.
После лаяний у кассы и просовывания в окошко выразительного лица, конечно, стал совсем опаздывать. К посадке гнал на всех парах.
Прижимая к груди портфель, вошел, вновь опоздавши, в салон. В салоне – исключительно зеленые штаны, красные боты, вязаные шапки, подкрученные усы, бороды, очки. Целый самолет. Все напоследок струячат в Сеть свои стильные идеи и находки. Один сразу на трех гаджетах наяривал. Видимо, вожак свирепой стаи. Как я таких называю, хипстер-секач. Остальные, впрочем, пожиже.
Прошел на свое место вольной походкой, иронично глядя по сторонам. Жаль, никто внимания не обратил. Все заняты жизнью.
Персонал на «Победе» прекрасный. Видно, что хотят пассажиров радовать – повязали на себя косынки, например. Свет включали, выключали. На малейший шорох с мест неслись с телегой со всех ног: «Мусор! У вас есть мусор!»
Открыл бутылку воды, купленной под гипнозом у тетки, стоявшей с бутербродной телегой на пути между кассами. Тут же почувствовал на себе немигающий взгляд сопровождающего члена экипажа. Пробовал пить, покашлял. Сжал бутылку в кулаке.
Свободной рукой открыл журнал из кармашка. Прямо на развороте: «Как нам сберечь самолет?» Прочитав информацию о том, что пассажиры обязаны сберечь самолет, решил попить снова.
Снова шипнул пробкой бутылки. И снова немигающий взгляд.
Тут свет вырубили, слава те господи. «Не отдам», – так решил.
Победой доволен.
Итальянская опера
В минуты тягостных переживаний, когда день похож на серое тяжелое пальто, я запираюсь у себя на чердаке и слушаю итальянскую оперу.
Уж не знаю, как это получилось, что все эти надуманные страсти возвращают меня в боеспособность. Помахивая двумя топорами, дирижирую оркестром, подпевая звездам.
И знаете что?!
У Верди есть такое свойство – когда он не очень любит персонажей, когда персонажи, скажем прямо, отвратительны, Верди наделяет их самой красивой музыкальной темой.
Странно, конечно, но понять можно.
Гостеприимство
Вчера по оплошности не заперли ворота и дождались гостей.
Сошел к гостям со свойственной мне простодушной суровостью, крутя над головой безмен. Вот были же раньше времена, никто ко мне не приезжал вовсе! И хоть было порой жалко переводимых под чанами с кипящей смолой дров, а все ж было это безгостевое время удивительно хорошим. Чистым таким было. Спокойным и искренним, как крынка парного молока на подоконнике.
Гости сидели напротив меня и переглядывались под моим же портретом, на котором я разрываю «Указ о вольных хлебопашцах». Тикали ходики. Оса билась о стекло.
– А знаете, какой я узнал исторический казус?! – ненатурально весело спросил у меня старший гость по фамилии Орлик, уставясь на пустой обеденный стол.
– Откуда ж… – отвечал я вполне хладнокровно, нюхая табак.
– В переводе имя Заратуштра означает Староверблюдый!
– Ах ты, боже мой! – растрогался я.
Музеи
Я постоянно засыпаю в художественных музеях.
Мгновенно, только вступив в сокровищницу, я начинаю страшно зевать, глаза мои тяжелеют, мысли путаются.
Первые два-три зала меня осторожно ведут под руки, а потом бросают на какую-нибудь кушетку рядом со смотрителем и уходят в царство тонких наслаждений.
Если смотритель сердобольная бабушка, то часто я просыпаюсь укрытый шалью, под уютное шарканье и скрип половиц. В Вырице я спал три часа, и меня напоили потом смородиновым чаем, пока за мной возвращались позабывшие меня родные.
А если музей в Европе, то просыпаюсь я от вспышек фотокамер японских туристов. Одинокий, злой, очень агрессивный. Уверен, что в каждом японском доме есть кадры со мной. Вот я, проснувшись, вытаращил глаза, вот я встал на дыбы, вот я гоняюсь за наиболее беззащитным представителем страны Ямато, вот я возвращаюсь, распихивая по карманам разное японское барахло, улыбаясь несколько смущенно.
И на все это дело смотрит Эль Греко. Или Мунк.
А вот в музеях технических нет меня живее и любознательней.
А в исторических собраниях я некоторое время отбивал хлеб у штатных экскурсоводов. Люди шли за мной, потому как я и расскажу смешнее и привычка у меня была добрая – угощать слушателей алкоголем. К концу экскурсии многие обменивались телефонными номерами, обнимались и не хотели садиться в автобусы, хотели еще в залы Среднего царства и к глиптике.
Но что со мной происходит в музеях художественных – для меня загадка…
Наверное, в детстве я растоптал какую-нибудь добрую фею. Может быть, цыганскую зубную. Которая маленьким цыганам золотые зубы приносит.
Песня
Сегодняшее утро встретил как обычно. Хрипло выл в изморозный туман, обняв сутулую березу. У одного из моих бесчисленных детей накануне был день рождения. Поэтому, дергая заросшим кадыком и хлюпая сапогами в желтой грязи, я продолжал петь песню, которая окончательно отвратила меня от веры в Господа.
На этом месте я плакал и вонзал в кору клыки. Плечи содрогались.
Сорок два исполнения за вечер. Мясистые гости-подростки были в восторге.
Сорок третье исполнение я взял уже на себя. Не утерпел. Вскочил на застонавший от натуги стол и, изящно сметая кирзачами пустые бутылки, кинулся в омут чувственного танца.
Празднующие подростки обмерли.
Себя я уже не контролировал. Мозг расслаивался. В финале мой звонкий голос уже тонул в хриплом реве гостей-пап. Гости-папы построились в колонну и со мной во главе маршем двинулись к выходу. Под ногами хрустели кости детей. И даже косточки одной гостьи-мамы, которая зачем-то кинулась нам наперерез.
Вырвавшись на простор, гости-папы озирали окрестности горящими глазами. Двое даже в волков перекинулись. Мы с моим филином на плече радостно ухали.
А в субботу я в Лондон улетаю. Меня ждут мои манускрипты про clamor. И Суд Королевской Скамьи, кстати говоря.
Казачий хор
Во время бодрящей утренней зарядки на свежем воздухе (ну, когда нас гоняли из брандспойта холодной струей по бетонному загону) репродуктор объявил выступление Волжского казачьего хора.
Загнанный в обледенелый угол толпой бесноватых адептов телесного культа, успел прослушать только про:
Далее началась пробежка с высоким вскидыванием синюшных ног, и я, по счастью, быстро потерял сознание от натуги.
Значительную часть последующих медицинских процедур прошел я, как мне рассказали, быстро и молча. Без присущего мне карнавала цветов. На радость усталого персонала. Который со мной намучился уже изрядно. Попробуй погоняйся с проволочной петлей по лабиринту помещений за таким ловким хитрецом, как я! Попробуй попади в меня иглой с транквилизатором, если я прячусь за спины других и не отзываюсь в темноте на приторно-умильные голоса медиков, зовущих меня моими тайными именами!