— Будь… наготове…
— Еще не все?
— Они не отступают, — прорычал он свирепо, но в сильном голосе уловила смертельную усталость.
Дышал Добрыня тяжко, с надсадными хрипами. В нем свистело и гудело, как в печной трубе. Меч упер острием в землю, отдыхая, но щит с локтя не снял, только опустил бессильно вдоль тела.
— Не станут же класть столько голов? — крикнула она в страхе. — Вон сколько…
На тот путь, которым она добралась сюда, боялась оглянуться. Сумерки поползли по долине.
Голос Добрыни прозвучал мрачно:
— Эти песиглавцы… Они приносят по пять щенков зараз.
— Но они ж… они ж люди? — вскрикнула она.
— Только не в полночь, — донеслось его мрачное. — И не… когда рожают.
Леся видела, как из леса появляются все новые фигуры. Все-таки это люди… или почти люди. Ростом со среднего человека, одеты в шкуры, как одевается большинство пастухов или лесных людей. На кожаных поясах из сыромятной кожи болтаются ножи из камня. Но у одного-двух из настоящего железа. Или бронзы — не рассмотрела из-за тусклого блеска.
Кольцо из песиглавцев медленно сужалось. Передние ряды под напором задних делали крохотные шажки. Леся отчетливо различала продольные нечеловеческие зрачки в желтых, как янтарь, глазах, даже не звериных… у зверя нет в глазах столько ненависти!
— Держись, — предупредил Добрыня. — Сейчас кинутся…
— Добрыня, — произнесла она жалким голосом. К щекам прилила кровь, она опустила глаза, радуясь, что прекрасный герой не видит ее смущения, ее румянца, опущенных долу ресниц. — Добрыня… Еще как только я вышла из леса… Ну, когда ты, побитый и грязный, сидел на седальном камне…
Добрыня прервал:
— Защищайся!
Песиглавцы бросились со всех сторон разом. Леся, задохнувшись на половине важного слова, с такой яростью ударила ближайшего, что череп разлетелся, как осколки глиняного горшка, а ее лук по косой снес полголовы и второму. Теперь она била, ломала им кости, губы сжала плотно, а в теле поселилась настоящая, почти мужская ненависть.
Руки ее ныли, а когда она замахнулась в очередной раз, красные брызги сорвались даже с локтей. Руки покраснели от крови, в трех местах она видела следы от страшных зубов. Рваная плоть кровоточила сильно и страшно.
Добрыня уже не рычал. Она слышала его надсадное дыхание. Меч его поднимался с трудом, падал тяжело, как бревно. Щитом только прикрывался, а воющие песиглавцы хватались острыми когтями за доспехи, лезли на голову, срывали булатные пластины.
Он упал, слышен был хруст, вой, крики, Леся видела, как прокатился огромный ком, распался, Добрыня поднялся на колени, страшный, залитый своей и чужой кровью. Меч остался под трупами, как и щит. Он с ревом подхватил одного, сломал о колено хребет, тут же напрыгнули новые темные тела, закат делал их багровыми. Добрыня рычал как зверь, песиглавцы тоже рычали и выли, Леся слышала чавкающие удары, хруст, надсадное дыхание, на спину навалилась такая тяжесть, что не удержалась на ногах. В шею больно впились острые зубы.
В осатанении она тоже хватала голыми руками, била, ломала хребты, раздирала пасти, выплевывала шерсть, топтала, а за толпой черных песиглавцев истекающее кровью солнце повисло над краем земли, небывало огромное, а половина неба пылала ярко и страшно, словно вся кровь от боя выплескивалась на хрустальный свод.
Сквозь грохот крови в ушах она услышала стук копыт. Из кровавого заката вынырнули два пурпурных всадника. За одним развевался, как гигантские крылья, алый плащ, в руке блистал длинный меч, похожий на раскаленную добела полосу стали. Второй всадник, лица не углядеть, заходящее солнце светит в спину, вскинул руку с огромной дубиной, грянул таким гремящим голосом, что дрогнула земля:
— Добрыня!
Леся с воспрянувшей надеждой забарахталась, встала на колени. Огромный воющий ком, внутри которого Добрыня, все еще раскачивался по земле. Под железным витязем оказывался то один, то другой песиглавец, но Леся слышала в их вое торжество.
Неведомые всадники налетели, копыта промелькнули над головой. Звонко зазвенело железо. Затем Леся слышала только страшные нечеловеческие крики, что слились в единый вой гибнущих тварей, лязг металла и хруст костей.
Поднимаясь с колен, она видела, как сильно и страшно рубили неведомые всадники. Песиглавцы падали разрубленными тушами прежде, чем успевали понять, что их что-то поразило, а второй всадник так же молниеносно и страшно крушил гигантской палицей, Леся слышала отвратительный хруст костей, чавкающие удары, а кровь брызгала так, словно всадник с силой бил по красному озеру.
Добрыню шатало, он поднимался с колен уже без шлема, в побитых и посеченных доспехах. Одна рука повисла как плеть. Кровь стекала по лицу, волосы с правой стороны слиплись, щеку и шею залило кровью. Его раскачивало, глаза смотрели невидяще.
Она подбежала, подставила плечо.
— Добрыня!.. Кто эти люди?
— Не… зна… ю, — просипел он.
— Один из них выкрикнул твое имя! Я слышала…
Держась за ее плечо, он осмотрелся диким взором. Леся обхватила его за пояс, удерживала, хотя у самой от потери крови в глазах темнело, а к горлу подступала дурнота.
Оба воина гнали и топтали песиглавцев. Багровое солнце опустилось за край земли до половины. Когда незнакомцы возвращались с той стороны, их лица казались темными, а сами они — подсвеченными багровым огнем, вышедшими из этого небесного огня.
— Кто эти герои? — спросила она Добрыню.
— Погодь. В глазах потемнело…
Один всадник, не останавливая коня, нагнулся. Острие меча достало спину распростертого песиглавца. Тот вскрикнул, дернулся и захрипел в смертной муке. Воин засмеялся, вскинул голову. На Добрыню взглянули знакомые глаза…
— Рогдай! — воскликнул Добрыня в удивлении и страхе. — Рогдай!
Отпихнув Лесю, он распахнул руки и пошел к старому побратиму. Рогдай легко соскочил на землю, смотрел без улыбки. Лицо бледное, словно всю жизнь прожил при лунном свете. Добрыня торопливо похлопал по тугому плечу, обнял, заодно потрогал спину в крупноячеистой кольчуге, там тоже все щупал и хлопал, но под кольчугой вроде бы тугое мясо, твердые, как валуны, мышцы, ничто не трещит и не рассыпается в сухую пыль, как гриб-пылевик.
— Вроде бы успели, — проговорил Рогдай. Лицо его было исхудавшее, а в прежде ясных глазах залегло нечто такое, отчего у Добрыни по спине пробежали мурашки. — Это кто с тобой?
Добрыня оглянулся, протянул руку. Леся ухватилась за крепкие пальцы, встала рядом плечом к плечу. Рука от плеча до локтя покрылась засыхающей кровью, комочки на глазах густели, темнели. Она смотрела на мужчин с бледной, вымученной улыбкой.
Простучали копыта, второй всадник показался Добрыне еще огромнее. Потому, видать, без шлема, ни один не налезет на такую голову, а ковать отдельно — дорого, не князь, поди. В руке второй держал нечто лохматое, а когда швырнул Добрыне под ноги, там отвратительно чавкнуло.
— Впервые вижу таких, — заявил он. — Это и есть песиглавцы, о которых мне дед баял?
Под ногами Добрыни еще трепыхалось огромное мохнатое ухо. Кровь со среза текла темная, словно деготь. За спиной незнакомца красный шар опустился уже на две трети. На фоне зловещего заката всадник и его конь казались выходцами из преисподней.
Добрыня, чувствуя неладное, бросил взгляд на Лесю, словно искал поддержку, сказал:
— Ты спас мне жизнь, неизвестный. Если ты назовешься, я думаю, что я слышал о твоих подвигах. Сойди с коня, в сумках этих тварей наверняка есть еда. Разведем костер…
Всадник качнул головой:
— Нет, доблестный Добрыня. Нам пора. Рогдай…
В голосе всадника были предостережение и угроза. Рогдай вздохнул, свистом подозвал коня. Леся прижалась к Добрыне раненым плечом, смотрела не понимая, а Рогдай взглянул на Добрыню как-то виновато, развел руками и отступил к коню. Добрыня чувствовал, как мелко дрожит Леся. Рогдай легко вскочил в седло, ухватил поводья.
Добрыня взмолился:
— Скажи!.. Все так неожиданно!.. Ты ведь, прости, погиб… А этот твой спутник, я догадываюсь, что это и есть тот самый Залешанин, с которым ты с ворот Царьграда снимал щит Олега Вещего…
Рогдай начал поворачивать коня. На краю земли блистал красный горбик, да и тот опускался, словно истаивал. Добрыня заметил, что оба невесть откуда взявшихся героя посматривают на заходящее солнце с тревогой.
— Тот самый, — ответил Рогдай глухо и с горькой насмешкой, — это тот самый дурак, что свершил… Я не знаю, как он это свершил!.. Он добрался до наших богов и как-то уговорил… или сторговался, не знаю… Но добился, что ему позволили поделиться со мной жизнью!.. Видали такого дурака?
Залешанин уже отъехал, нетерпеливо махал рукой. Все услышали его тревожный крик:
— Рогдай, если не успеем до захода солнца…
Залешанин уже отъехал, нетерпеливо махал рукой. Все услышали его тревожный крик:
— Рогдай, если не успеем до захода солнца…
Рогдай вздохнул, повернул коня в его сторону. Добрыня закричал вдогонку:
— Разве так… можно?
Рогдай на скаку оглянулся, ветер донес слова:
— Оба снова вместе… Сутки я с ним здесь… сутки он со мной… там…
Леся ахнула, прижалась еще крепче, зубы выбивали дробь. Краешек солнца исчез, мир погрузился в сумерки. Но на миг раньше вокруг всадников взметнулся лиловый огонь. Под ногами Добрыни качнулась земля, раздался грохот, словно треснул становой хребет большой горы.
Не дыша они смотрели, как на месте двух героев бушует адское пламя. Но почти сразу кольцо огня распалось, рассеялось на быстро гаснущие искры. На месте исчезновения героев чернело широкое пятно. Тут же ветер смахнул пепел, унес неопрятные хлопья, похожие на стаю испачканных бабочек. Лунный свет мертво высвечивал круг выжженной земли.
Леся всхлипывала:
— Куда же они?
— В преисподнюю, — повторил Добрыня потрясенно. — Под черное солнце… Но Залешанин, Залешанин!.. Кто ждал такое от разбойника…
Леся торопливо шарила по земле. По земле разлилась ночь, на темнеющем небе в помощь узкому ободку месяца начали проступать первые звезды.
— Брось, — сказал он тоскливо. — Лук ищешь? Мы сейчас и от воробьев не отобьемся.
— Костер нужен, — ответила она слабым голосом. — Вода близко, надо раны промыть.
— Отморозки, — пробормотал Добрыня. Странная тоска прозвучала в его суровом голосе. — Песиглавцы… успею ли встретить людей?
Мороз пробежал по ее телу. У Добрыни было такое лицо… Что у него впереди? Неужто жалеет, что не пал от когтей и зубов песиглавцев?
Глава 22
Терем Претича двухэтажный, с каменным подвалом, каменными основаниями для конюшни, амбаров, разных пристроек, что раскинулись прямо от главного терема двумя длинными крыльями. Кузницу он так и вовсе повелел сложить только из камня, памятуя о постоянно горящем горне.
Все Претич делал добротно и основательно. А побывав в Царьграде, велел разбить во дворе садик с розами, проложить дорожки, посыпать золотым песком, а слугам запретил мочиться с крыльца.
Сегодня день после короткого дождика теплый, над головой гудят толстые жуки, а по влажной земле носятся жужелицы, муравьи хватают зазевавшуюся мелочь, с торжеством волокут в норки. Группки муравьев спешно раскапывают завалившийся ход.
Запад небосвода стал лиловым, предвещая наступление сумерек. Претич шагал уверенно, это его Киев, его народ. Рядом с ним, без труда попав в шаг, двигался ромейский купец Власий. Такой же массивный и грузный, как Претич, с животиком как у воеводы, таким же цепким взглядом и неспешной речью, только у Претича подбородок выскоблен острым ножом, а борода Власия широким веником закрывает нехилую грудь.
Когда Претич увидел Власия впервые, сразу ощутил старого, бывалого воина. Такой умеет принимать удары и бить в ответ, умеет других посылать на смерть и водить легионы. У Власия зоркий взгляд, вокруг глаз множество морщинок. Они появляются у тех, кому постоянно приходится всматриваться в грань между землей и небом: не поднимаются ли дымки? Что за облачко пыли, не сверкнет ли искорка, выдавая блеском металл?
Претич шел величаво, важно, как и следует воеводе. С седыми волосами до плеч, с такими же серебряными длинными усами, что падают на грудь, он все еще мог в полных доспехах, со щитом и топором пробежать пару верст, вспрыгивал на бегущего коня, но на людях держался так, как ждут от воеводы. А этот, что идет рядом, тоже держится так, как ожидают от богатого ромейского купца, но тоже, что заметно опытному глазу, может бегать не замариваясь, рубиться с молодыми, а к вечеру разве что пузо спадет да жир на боках уйдет в топку голодного желудка.
Власий наконец скосил глаза:
— Да что с тобой хитрить, воевода? Ты умен и проницателен. Недаром ты — правая рука великого князя. Сразу заметил, что я трачу злата больше, чем выручаю от торговли. И что я не родился купцом…
Претич пророкотал благодушно:
— Да ладно тебе. Купцы везде — глаза и уши своего правителя. Что ж, торговлю рушить?
— Вот-вот, — сказал поспешно Власий. — Ваши купцы в Царьграде не только выведывают, но и… я же знаю, как вашего князя… он тогда еще не был князем, а служил у нас в Царьграде при дворце самого императора… так вот, его даже убить пробовали! Не мы, а все ваши, ваши… Да и сейчас чувствуем, как ваши что-то добывают, вызнают, затевают… А когда щит выкрали, то и вовсе!
Претич с самым невозмутимым видом пожал плечами:
— Какой щит? Потеряли что-то?
— Знаешь… Щит Олега Вещего, что охранял наш город! Если порыться в задней комнате вашего князя… верно?.. можно найти не только щит. Так мне кажется.
Претич хохотнул:
— А в задней каморке вашего базилевса?.. Или у него вместо каморки пара дворцов?.. Жизнь идет, паря. Вы у нас, мы у вас…
Власий сказал серьезно:
— А мы бы как раз хотели жить без затей. У нас старая империя! Значит, не драчливая. Нам бы то удержать, что за тысячи лет накоплено. С востока напирают арабы… Все силы империи там, война полыхает уже сотни лет. Больше, чем существует вся ваша Русь!
Претич хмыкнул:
— И чё ж ты здесь? Если вся война там?
— Мы хотим мира, — сказал Власий горячо. — Прочного! Не на договорах, закрепленных так, что нарушаются то и дело, а на… на интересах!
— На интересах, — кивнул Претич, — это надежнее.
— Вот-вот!
— И какой ваш интерес?
В темнеющем небе появилась едва заметная половинка луны. Медленно наливалась блеском, рядом зажглась первая звездочка. Наступала тишина, только вблизи спросонья забрехал пес, смутился, слышно было, как заскребся и шумно лег по ту сторону забора.
Власий коротко заглянул в лицо воеводы. Претич шел благодушный, спокойный и уверенный. Взор его благосклонно падал на добротные дома, крепкие ворота, опрятных редких прохожих.
— Базилевс, — сказал Власий значительно, — желает видеть Русь крепкой и сильной! Мы, империя и Русь, — союзники супротив диких степных племен. Но ваш великий каган сам дик и необуздан, как степняк, хотя в нем на три четверти кровь славянина и только на четверть — руса. Во главе славянских племен должен стоять славянин! Который бы бдел о стране, блюл ее и защищал… а не готовил войска, чтобы бросить на неприступные стены империи. Если бы хотя из-за чести, славы или добычи, что понятно бы, но чтобы из-за… Да простит меня божественный базилевс, что я осмеливаюсь его младшую сестру назвать бабой… но правители должны думать не о женщинах, а о судьбах своих земель! Не так разве?
Претич сказал угрюмо:
— Так, так… Но князь радеет о земле Новой Руси.
— Разве это радеет? Радеть надо в полную силу! А князь только в то время, когда не смотрит в сторону Царьграда. А он, когда на него ни глянь, стоит на башне и смотрит, смотрит…
Претич смолчал. Крыть нечем, проклятый ромей прав. Князь должен о земле, о народе, о дружине радеть денно и нощно.
— Все поговаривают, — добавил Власий, — что ты из всех бояр самый мудрый и самый знатный. Ты умелый воевода, что провел сражений больше, чем иной выпил вина, и все — выиграл! Ты богат. Тебя чтит дружина, и под твоим знаменем пойдет куда поведешь. В твоих весях селяне богаты, как иные бояре, а коровы приносят по двое телят. Под твоей дланью страна бы ширилась и богатела.
Претич угрюмо молчал. Воинское дело давалось легко, потому что в его роду все воеводы, да и склонности имел, с хозяйством тоже всегда чуял, что надо делать, а княжество, если подумать, то же самое хозяйство, только поболее.
— Владимира чтут, — обронил он.
— Надо потихоньку его почет снижать, — сказал Власий. — Не понимаешь?.. Ладно, на примере. Знаемо, что его знатный перстень, которым скрепляет самые ценные бумаги, хранится в золотой шкатулке. Всяк правитель оберегает такие печатные перстни как зеницу ока. Но что будет, если такой перстень пропадет?
Претич посуровел:
— Я не допущу урону земли русской!
Власий сказал торопливо:
— Это не в наших интересах. Пусть Русь будет сильна, как никогда! Но с печаткой можно сделать так… Ты выкрадешь этот перстень… мы поможем. Подержишь у себя денек, а когда ко двору явится посол из Багдада, надо будет подписать договор, то тут князь и хватится своего перстня!..
Претич слушал, колебался. Если перстень будет у него, то вроде бы урону земли русской еще нет, а вот князю позор, что за беспробудным пьянством не помнит, что у него где деется.
— А что потом?
— Потом вернешь, — ответил Власий. — Вроде нашел где-то в палате под столом. И все увидят, что твои глаза по-прежнему зорки, что ты хоть и пьешь, но ума не пропиваешь, а вот князь совсем спился и обабился…