Претич ощутил облегчение. Да, так урон будет лично князю, но не землям русским. Ромеи хитры, он им такой перстень не доверит и на минуту. А вот ежели перстень все время будет при нем…
— Хорошо, — ответил он тяжело. — Ежели для Руси, то… И как вы смекаете сделать это?
Власий потер ладони. Глаза счастливо блестели.
— Тебе нужно будет всего лишь остаться с ним в его палате наедине. А затем мы устроим, что он оставит тебя наедине со своей шкатулкой!
— Так не бывает, — сказал Претич недоверчиво.
— Так будет, — заверил Власий.
— Не поверю!
— Но будь готов, — сказал Власий. — Будь готов и не упусти случая.
Много дивных и тревожных знамений отметили волхвы и даже простые люди. Хвостатая звезда, что прошла через все небо, двойной круг вокруг луны, обилие летучих мышей, странный аист, что ухватил горящий уголек и поджег хату, на которой было его гнездо… Еще в селе близь Киева из леса пришел волк, вошел в хату, где плакал ребенок в люльке, и мордой качал ее до тех пор, пока не прибежала испуганная мать… В другом селе корова родила двухголового теленка, а когда хозяин хотел его забить, из темного леса пришли странные безглазые люди с ветвями вместо рук и забрали теленка. Рассказывали об упырях, что теперь выползают из могил каждую ночь. О песиглавцах, что спустились с Карпатских гор. О замеченных в степи полканах, что раньше охотились только в дальних краях близ моря…
Что-то из этого видел и сам Владимир, к примеру, обратил внимание на светящуюся звезду, что острым хвостом как копьем указала на Киев, но толкование зависит от крепости самого человека. Для кого-то это знак, что Киев будет взят на копье, для Владимира ясно, что пора вооружать и простой народ, одной дружины не хватит, раз уж, как на беду, все герои разъехались на дальние кордоны.
Сегодня, оставив пурпурный плащ на руках отрока, он легко взбежал на вершину сторожевой башни. Здесь стены в два ряда, между толстыми бревнами дощатый помост, где камни для бросания на головы осаждающих, камни для разжигания огня прямо на стене, даже котлы, чтобы лить кипящую смолу на чьи-то головы.
А сам город, хоть и расположен на семи холмах, когда-то это были отдельные городища, но теперь слился, скучился, домов видимо-невидимо, улочки узкие, кривые. Народу полно, все что-то тащат, несут, гонят скот, везут на тяжело груженных телегах, останавливаются возле многочисленных лавочек, на крохотных рынках, прямо на перекрестках… Степняку страшно и непривычно в такой тесноте, они привыкли к простору, заранее ненавидят эту муравьиную скученность… Эх, не видали они Царьград!
Он прерывисто вздохнул. Украдкой посмотрел по сторонам, не заметили ли, как изменилось лицо великого князя, как побледнел, а в глазах тоска, которой не должно быть в глазах великого правителя, ибо то тоска всего лишь по женщине.
По стене осторожно прошел к нему воевода Претич. Похоже, старый опытный вояка что-то чует, не зря наведывается на стены, следит, чтобы камней вдосталь, чтоб подгнившие бревна заменили вовремя…
За воеводой пробирались двое дюжих гридней. Снизу со стороны города закричали, там с коня слезал Волчий Хвост, с ним воеводы Калаш и Якун. Гридни ухватили поводья, а все трое пошли взбираться на башню. За Волчьим Хвостом поднимался один из молодых дружинников.
Владимир терпеливо ждал, пока воители поднимутся. Якун отсапывался, вчера перепил, глаза налитые кровью, Волчий Хвост и Калаш не засапались, а Претич так и вовсе орел, хотя голова белая как лунь, а брови будто вылеплены из снега.
Волчий Хвост вытолкал вперед дружинника:
— Глаголь!
Дружинник преданно взглянул в грозные очи великого князя:
— Дозволь слово… Великую силу степняков следует ждать под стенами Киева!
Владимир остро взглянул на молодого гридня:
— Что известно?
— Из половецких станов донесли, что уже съезжаются первые отряды. Пока только лучшие из лучших. Богатыри и удальцы, что в свите ханов, но все ждут, когда начнут прибывать большие силы.
Владимир повернулся к воеводам:
— Что известно? Кто из ханов поддерживает поход?
Претич развел руками:
— Проще сказать, кто не поддерживает. Да и то, кто знает?.. Словом, один Отрок не явился. Остальные одиннадцать ханов приехали с родней, что значит — полная поддержка, с отрядами телохранителей. Каждый привел и воткнул в их жертвенного барана красную стрелу. Что значит…
— Знаю, что значит, — оборвал Владимир раздраженно. — Сейчас любую примету толкуй к войне, не промахнешься. Эх… как не ко времени это… Что за муха их укусила? Как назло, все богатыри разъехались на дальние заставы… Хан Учуг увел войско замирять радимичей, старшая дружина брошена на перехват варягам, что беспошлинно прут через Русь к Царьграду… В который уже раз! Не ко времени, не ко времени…
Кулаки стиснулись, в глазах горело злое нетерпение. Все знали, что за огонь сжигает князя, почтительно молчали. Наконец Претич сказал негромко:
— Надо бы послать далеко в степь малую дружину. Не княжескую, а так… кого-нибудь из бояр. Пусть дождется приближения войска, пошлет гонца. А потом будет отступать перед ними, каждый день посылая нам по гонцу. Будем знать, изготовимся.
Владимир сказал с раздражением:
— С чем изготовимся? В городе нет войска.
— Все-таки…
Воеводы ловили взгляд князя, расправляли плечи. Претич даже сделал полшага вперед, а Волчий Хвост кашлянул так, что во дворе испуганно заржали кони.
Князь поморщился:
— Нет, Претич, ты мне здесь нужен со своим советом… И ты, Волчий Хвост, тебе оборону крепить. Поведет передовое войско воевода Калаш. Он умел в бою, воинское дело знает.
— Войско? — переспросил Претич с сомнением.
Владимир взглянул на бодрого Калаша, перевел взор на Претича, снова на Калаша, махнул рукой:
— Добро. Пока не войско, а только свою личную дружину. У тебя сколько воев? Две сотни? Разведаешь боем, как они настроены, языка возьми… Приедешь — расскажешь, решим, какое войско поведешь.
Калаш сдержанно поклонился, пряча довольную улыбку, сразу же отступил и, выбравшись из толпы, быстро сбежал по лестницам с поверха на поверх, пока не выбежал, быстрый и легкий, несмотря на свои пятьдесят и шесть пудов костей и мяса да еще доспехи.
— По коням! — велел он коротко.
Глава 23
Через час городские врата заскрипели, из-под арки выехал на высоком тонконогом коне сам Калаш, за ним пятеро его сынов, крепкие как дубы, закованные в булат. Следом ровными рядами потянулись две сотни самых доблестных богатырей его родного племени угличей. Умудренный жизнью и битвами Калаш не зря считал, что Русь Русью, но родня родней. В личную дружину набирал только из многочисленной родни, а родни, понятно, у такого знатного боярина все племя. Не было сражения, чтобы кто-то из калашевцев бежал с поля боя: позор со стороны родичей страшнее гибели на поле брани. Не было случая, чтобы при отступлении не вынесли своих раненых, а буде кто оставался за вражескими рядами, туда бросались с такой яростью, что завсегда выручали родича, даже если приходилось за одну голову класть десять.
Солнце стояло в зените, Калаш велел ехать вдоль леса, где высокие дубы давали прохладу. Некоторые витязи сняли шлемы. За спиной Калаша сразу же раздался конский топот, сбоку появился молодой парень, весь в железе, даже шлем с личиной. Под широкими пластинами из булата не видать кольчугу, тоже из толстых колец, расклепанных так, что не воткнуть и шило.
На Калаша взглянули синие встревоженные глаза.
— Дядя Калаш, а не опасно ли?
Калаш поморщился, этого племянника навязали едва ли не силой, парень трусоват, да и в кости мелковат, потому и нацепил на себя столько одежек и железа, чтобы выглядеть крупнее и страшнее.
— Ну что тут опасного? — спросил он тоскливо. — Рудик, ты меня уже заел своим нытьем. Вернемся, я тебя определю стену городскую беречь. А для походов ты, дружок, еще не дорос…
Племянник сглотнул воздух. Из-под личины глаза смотрели по-детски чистые, синие как небо, а по красному распаренному лицу катились крупные капли пота.
— Но ведь… шлемы! А вдруг нападут?
— Откуда?
— Ну… из леса. Мы ж так близко едем… Надо бы хоть на версту чтоб вокруг чисто поле…
Голос был неуверенный, но Калаш уловил упрямство и затаенный страх. Усмехнулся:
— Дурень ты, Рудик. Ни один степняк не делает засад в лесу. Они вообще леса страшатся. Вольная степь — вот где могут разгуляться.
Племянник все еще держал коня рядом с конем воеводы. Пугливо огляделся по сторонам:
— А шлемы почто стащили? Вот Бронько уже и колонтарь стащил!.. А если нападут, надеть не успеет!
Калаш сказал с раздражением:
— Бронько и без колонтаря страшнее, чем ты в полной броне. А до встречи с печенегами еще сто раз успеет надеть и снова снять. А вон ты сейчас тащишь на себе это железо, а когда дойдет дело до боя, уже и соломину не поднимешь, а не токмо меч. Это тоже умение: накопить, а не растерять силы перед битвой!
— Бронько и без колонтаря страшнее, чем ты в полной броне. А до встречи с печенегами еще сто раз успеет надеть и снова снять. А вон ты сейчас тащишь на себе это железо, а когда дойдет дело до боя, уже и соломину не поднимешь, а не токмо меч. Это тоже умение: накопить, а не растерять силы перед битвой!
Пристыженный Рудик отстал. Дорога вдоль леса тянулась протоптанная, с одной стороны высится прохладная стена, из глубины леса тянет свежестью, а с другой — простерлось ровное поле, красное от маков. Воздух дрожал от гула множества пчел и шмелей. Видно было, как раскачиваются красные головки цветов, а толстые шмели, распихивая пчел, втискивались в чашечки цветов, мохнатые и желтые от прилипшей на лапки и спины пыльцы.
Наконец лес остался позади, дорога пошла по ровному полю. Легкий ветерок колыхал ковыль, солнце сожгло сочные травы и кустарники, сейчас дружина двигалась по сухой, сожженной степи. Уже за передними всадниками поднималось облако пыли, и дружина растянулась, чтобы пыль хоть малость успевала осесть. Рудик снова начал поскуливать, тревожно оглядываться, а Калаш стиснул зубы и угрюмо помалкивал.
Трижды пришлось пересечь каменистые русла мелких речушек. Одна пересохла начисто, через две переправились, не слезая с седел. Вдоль рек попадались крохотные веси, Калаш дивился богатым стадам, а когда дорогу перегородило огромное стадо гогочущих гусей, что и не подумали уступать дорогу воеводской дружине, невольно покрутил головой: могучие удары нанес недругам Святослав Неистовый. А его сын, нынешний князь, настолько укрепил Русь, вынеся далеко на кордоны заставы богатырские, что уже давно никакой враг не рискует подступить к стенам Киева. Ширится Русь, ширится! И люди все дальше от надежных городских стен чувствуют себя в безопасности.
В одной веси Калаша узнали, прокричали хвалу. А молодые девушки бросили ему вослед горсти отборной пшеницы, дабы боги были с ними в пути. Расчувствовавшись, Калаш бросил им серебряную монету. За спиной слышал веселый визг и возню, но воевода уже не оглядывался.
Солнце клонилось к закату, когда далеко впереди на багровом небе среди ровной степи начал вырастать курган. Усталые кони шли медленно, курган приближался по-царски неспешно. Калаш покосился на Рудика: если он чувствует, как по телу проходит легкая дрожь, то что чует этот парнишка, пригодный больше для песен, чем для рати?
Рудик ехал с широко распахнутыми глазами, даже рот открыл. Древний курган — наполовину размытый ливнями, талыми водами, изъеденный ветрами — все же громаден настолько, что волосы шевелятся на загривке: разве не велеты насыпали? Что за народы здесь жили?
Калаш кивнул:
— Говорят, здесь могила великого Скифа, который и заселил всю Гиперборею. Для кургана Славена, от которого наши племена, он староват…
— А я слышал, — прошептал Рудик благоговейно, — что в этих местах знаменитая Сивур-могила…
Калаш отмахнулся:
— Ты бы хоть раз на солнце глянул! Мы ж в другую сторону едем. Сивур-могила, как и Черкень-курган, по ту сторону Днепра. А савуры, или савиры, на эту сторону никогда и не перебирались… Отсюда и до самого моря властвовал неведомый народ скифов. Говорят, лютый народ, навроде зверей… Мясо сырое ели, кровь пили, отчего силы были непомерной. Но боги их покарали за то, что они, победив всех врагов, решили с ними самими биться. Даже притолоку в домах сделали повыше, чтобы боги не подумали, что скифы им кланяются! Ну, боги осерчали настолько, что вообще запретили пшенице созревать, скоту плодиться… Правда, скифы и тут не погибли: зерно и скот брали у побежденных, но потом решили, что если не могут побить богов, то бесчестье жить вот так…
— И что же? — спросил Рудик, едва дыша.
— А взяли и померли, — буркнул Калаш. — Отря-а-а-ад… стой! Здесь остановимся на ночь. Бронько, и ты, Ястреб, на вершину кургана! Чтоб муха не пролетела незамеченной.
Дружинники с облегчением спешивались, расседлывали коней. Несколько человек сразу же ушли вперед и в стороны. Калаш всегда ревниво следил, чтобы ночной дозор бдел неусыпно, даже если бы стан пришлось разбить посреди Киева.
Вспыхнул первый костер. Рудик пугливо посматривал на темнеющее небо. Когда высыпали звезды, пламя костров стало ослепляюще ярким, а тьма настолько черной, страшной, что он сразу увидел там подползающих степняков с ножами в зубах, вурдалаков, ночных упырей.
Воины расположились по семь человек вокруг каждого костра. Коней стреножили и пустили в сочную траву. Рудик робко подошел к грозному родственнику:
— А кони-то без охраны…
— Ну и что? — изумился воевода.
— Как бы того…
— Да что?
— Мало ли чего… Волки аль печенеги. Останемся без коней, каково будет?
Воевода оглядел его с головы до ног. Рудик топтался перед ним как железная статуя, даже шлем не снял, так и ходит в двойном панцире, замученный и испуганный первой ночевкой вне стен родного дома.
— Эх, Рудик, — ответил он со вздохом. — Ну что ты за трус? Почему не веришь в мощь нашего русского оружия? В нашу русскую доблесть и нашу русскую отвагу?
— Дядя, — проблеял он жалко, — я, конечно же, верю…
— Не веришь, — отрубил воевода жестко. — Иначе как подлый трус не ходил бы по стану в полном вооружении! Вокруг тебя что, печенеги? Мы их зачуем за десяток верст!.. Да и не парочка нас путников, которых всяк норовит ограбить. Две сотни воинов!.. Да не простых воинов, не простых…
Пристыженный, Рудик повесил голову. Дабы не встречать укоряющий взгляд дяди, так и стушевался в сторонку, посидел у костра, но тьма слишком близко за спиной, пересел к другому, там круг света побольше, однако хворост постепенно прогорает, пугающая темнота подбирается ближе и ближе…
Начал подбрасывать хворост, но прикрикнули: вокруг костра развешаны портянки, сохнут, а от большого жара загорятся. Несчастный, он наблюдал, как беспечные богатыри засыпают один за другим, разделись до исподнего, звездное небо смотрит на голые груди и животы, скользит мертвенно-бледным светом луны по спокойным лицам с закрытыми глазами… А говорят же всякие страсти, что луна — солнце упырей и покойников, что под ее светом встают вурдалаки.
Короткая летняя ночь начала слегка светлеть, когда он ощутил, что наступает утро, звезды блекнут, ничего страшного не случилось… Усталое тело наконец охватила слабость, теплота пошла изнутри наверх, руки и ноги защипало от прилива крови. Веки сразу потяжелели, звезды начали расплываться, багровые угли костра стали крупнее, над ними мелькнула темная тень, послышался легкий хрип, все еще похожий на храп, но все же не такой, еще одна тень, блеснуло словно лезвие ножа…
Не давая отяжелевшим векам сомкнуться окончательно, он наблюдал, как черные тени скользят в самом стане. Изредка поблескивают ножи, вот хрустнула сухая ветка… Внезапно он ощутил, что это не грезится, что в самом деле в стане чужие, настоящие, вовсе не тени, под тенями сучки не хрустят…
Он завопил:
— Тревога!.. Напали!
К нему метнулись с двух сторон. Сильный удар потряс тело, это ударили в спину острым копьем. Он услышал отвратительный скрежет железа по железу, рухнул вниз лицом. По нему пробежали, топча, он все же поднялся, нелепо махнул мечом, руку дернуло. В багровом свете углей вдали поднялась огромная фигура в полотняной рубахе с распахнутым верхом. В ее руках появился топор, человек орал и отмахивался им, Рудик с ужасом узнал воеводу.
В стане заорали, завопили, просыпаясь, люди. В ответ грянул страшный гортанный крик степняков, полоснул по ушам. Рудик бросился к воеводе, по дороге сшиб двоих, встал спина к спине. Кровь текла по рукам воеводы, в боку зияла рана, оттуда выплескивалась толчками темная кровь.
— Беги, — прошипел он. — Сообщи князю…
— Дядя! — закричал Рудик, слезы дрожали в его голосе. — Я тебя не брошу!..
— Дур-рак… я тебе не дядя…
Он сразил топором слишком близко сунувшегося степняка. На них особо и не нападали, спеша прирезать как можно больше полусонных дружинников, что вскакивали со скоростью улиток, их шатало со сна, а мечи и доспехи сложили в сторонке кучкой. Даже Рудик понимал, что, как только кончится резня, на них обратят внимание и тогда просто побьют стрелами, чтобы не терять людей.
— К коням, — велел воевода хриплым, страшным голосом. — Вон там…
— Нет, — сказал Рудик несчастно, — их перегнали чуть левее… я видел…
Воевода сразу взял левее, они торопливо побежали, размахивая мечом и топором. Дважды им загораживали дорогу сразу по трое — пятеро, Рудик чувствовал, как острые сабли стучат по голове, плечам, рукам, сам орал и бил мечом, потом степняки исчезали под его бегущими ногами, наконец в бледном рассвете в самом деле вынырнули конские головы.
Воевода, раскачиваясь из стороны в сторону, из последних сил спешил следом. Он весь был покрыт ранами, лицо развалил страшный удар от скулы до нижней челюсти, на груди три широкие красные полосы, зато на доспехе Рудика половецкие сабли не оставили следа, только повыщербились.