– Да… то есть нет, то есть… опять эти твои штучки!..
– Слушайтесь меня, вот и все.
Я села за стол, взяла стопочку бумажек для заметок, на каждой написала одно и то же и сложила их в красивенькие маленькие треугольнички.
Любовь Григорьевна время от времени поглядывала на мои действия и нервно щурилась.
– Сколько лет нашей фирме?
– Лет пять.
– Отлично!
Я набрала номер Крошкина и сказала:
– Илья Дмитриевич, это Аня. У нас тут беспроигрышная лотерея, Валентин Петрович велел организовать, в субботу пять лет нашей фирме, вот и балуем сотрудников, вы уж зайдите, пожалуйста.
– Ты что делаешь? – забеспокоились тоненькие очки на тоненьком носу.
– Я даю вам обоим шанс! Иногда, чтобы разглядеть чьи-то глаза в толпе, нужно просто поднять от земли голову. У меня есть подруга, Солька, она учительница ботаники, я как-нибудь попрошу ее рассказать вам о брачных играх между животными. Сидите и изучайте папочку.
– Но ботаника не занимается… – начала Любовь Григорьевна, но я остановила ее взглядом.
Крошкин пришел минут через пять.
– Спасибо, что пришли, – заулыбалась я, – а то никого не дозовешься.
Я положила треугольнички в ряд и сказала:
– Тяните, лотерея все равно беспроигрышная, так что больно не будет.
Илья Дмитриевич улыбнулся и решительно взял судьбоносную бумажку. Собственно, судьбоносными были все бумажки.
– Ну так разворачивайте и читайте, – потребовала я.
Шея директрисы стала предательски расти в длину: любопытство брало свое. Я забарабанила пальцами по столу, давая ей понять, что подобное поведение неуместно. Любовь Григорьевна вздрогнула и ушла с головой в папку.
– Два билета в театр, – объявил Илья Дмитриевич.
– Поздравляю! – сказала я и торжественно пожала руку намеченному мужу своей директрисы.
– Спасибо.
– Вы уже решили, с кем пойдете? – поинтересовалась я, доставая билеты из верхнего ящика стола.
Здесь я здорово рисковала, ибо от его ответа зависела не только судьба Зориной, но и ее дальнейшее психическое состояние.
– Нет… – замялся Илья Дмитриевич. – Мне как-то даже не с кем…
Я вздохнула с облегчением, возвела глаза к небу, мысленно подпрыгнула и также мысленно заискрилась от удовольствия. Любовь Григорьевна, по-моему, вообще перестала дышать.
– О! Так что ж тут думать, не пропадать же билетам? Любовь Григорьевна, вы что делаете в это воскресенье?
– Что? – Любовь Григорьевна поправила очки.
Кто сказал, что у нас мало талантливых актрис? Да вы просто не там ищете: вот посмотрите, посмотрите, что с людьми делает любовь, это же полное перевоплощение, это же абсолютное соответствие предложенному образу. Любовь Григорьевна, вы молодец!
– У вас на воскресенье планы есть? – спросила я, поглядывая на Крошкина.
Он был спокоен, и перспектива провести вечер с Любовью Григорьевной его, по крайней мере, не пугала.
– Нет, пока нет.
– Так идите с Ильей Дмитриевичем в театр.
– А что за спектакль? – поинтересовалась Любовь Григорьевна.
Нет, ну ведь может, когда захочет!
Билеты были Альжбеткины, я уж не знаю, на какие спектакли они ходят с Федором Семеновичем, могу только надеяться, что не на эротические. Я нервно перевернула билеты и вздохнула с облегчением:
– «Двенадцатая ночь», Шекспир, между прочим.
– Я буду рад, Любовь Григорьевна, если вы согласитесь, – вмешался в разговор Илья Дмитриевич.
Тут-то она и растаяла.
– Давайте сходим, – очечки сжались от страха и счастья одновременно.
– Вот и отлично, – подвела я итог.
Где-то в глубине души я и не сомневалась в успехе, и теперь, когда за Крошкиным закрывалась дверь, я, охваченная абсолютной нирваной, плюхнулась в кресло.
– Как это все возможно?.. – забормотала Любовь Григорьевна. – Ты хоть понимаешь, что сейчас произошло?
– Что-о-о? – пропела я.
Любовь Григорьевна медленно подошла к своему кабинету, обернулась и сказала:
– Таких, как ты, больше нет!
Я не знаю, что она имела в виду, но, в принципе, это правда: таких ненормальных больше нет.
Фуршет устроили на первом этаже в столовой, и, надо сказать, ничего интересного не было. Все отчего-то жались, налегали на закуску, хотя нормальные люди на подобных мероприятиях налегают на выпивку, танцы были, как на партийном собрании, то есть их вовсе не было, а разговоры велись исключительно о работе. Мое предложение поговорить о сексе никто не поддержал. Счастливые люди, наверное, у них столько этого секса, что и говорить о нем не хочется. Реакция на мое предложение вообще оставляла желать лучшего: Любовь Григорьевна нервно заикала, Люська захихикала, Носиков покраснел почему-то в области шеи, а волшебный Семенов подсел ко мне уже после третьей рюмки водки.
Мне кажется, что он никак не может определиться по отношению ко мне, наверное, мечется между мыслями:
а) она запала на меня и заигрывает;
б) она ждет от меня первого шага;
в) она хочет, но боится.
Бедный, бедный Борис Александрович, он и не знает, что есть еще:
г) ненавижу, потому что ненавижу;
д) прибью, но попозже;
е) клопов давить – не самое любимое занятие… Они воняют!
– Если тебе не с кем поговорить, – заботливо начал Семенов, – то я могу тебя послушать.
– Да, я как раз хотела вас спросить, – мило улыбаясь, начала я, – а правда ли, что импотенция стучится в дверь к блондинам раньше, чем к брюнетам?
Тут я увидела Валентина Петровича. Он приехал давно, часам к четырем, но из кабинета вышел только сейчас. Он налил себе сока в пластиковый стаканчик и о чем-то стал оживленно беседовать с Гребчуком.
– Извините, я отвлеклась, так что вы говорите?
Я повернулась к Борису Андреевичу. Семенов ничего не говорил: он просто не мог, наверное, мой вопрос его слегка шокировал.
Валентину Петровичу кто-то позвонил, и он, приложив трубку к уху, вышел в коридор. Я последовала за ним. Селезнев дошел до лестницы и направился в свой кабинет. Я кралась просто какими-то огородами, пару раз меня прикрывали пальмы, один раз спас фикус, а уже на втором этаже я спряталась за какую-то сморщенную икебану. Приложив ухо к плотно прикрытой двери, я замерла.
– Я больше не желаю с вами разговаривать… – грубо говорил Валентин Петрович. – Не надо мне угрожать, вряд ли вы сможете меня запугать… У вас нет доказательств, нам не о чем говорить…
То ли на том конце провода представили какие-то доказательства, то ли угрозы были все же серьезные, но голос Селезнева дрогнул, и дальше он говорил уже другим тоном:
– Что вы хотите… Это не телефонный разговор… Нет, не сегодня…
В коридоре хлопнула дверь, я дернулась и пулей влетела в кабинет финансовой директрисы. Я заметалась по комнате, злясь на себя и на весь белый свет: наверняка Селезнев говорит сейчас самое интересное!
Опять хлопнула дверь, но уже рядом. Раздались шаги Валентина Петровича, он уходил. Я вышла в приемную и села за свой стол. Спускаться вниз не хотелось, я решила переждать немного и смотаться домой.
Дверь кабинета Селезнева была приоткрыта, и я сама не знаю, как так получилось, что я оказалась как бы уже за этой дверью.
На столе Валентина Петровича лежал мобильный телефон… Вот она, секунда, когда меня остановить невозможно!.. Я схватила телефон и дрожащими руками стала жать на кнопки. Если бы знать, как устроены эти телефоны! То есть я знаю, у меня даже где-то валяется мой собственный, не оплаченный уже лет сто, но вот как обращаться с чужими телефонами, я не знала. Руки дрожали все сильнее, телефон выскользнул и шмякнулся об стол, я от неожиданности брякнулась в кресло, оно отъехало и налетело на тумбочку, заваленную журналами, журналы полетели на пол, я вскочила, схватила телефон, схватила журналы, заметалась, нога подвернулась, и я врезалась лбом в шкаф… Усилием воли я заставила себя замереть… тихо… все хорошо…
Я собрала журналы, поставила кресло на место и хладнокровно стала изучать входящие звонки. Нужное меню я нашла не сразу, но все же нашла. Я схватила ручку и стала записывать номер последнего звонившего. Уже после четырех цифр я остановилась: это был почти мой номер, за исключением последних двух цифр. Валентину Петровичу Селезневу звонили Потугины…
Домой я пришла часов в десять. Подошла к шкафу и посмотрела на стопку приданого 46-го размера. Я разделась и с легкостью натянула на себя короткую юбочку и водолазку. Ничего не выпирало, пуговица застегивалась, «молния» не расходилась.
Вот она, лучшая диета, – труп с запахом елового леса, тюрьма на линии горизонта и соседи – не то маньяки, не то перспективные убийцы. Присоединяйтесь!
Вот она, лучшая диета, – труп с запахом елового леса, тюрьма на линии горизонта и соседи – не то маньяки, не то перспективные убийцы. Присоединяйтесь!
Глава 11
Мы миримся с Солькой и развешиваем свои уши на балконе
Выходные стали для меня чем-то удивительным и прекрасным. Только выйдя на работу, я осознала их ценность. Одно то, что ненавистный будильник не спел свою до неприятия подлую песню, повышало настроение на пару баллов. Проснулась я в одиннадцать, позвонила Альжбетке, и она притащилась ко мне с маленьким тазиком растительной дряни.
– Я подумала, что мы можем вместе позавтракать, – радостно сказала Альжбетка.
– Это что? – спросила я, окидывая взглядом цветастый набор ингредиентов.
– Это салат «Здоровье»: капуста, свекла, ростки сои и хлопья геркулеса.
Я тяжело вздохнула:
– Ладно, накладывай.
Альжбетка радостно подлетела к шкафчику с тарелками, и через пару минут мы уже сидели за столом и задумчиво смотрели на горку слипшейся массы, только мысли у нас при этом были разные.
– У тебя нет яблока? – спросила Альжбетка. – Я бы украсила этот замечательный салат.
– Нет, – сказала я, – ты думаешь, если его украсить, то аппетит для этого блюда появится?
– Напрасно ты так, – обиделась Альжбетка, – я это ем уже целый год, и результат прекрасный.
– Какой может быть результат от этого? – поддев вилкой геркулесину, спросила я.
– У меня регулярный стул, например.
Я недобро покосилась на свою подругу.
– Ты знаешь, – сказала я, – когда я много ем, у меня тоже регулярный стул, так как огромное количество пищи, поступающее в мой организм, хорошо проталкивает пищу, поступившую ранее.
– Подобный образ жизни плохо влияет на внутренние органы и весьма плачевно отражается на коже.
Я запихнула салатик «Здоровье» в рот и, глядя, как Альжбетка уплетает свое кулинарное произведение, стала работать челюстями.
– Я добавлю майонеза, – через секунду сказала я.
– Ты что, – замотала головой Альжбетка, – тогда не будет нужного результата, майонез вообще очень жирный продукт.
– А ты что-нибудь еще умеешь готовить? – спросила я.
– Салат «Энергия» и закуску «Вечность».
– Это что? – заинтересовалась я.
– Это когда на кружочек огурчика кладешь ложку обезжиренного творога.
Я уже хотела спросить Альжбетку, не этой ли «Вечностью» она накормила перед смертью Федора Семеновича, но тут в дверь тихонечко постучали.
Кто же это так скромно стучится, кто же такой вежливый и робкий… Это гадкая предательница Солька!
Альжбетка вопросительно посмотрела на меня, я кивнула.
– Открыто, – закричала славная повариха Альжбетка.
Мы уставились в тарелки и заработали челюстями.
Солька вошла как тень и застенчиво встала у двери.
– Это я, девочки.
Мы промолчали.
– Вот, зашла спросить, как у вас дела…
Мы промолчали.
– А что это такое вкусненькое вы едите?
– Салат «Здоровье», – с видом гурмана сказала Альжбетка.
– Вкусно? – поинтересовалась Солька.
– Очень! – уверила ее Альжбетка.
– А я вот не завтракала.
Мы промолчали.
– Я бы поела…
Мы промолчали.
– Что вы, со мной совсем не дружите?
– Не дружим, – хором ответили мы.
– Да, я немножко виновата, – замялась Солька, – но вы должны понять, такое может случиться с каждым.
– Нет, – сказала я, – такое может случиться только с настоящим предателем.
– А что я такого сделала? Ну, выпила лишнего, ну, упала, ну, с тумбочкой…
Я встала и заходила по комнате.
– Пока мы рискуем своей жизнью, пробираемся под пулями к блиндажу, ты, вместо того чтобы партизанить и прикрывать наш тыл, пьешь и дебоширишь!
– Я не дебоширила, – замотала головой Солька.
– Молчать, когда говорит главнокомандующий, – прервала я Солькины вопли. – Ты должна была делать – что?
– Что? – спросила Солька.
– Ты должна была выполнять возложенную на тебя миссию!
– А какую, девочки, вы мне просто напомните…
Я покачала головой.
– Ты сама меня толкнула на это, ты сама велела пить, – защищалась Солька.
– Я велела пить, а не напиваться!
– У меня алкогольная непереносимость, – заявила Солька, – я просто отравилась.
– Альжбетка, ты помнишь до неприличия счастливое лицо этой отравленной?
– Мы на тебя надеялись, – сказала Альжбетка.
– Так я же не подвела…
– Да ты ничего не помнишь! – вскричала я.
– Я помню… начало, помню… ты сказала, чтобы я поговорила со Славочкой.
– С кем?
– Ой, со Славкой, конечно.
– Ну?
– Я с ним и поговорила.
– О чем?
– Не перебивай, пожалуйста, – попросила меня Солька. – Я намекнула… нет, я просто сказала, что он замечательный… то есть что у него замечательная… карьера… теперь… и он не должен никому говорить, чем он раньше занимался. Я все сделала, как ты велела.
– Ты уверена? – спросила я.
– Вот честное слово, я не подвела, клянусь всеми своими учениками!
Альжбетка поперхнулась, а я, разинув рот, села на стул.
– Чем ты клянешься? – переспросила я.
– Всеми своими учениками, – повторила Солька, – у меня четыре класса и подработка на продленке, так что их много наберется.
– Знаешь что, Солька, – сказала я, немного придя в себя, – мы тебя, уж так и быть, прощаем, но, ради всего святого, ты так больше не клянись.
Солька сразу обнаглела и расслабилась. Она подскочила к столу, навалила в тарелку салата «Здоровье» в таком количестве, что витамины свешивались на стол, и стала уплетать это все вилкой, помогая себе время от времени руками.
– Солька, а ты там со Славкой… Вы там что делали? – спросила Альжбетка.
Солька замерла, вилка с морковкой, сдобренной геркулесом, повисла в воздухе.
– Мы это… мы отмечали.
– А потом? – поинтересовалась Альжбетка.
– Потом мы еще немного отмечали… а потом мы выпили на брудершафт.
– А разве вы не на «ты» общаетесь?
– Да, но Славочка сказал…
– Кто? – уточнила я.
– Славка сказал, что раз мы раньше не пили по этому поводу, то надо выпить сейчас…
– Дальше-то что? – замерев, спросила Альжбетка.
– Вот, выпили и… скрепили все это… как положено…
– Я так понимаю, – намекнула я, – что потом вы делали друг другу искусственное дыхание рот в рот.
– Да, – сказала Солька и закрыла лицо руками.
Мы с Альжбеткой переглянулись.
– Потом как-то так получилось, – продолжила Солька, – что мы еще раз выпили на брудершафт… потом Славочка сказал, что у меня красивые глаза и стройные ноги.
Мы с Альжбеткой посмотрели на Солькины ноги. Конечно, они не были двумя батонами докторской колбасы, но и до идеала недотягивали.
– Понятно, – сказала я.
– А дальше? – не унималась Альжбетка.
– Девочки, если я вам кое-что расскажу, вы не будете смеяться?
– Нет, – замотали мы головами.
– Он сказал… он сказал…
Мы подались вперед и перестали моргать и дышать.
– Он сказал, что у меня очень сексуальные уши!
Вы знаете – я люблю Сольку, и вы знаете – я люблю Славку, и вообще, мне кажется, что теперь я люблю весь этот мир!
– Вот это да! – выдохнула Альжбетка, которая наверняка при всей своей красоте ни разу не слышала такого.
Я взяла столовую ложку и подложила Сольке еще салата.
– Кушай, кушай, – сказала я, поглаживая ее по голове.
Солька подцепила двумя пальцами пучочек тертой свеколки и, роняя половину на стол, отправила его в рот.
– Солька, а он тебе это сказал до того, как увидел, как ты ешь, или после?
– Он мне еще много чего говорил, – не слушая меня, сказала Солька и блаженно закрыла глаза.
– А вы это… ну, сделали самое главное? – спросила Альжбетка.
После этого вопроса мне стало понятно, что именно в этой жизни Альжбетка считает самым главным.
– Нет, ты что! – замахала на нее Солька.
Ах, ах, ах!
– Ну ничего, – успокоила ее Альжбетка, – мы в следующий раз вам мешать не будем.
Солька нервно захрустела салатом.
– А что у вас? – спросила она.
Мы стали с Альжбеткой взахлеб рассказывать, как побывали на квартире Федора Семеновича, как благополучно нашли Альжбеткины фотографии и как совершенно случайно выяснили, что Федор Семенович и мой начальник Селезнев когда-то были одноклассниками.