С этим доводом пришлось согласиться даже посрамленному Ийле, потому что да, каждый только об этом и думает, как же иначе…
Поздно вечером, дождавшись захода солнца, я понесся за постройки, в самом конце с облегчением увидел сидящего на поваленном дереве Фицроя в странной одежде королевского лесоруба.
Он сидит как король, но не в изгнании, а после удачной охоты, сытый и довольный, в руках длинный прут с нанизанными ломтями жареного мяса — ароматный запах заставил мой желудок беспокойно завозиться в ожидании.
Зубы у Фицроя белые и острые, как у волка, передвигаются по импровизированному шампуру безостановочно, очищая до блеска, крупные губы блестят от жира.
Рядом приставлен посох-дубинка, из темного дерева, явно очень прочного, в длину выше меня.
Увидев, издали приветственно махнул рукой.
— Прости, — сказал я оправдываясь, — чем только ни занимался, даже вот заполучил…
Он присвистнул, когда я приподнял рубашку и показал бок. Рана затянулась, но багровая припухлость уже размером с тарелку, а сам длинный шрам вздулся, словно под кожу засунули кусок толстой веревки с узлами.
— Весело живешь, — сказал он с огорчением, — а вот у меня все скучно, сонно, даже никого еще не вдарил… Ну, пара дуэлей не в счет, хотя одежду пришлось сменить. Хочешь, я и тебе из тонкого полотна достану?
— Я не глерд, — напомнил я. — Не по чину.
— Жаль, — ответил он. — Какой-то ты весь скучный. Хотя кое-что для тебя все-таки есть…
— Денег нет, — предупредил я. — Я богатый только духовно.
Он сказал с укором:
— Мы же вместе камень ломали!.. Подними рубашку…
— Ты чего? — спросил я с подозрением.
— Подними, — повторил он и пояснил, — а то загорится.
Я сцепил челюсти, когда он начал намазывать на раненый бок нечто прозрачное из крохотного пузырька. Жар опалил кожу и добрался до внутренностей, но, странное дело, ноющая боль исчезла моментально.
Я скосил глаза на опухоль, охнул. Багровость исчезла, а припухлость оседает на глазах и расползается тонким слоем.
— Ты просто маг, — прошептал я.
Он довольно хохотнул:
— Просто умею пользоваться тем, что придумывают маги. Это интереснее!
— Я твой должник, — сказал я.
— Забудь, — ответил он великодушно. — Я ж говорю, вместе камень ломали!.. Да и нравишься мне. Не потому что агельцер. Вспомни, я подошел к тебе, когда никто не знал, кто ты на самом деле. А сейчас чего такой смурной?.. Хочешь, продам зуб дракона?.. Ладно, вижу, зуб дракона не интересует… Тогда гребень шипастого василиска?.. Нет?.. Совсем недорого уступлю песню придонных рыб, она у меня тут во флакончике… Вообще-то дорого, но для тебя…
Я покачал головой:
— Ничто не поможет. Топчусь на месте.
Он поднялся, посмотрел по сторонам. Лицо стало серьезным, сказал негромко:
— Пойдем отсюда. Дует малахитовым ветерком, не люблю.
Я молча пошел следом, некоторое время петляли, он привел в сад, выбрав место у водопада, где чернеет широкий вход в живописный грот.
Фицрой углядел вытесанную из глыбы камня длинную скамейку, вместо ножек согнутые в покорных позах шипастые драконы, сел и похлопал ладонью рядом.
— Тут мы вчера развлекались, камень до сих пор горячий. Кто бы подумал, что строгая жена министра не такая уж и строгая? Садись, вот тут была ее задница без всякой одежды!.. Чувствуешь, какой жар? Ну что ты какой-то бесчувственный… Улучшатель должен быть ух!.. даже не знаю. Но должен! Чтобы все вокруг!
Я сел осторожно, драконы под лавкой похрюкивают, и за бок побаиваюсь, вдруг мазь впитается, и все обезболивающее пропадет.
— Добился перевода к Рундельштотту, — сказал я убитым голосом, — но все равно среди слуг!
— Это плохо? — спросил он. — Или как?
— Хуже некуда, — объяснил я.
— Чего так?
— Он их и к порогу не подпускает!
— Их, — сказал он со смешком, — ладно, но чтоб тебя?
— Вот-вот, — согласился я. — Ты все сразу хватаешь! С лету.
— Как собака мух, — подтвердил он гордо. — Значит, рвешься в помощники, а чародей держит вместе с другими остолопами, верно? И покрикивает, и потопывает, и вот-вот боднет…
Я сказал убито:
— Фицрой!.. Я так хочу научиться магии!.. Что я за живая легенда, если колдануть не могу?.. Чтоб хоть перед девками повыпендриваться!
— Перед девками, — сказал он понимающе, — это да, важно. Для чего вообще все делаем, как не для выпендривания перед такими вот?.. Но почему магия?
Голос его был очень легкий, небрежный, даже слишком небрежный, хотя Фицрой вроде бы весь такой, но я переспросил:
— А что?
— Такого, здорового дикаря, — пояснил он, — оружие должно заинтересовать больше. Почему бы не проситься в охрану? Дворец охранять, конечно, не поставят, это доверяют только своим, проверенным, но могут сперва послать охранять рубежи, а это все равно интереснее. А потом уже и во дворец. Да, во дворец.
И снова мне показалось, что делает ударения на некоторые слова.
— Фицрой, — ответил я, — меч та же дубина. Большой разницы нет, а вот магия для меня вообще… Потому и страсть как интересно!
А еще, добавил про себя, только магия может вернуть обратно. Тем более что наверняка это она и выдернула сюда. Коллайдеры ни при чем, зря так привычно прем на бедную науку, она и так нищая и вся на энтузиазме, там одни подвижники, а умники торгуют зубами драконов.
Он посматривал оценивающе.
— Да понял я, понял.
— Фицрой?
— В магии, — пояснил он, — ты бы натворил делов побольше, чем дурацкий мрамор колоть. Или с бабами шерсть прясть, хотя посмотрел бы я, как ты с ними прешь и что куда прешь.
— Фицрой, — сказал я тихонько и огляделся по сторонам. — Ну что ты сразу?.. Просто мне магия нравится. Ты знаешь, как к нему подмазаться?
Он посмотрел на меня с укором.
— Обижаешь. Чтоб я да не знал?
Глава 3
Я вскочил, каменные дракончики с облегчением разогнулись, хоть и самую чуточку, даже вздохнули с шумом, но я снова сел, ухватил Фицроя за руку.
— Фицрой!
— Ладно-ладно, — сказал он небрежно, — есть способ. Принеси ему синюю травку из Зачарованного Леса. Она так и зовется в народе: травка-синюшка, трава-синюха. Растет на горе Звездная. Этот твой Рундельштотт тут же тобой заинтересуется.
— Что за травка? — спросил я.
Он отмахнулся:
— Сама по себе ничего не значит, годится только как часть для какой-то смеси. Или отвара, не знаю. Он жаловался недавно, что, если бы еще та травка, все бы пошло быстрее. Только она, понятно, не синяя. И не трава вовсе.
Я помотал головой, стараясь сообразить, как это не синяя и даже не трава, если трава-синюха.
— Э-э… а как же… э-э… синюшность?
— Какая синюшность?
— Но трава же синяя?
Он сказал с некоторым раздражением:
— Называется синяя травка, хотя совсем не синяя и даже не травка, что тут непонятного?
Я кивнул, в целом вообще-то конформистски соглашаясь, что все так, ничего удивительного, у нас тоже есть три мушкетера, которых никогда с мушкетами не видели, а все только шпаги и шпаги, но как-то непривычно было бы назвать сейчас их шпажистами, да и вообще простой народ уверен, что мушкеты — это шпаги!
Да и речь не о трех мушкетерах, они там второстепенные, а главный герой совсем не мушкетер, но кто замечает? Разве что маги, те во всем ищут зацепку, чтобы смагичить, колдануть, очаровать, заволшбить в лоб так, чтобы ухи отпали…
— Дык ее и не найти? — спросил я. — Она ж непонятно какая? Потому ее другие и не рвут?
Он криво усмехнулся:
— Не рвут потому, что лес Зачарованный… В самом деле зачарованный и очень опасный. А еще рвать нужно только в полночь. Не знаю почему, не спрашивай. А идти ночью в такой лес не всякий решится. Народ здесь трусливый и робкий… Хотя вообще-то везде такой. Бывает, обдерешь как липку, даже неловко, будто у ребенка пряник отнял. Только ты вон непонятный…
— Ну спасибо, — ответил я, — только меня не обдирай, ладно? А то тебе совсем жить скучно станет.
Он ухмыльнулся.
— Тебя так просто не обдерешь, чувствую.
— Я герой, — согласился я, — мною хоть забор подпирай. Ночью сплю, но если так уж надо… а мне надо, пойду, куда денусь. Только дорогу покажи или объясни подробнее, где та трава произрастает и вообще растет.
— Все просто, — сказал он авторитетно, — я пойду с тобой.
Я охнул.
— А ты чего?
Он ухмыльнулся:
— А тебя одного отправлять можно?.. Нет. Я тут уже местный, все знаю. Ну, почти местный.
— А вообще-то издалека?
Он посмотрел хитрыми глазами:
— Как и ты. Как и ты!
— Хорошо, — сказал я. — Сегодняшнюю ночь пропустим, она какая-то не такая, что-то с тремя лунами не так, а завтра… хорошо?
— Идет, — согласился он. — Встречаемся здесь же. Без меня ты ту травку, что не травка, не отыщешь, понял?
Он посмотрел хитрыми глазами:
— Как и ты. Как и ты!
— Хорошо, — сказал я. — Сегодняшнюю ночь пропустим, она какая-то не такая, что-то с тремя лунами не так, а завтра… хорошо?
— Идет, — согласился он. — Встречаемся здесь же. Без меня ты ту травку, что не травка, не отыщешь, понял?
— Понял, — ответил я.
— Договорились?
Я кивнул, не отрывая взгляда от его посоха. Дерево темное, с виду прочное, как кованое железо, внизу три бронзовых кольца не дают расщепиться от постукивания по каменистой дороге, наверху всего два, медных, выгравировано смиренное пожелание мира и счастья всем людям на свете.
Посохи вообще-то разве что у деревенских пастухов просто посохи, да и то вряд ли, а у всех остальных — орудие защиты как от собак, так и от недобрых людей. У магов еще жезлы, но у Фицроя явно боевой посох, лишь попутно выполняющий ряд более скучных функций.
— Одолжишь? — спросил я.
Он спросил быстро:
— Хочешь, продам? Недорого!.. А если нужно много, организую поставки… Если очень много, то можно устроить изготовление на месте, но до пары десятков проще перевезти… Сколько надо?
— Да мне один, — пояснил я, — не Бриарей же какой-то сторукий…
— Жаль, — сказал он с огорчением, — а то можно хорошо заработать. Что-то ты совсем какой-то скучный, нет в тебе огня!.. Но зачем живой легенде даже один? Ты же духовник…
— Духовный, — уточнил я. — Духовная личность. Высокодуховная. Но малодуховные меня постоянно пробуют на прочность. А с таким посохом дам в лоб, если не ухи, то вопросы точно отпадут!
Он присвистнул:
— Ты что, убить решил? Не посмотрят, что Улучшатель, сразу вздернут. Драться можно, убивать нельзя.
— Ну вот, — сказал я с неудовольствием, — сразу убивать. Я что, похож на убивателя?
Он посмотрел внимательно.
— Вообще-то да.
— Ну спасибо, — ответил я обидчиво.
— Ты чего? — спросил он с интересом. — Другие бы гордились!.. Всякий хочет, чтобы его принимали за грозного и страшного.
— Мне больше попугать, — признался я.
— А пользоваться умеешь?
Я кивнул:
— Не очень, но лучше, чем здешние деревенские увальни.
Он посмотрел на меня из-под приспущенных век оценивающе.
— Я и не сомневался. И не сомневался.
Я натянуто улыбнулся:
— Фицрой! Не знаю, что ты подумал, но я не воин. Я вообще служить не люблю. Ну что вы все про одно и то же! Если здоровый, то сразу в армию? А вдруг я умный?.. Ну почему никто не предположит такое… ну пусть не совсем очевидное?
Он тоже улыбнулся, но широко и открыто, у таких и душа и сердце наружу.
— Парень ты больно крепкий с виду. Хотя какой-то…
— Какой?
— Не тугой, — ответил он наконец. — В чем-то недотягиваешь. Уж прости, но друзья должны говорить правду. Мы же друзья?
— Еще какие! — заверил я.
Он сказал серьезно:
— Мало тебя в каменоломне помордовали. Жирок надо бы вытопить…
— Жирок? — спросил я обидчиво. — Где жирок, где жирок? Тоже мне еще один Виллис Форнсайн!
— Может, и нет, — согласился он, — но какой-то ты слишком благополучный. Будто и не битый вовсе.
— Фицрой!
Он сказал задумчиво:
— Хотя, мне кажется, я знаю почему…
— Ну?
— Больше привык раздавать удары, — пояснил он, — чем получать. Угадал?
Я сказал сердито:
— Посох верну, не беспокойся!..
Он посерьезнел, потянул воздух обеими ноздрями.
— Давай иди, а то снова малахитовый ветерок…
Я еще долго чувствовал его взгляд на затылке. Конечно, угадал, я не боец, шрамов на моей шкуре нет, и насчет благополучности тоже в точку, но посохом размахивать в какой-то мере могу: как-то прошли волна за волной очередные увлечения так называемыми восточными единоборствами, хотя на длинных посохах сражались еще Робин Гуд с монахом Туком, как до них Гильгамеш с Энкиду, еще малость умею нунчаками, времени у нас было больше, чем надо, даже для пьянок, те из моды вышли, а чем-то заменить их помимо кача с ходу не придумали.
Очутившись в укромном месте, я воровато огляделся по сторонам и покрутил посох, достаточно тяжелый, чтобы сильным ударом проломить череп до самой нижней челюсти, а бронзовые кольца не дадут дереву даже поцарапаться.
Получается неплохо, мы разучивали красивые позы больше для фотографий, но вообще-то еще и сражались за призовые места в своих карликовых обществах реконструкторов, что те же косплеисты, но звучит солиднее, потому мы смотрели на этих ряженых свысока.
Воспрянув духом, я соорудил из ремней нечто вроде перевязи и укрепил в ней посох за спиной.
Во дворе встретил Фрийда, он сразу заметил выглядывающий из-за спины посох, широко заулыбался.
— На него опираются, дубина!
— По ровному и так пройду, — ответил я солидно, — а вот когда на гору… У меня слабые ноги.
— Тогда тебя и здесь куры заклюют, — сообщил он. — Со слабыми всегда так. Нас угнетают все! Но когда-то мы свергнем власть угнетателей и установим царство свободы и всеобщего братства!
— Нас, — согласился я, — слабых, везде обижают. Приходится давать сдачи заранее. Ну, ты меня понял.
Он не понял, но голос мой прозвучал с долей угрозы, не так уж отчетливо, но заметно, а слабый я или не слабый, но выше его на полголовы, шире в плечах, и сала на мне меньше, а у него не только на боках.
— Да ладно, — ответил он неуверенно, — носи, как тебе удобнее. Я тоже, как и ты, угнетенный.
— Весь мир насилья мы разрушим, — сказал я значительно, — ну а потом мы наш, мы новый мир построим! Кто был ничем, тот станет всем…
Его глаза вспыхнули неистовым восторгом, словно я сам принц Роммельс, глава мятежного войска, а я повернулся и пошел уверенными шагами — так дворня не ходит, у них и походка дворняжье мелкая и семенящая.
Не знаю, кто завел обычай, чтобы в самую жару сползать в людскую и спать, тоже мне испанскую фиесту устроили, но когда я вошел, половина слуг уже похрапывала, кто-то еще устраивался, энергично взбивая набитую сеном подушку, только у Карнара сна ни в одном глазу, лежит на своем месте, закинув руки за голову, но сразу же повернулся в мою сторону.
— Работой колдун не мучает?
— Нет, — ответил я. — Все терпимо.
— Все равно ложись и спи, — посоветовал он. — К колдуну тоже надо пораньше… Кстати, а чего ты там за сараем руками размахивал?
Я опешил:
— За сараем? Я?
— Ну да, — подтвердил он. — Как будто с кем-то разговариваешь, но на самом деле там никого, я же видел!
Я пробормотал:
— Да так… понимаешь… когда приходит озарение… долго не понимаешь, дурь это или озарение… вот и споришь сам с собой… Ругаешься, обзываешь, а то и вдаришь…
Он хохотнул, покрутил головой:
— Не хотел бы я стать агельцером. Так и рехнуться можно!
— Можно, — сказал я серьезно, — я уже и есть рехнутый.
— Это заметно, — сказал он серьезно, — но ты все равно спи. Рехнутым сон тоже вроде бы нужен. Может быть, даже больше, чем пока не рехнутым. Колдун тебя, говоришь, не хватится?
— К сожалению, — ответил я. — Даже не представляю, как стать для него заметным.
Он кивнул, медленно закрыл глаза. Я прикидывал, что вот уже двое, Анна и Фицрой, сказали, что Рундельштотту требуется синяя травка с горы Звездная. Наверное, нужна позарез, если кликнул клич. Надо успеть первым, пока не опередили.
Только без Фицроя, с ним что-то непонятное. И про мраморный ветер говорит так, словно я должен знать, что это, и слишком часто оказывается в нужное время в нужном месте.
Карнар спит или делает вид, что спит, но теперь это неважно, я тихонько поднялся и вышел, прихватив с собой посох и промасленную тряпку для факела…
Из дворца выбирался долго, это же дома, конюшни, псарни, сад, аллеи, снова сад, искусственные ручьи, наконец, ограда, деловитая охрана, но выпустили без вопросов.
Через город я продвигался, стараясь не привлекать к себе внимание, головой по сторонам не вертел, но все равно насмотрелся…
Глава 4
Срезая дорогу к городским воротам, пошел через базар, хозяин первой же лавки крикнул радостно:
— Достопочтимый глерд!.. Любые товары почти даром!
Я пробурчал:
— На мне написано, что я глерд?
Он широко заулыбался:
— Почти. Простые люди ходят без охраны.
Я оглянулся, на приличной дистанции держатся трое мужиков, вид простецкий, морды простонародные, только в глазах блудливая дерзость и некая уверенность в своем превосходстве над остальными двуногими, что не сбились в стаи, потому уязвимы.
Предостерегающий холодок прокатился по телу. Я проговорил как можно безразличнее:
— А-а-а, что делать, работа у людев такая…
Он согласился:
— Да, все зарабатывают по-своему.
— Спасибо, — сказал я.