Большая книга славянской мудрости - А. Серов 11 стр.

Какой ответ? одну суровость.

Не правда ль? Вам была не новость

Смиренной девочки любовь?

И нынче – Боже! – стынет кровь,

Как только вспомню взгляд холодный

И эту проповедь… Но вас

Я не виню: в тот страшный час

Вы поступили благородно,

Вы были правы предо мной:

Я благодарна всей душой…

<…>

Я плачу… если вашей Тани

Вы не забыли до сих пор,

То знайте: колкость вашей брани,

Холодный, строгий разговор,

Когда б в моей лишь было власти,

Я предпочла б обидной страсти

И этим письмам и слезам.

К моим младенческим мечтам

Тогда имели вы хоть жалость,

Хоть уважение к летам…

А нынче! – что к моим ногам

Вас привело? какая малость!

Как с вашим сердцем и умом

Быть чувства мелкого рабом?

<…>

А счастье было так возможно,

Так близко!.. Но судьба моя

Уж решена.

…Меня с слезами заклинаний

Молила мать; для бедной Тани

Все были жребии равны…

Я вышла замуж. Вы должны,

Я вас прошу, меня оставить;

Я знаю: в вашем сердце есть

И гордость, и прямая честь.

Я вас люблю (к чему лукавить?),

Но я другому отдана;

Я буду век ему верна“».

Мать – творит, она охраняет, и говорить при ней о разрушении – значит говорить против нее. Мать – всегда против смерти.

Ближе всех к природе рождающая женщина: она одной стороной даже сама природа, а с другой – сам человек.

Надобно отдать справедливость женщинам: они имеют инстинкт красоты душевной.

Ты – женщина, и этим ты права.

Видеть и уважать в женщине человека не только необходимое, но и главное условие возможности любви для порядочного человека нашего времени.

Меркою достоинства женщины может быть мужчина, которого она любит.

Зависимость жизни семейной делает человека более нравственным.

За милого хоть на смерть

Русские женщины всегда отличались горячим сердцем и смелостью. Истинную любовь не останавливали сословные различия, не заботили слухи, не пугало наказание… Трудно представить, каким мужеством надо обладать крепостной, чтобы согласиться бежать с барином! Но куда большее мужество надо проявить, чтобы вернуться в рабство для избавления любимого от суда и преследования. Только истинно любящая женщина приносит себя в жертву, не ожидая за это никакой награды…

Кто, жертвуя собою, вздумал бы сперва рассчитывать и взвешивать все последствия, всю вероятность пользы своего поступка, тот едва ли способен на самопожертвование.

«Ведь узнала барыня Матрену и меня узнала, старая, да жалобу на меня и подай: беглая, дескать, моя девка у дворянина Каратаева проживает; да тут же и благодарность, как следует, предъявила. <…> Видите ли, ей, глядя на меня, вдруг в голову пришло женить меня на своей зеленой компаньонке, – это я после узнал: оттого-то она так и разозлилась. Чего только эти барыни не придумают!.. Со скуки, должно быть. Плохо мне пришлось: и денег-то я не жалел, и Матрену-то прятал, – нет! Затормошили меня, завертели совсем. В долги влез, здоровья лишился… Вот лежу однажды ночью у себя на постеле и думаю: „Господи Боже мой, за что терплю? Что ж мне делать, коли я ее разлюбить не могу?.. Ну, не могу, да и только!“ Шасть ко мне в комнату Матрена. Я на это время спрятал ее было у себя на хуторе, верстах в двух от своего дома. Я испугался. „Что? аль и там тебя открыли?“ – „Нет, Петр Петрович, – говорит она, – никто меня не беспокоит в Бубнове; да долго ли это продолжится? Сердце мое, говорит, надрывается, Петр Петрович; вас мне жаль, моего голубчика; век не забуду ласки вашей, Петр Петрович, а теперь пришла с вами проститься“. – „Что ты, что ты, сумасшедшая?.. Как проститься? как проститься?“ – „А так… пойду да себя и выдам“. – „Да я тебя, сумасшедшую, на чердак запру… Иль ты погубить меня вздумала? уморить меня желаешь, что ли?“ Молчит себе девка да глядит на пол. „Ну, да говори же, говори!“ – „Не хочу вам больше беспокойства причинять, Петр Петрович“. Ну, поди, толкуй с ней… „Да ты знаешь ли, дура, ты знаешь ли, сума… сумасшедшая…“

И Петр Петрович горько зарыдал.

– Ведь что вы думаете? – продолжал он, ударив кулаком по столу и стараясь нахмурить брови, меж тем как слезы все еще бежали по его разгоряченным щекам, – ведь выдала себя девка, пошла да и выдала себя…

– Лошади готовы-с! – торжественно воскликнул смотритель, входя в комнату.

Мы оба встали.

– Что же сделалось с Матреной? – спросил я.

Каратаев махнул рукой».

Мужчина любит обыкновенно женщин, которых уважает; женщина обыкновенно уважает только мужчин, которых любит. Потому мужчина часто любит женщин, которых не стоит любить, а женщина часто уважает мужчин, которых не стоит уважать.

Чистая вера в любимого

Душа русской женщины, сколько в ней загадок! Быть может, одна из самых таинственных – искренняя и безоглядная вера в любимого и умение прощать и забывать обиды. Пусть один раз уже обманул, причинив боль, пусть заставил страдать, но в глазах любящей женщины любимый мужчина не может быть неправым! И стоит ему сказать слово, она снова будет верить и пойдет с ним хоть на край света, не думая о последствиях.

«Паратов. Очаровательница! (Страстно глядит на Ларису.) Как я проклинал себя, когда вы пели!

Лариса. За что?

Паратов. Ведь я – не дерево; потерять такое сокровище, как вы, разве легко?

Лариса. Кто ж виноват?

Паратов. Конечно, я, и гораздо более виноват, чем вы думаете. Я должен презирать себя.

Лариса. За что же, скажите!

Паратов. Зачем я бежал от вас! <…>

Лариса. Зачем же вы это сделали?

Паратов. Ах, зачем! Конечно, малодушие. Надо было поправить свое состояние. Да Бог с ним, с состоянием! Я проиграл больше, чем состояние, я потерял вас; я и сам страдаю, и вас заставил страдать.

Лариса. Да, надо правду сказать, вы надолго отравили мою жизнь.

Благовоспитанный человек не обижает другого по неловкости. Он обижает только намеренно.

Паратов. Погодите, погодите винить меня! Я еще не совсем опошлился, не совсем огрубел; во мне врожденного торгашества нет; благородные чувства еще шевелятся в душе моей. Еще несколько таких минут, да… еще несколько таких минут…

Лариса (тихо). Говорите!

Паратов. Я брошу все расчеты, и уж никакая сила не вырвет вас у меня, разве вместе с моей жизнью.

Лариса. Чего же вы хотите?

Паратов. Видеть вас, слушать вас… Я завтра уезжаю.

Лариса (опустя голову). Завтра.

Паратов. Слушать ваш очаровательный голос, забывать весь мир и мечтать только об одном блаженстве.

Лариса (тихо). О каком?

Паратов. О блаженстве быть рабом вашим, быть у ваших ног.

Лариса. Но как же?

Паратов. Послушайте: мы едем всей компанией кататься по Волге на катерах – поедемте!

Лариса. Ах, а здесь? Я не знаю, право… Как же здесь?

Паратов. Что такое „здесь“? Сюда сейчас приедут: тетка Карандышева, барыни в крашеных шелковых платьях; разговор будет о соленых грибах.

Лариса. Когда же ехать?

Паратов. Сейчас.

Лариса. Сейчас?

Паратов. Сейчас или никогда.

Лариса. Едемте.

Паратов. Как, вы решаетесь ехать за Волгу?

Лариса. Куда вам угодно.

Паратов. С нами, сейчас?

Лариса. Когда вам угодно.

Паратов. Ну, признаюсь, выше и благородней этого я ничего и вообразить не могу. Очаровательное создание! Повелительница моя!

Лариса. Вы – мой повелитель».

Женщины! Женщины! Кто их поймет? Их улыбки противоречат их взорам, их слова обещают и манят, а звук их голоса отталкивает… То они в минуту постигают и угадывают самую потаенную нашу мысль, то не понимают самых ясных намеков…

Жена и мать – и выше счастья нет

Жизнь женщины всегда делилась на два периода: юность и замужество. И если в юности можно позволить себе легкомыслие и иногда даже некоторую ветреность, то, становясь женами и рожая детей, русские женщины – будь то крестьянки или дамы света – полностью посвящали себя самому главному, а издревле и до наших дней главное предназначение женщины – семья.

«Наташа вышла замуж ранней весной 1813 года, и у ней в 1820 году было уже три дочери и один сын, которого она страстно желала и теперь сама кормила. Она пополнела и поширела, так что трудно было узнать в этой сильной матери прежнюю тонкую, подвижную Наташу. Черты лица ее определились и имели выражение спокойной мягкости и ясности. В ее лице не было, как прежде, этого непрестанно горевшего огня оживления, составлявшего ее прелесть. Теперь часто видно было одно ее лицо и тело, а души вовсе не было видно. <…> Очень редко зажигался в ней теперь прежний огонь. Это бывало только тогда, когда, как теперь, возвращался муж, когда выздоравливал ребенок или когда она с графиней Марьей вспоминала о князе Андрее…

Счастлив тот, кто счастлив у себя дома.

Наташа не заботилась ни о своих манерах, ни о деликатности речей, ни о том, чтобы показываться мужу в самых выгодных позах, ни о своем туалете, ни о том, чтобы не стеснять мужа своей требовательностью. Она делала все противное этим правилам. Она чувствовала, что те очарования, которые инстинкт ее научал употреблять прежде, теперь только были бы смешны в глазах ее мужа, которому она с первой минуты отдалась вся – то есть всей душой, не оставив ни одного уголка не открытым для него. Она чувствовала, что связь ее с мужем держалась не теми поэтическими чувствами, которые привлекали его к ней, а держалась чем-то другим, неопределенным, но твердым, как связь ее собственной души с ее телом».

Мужество, чтобы уйти

Заблуждается тот, кто думает, что «слабая» половина человечества может действовать решительно только под влиянием нежных чувств.

Женщина способна пойти против всех устоев и обычаев, и отнюдь не ради любви.

Оставить прежнюю жизнь: родителей, дом, весь привычный уклад – молодая девушка готова ради мечты о прекрасном грядущем, новых целях и светлых идеалах.

Когда-то в мире царил матриархат и женщины решали судьбы народов. Были и темные Средние века, когда, даже стоя на высших ступенях власти, они были почти бесправны. Но женщина достаточно сильна, чтобы сделать решительный шаг вперед самостоятельно и отправиться в будущее по новой, неизведанной дороге!

«После чаю Надя вошла к Саше и, не сказав ни слова, стала на колени в углу у кресла и закрыла лицо руками.

– Что? – спросил Саша.

– Не могу… – проговорила она. – Как я могла жить здесь раньше, не понимаю, не постигаю! Жениха я презираю, себя презираю, презираю всю эту праздную, бессмысленную жизнь…

– Ну, ну… – проговорил Саша, не понимая еще, в чем дело. – Это ничего… Это хорошо.

– Эта жизнь опостылела мне, – продолжала Надя, – я не вынесу здесь и одного дня. Завтра же я уеду отсюда. Возьмите меня с собой, Бога ради! <…>

– Завтра я уезжаю, – сказал он, подумав, – и вы поедете на вокзал провожать меня… Ваш багаж я заберу в свой чемодан и билет вам возьму; а во время третьего звонка вы войдете в вагон – мы и поедем. Проводите меня до Москвы, а там вы одни поедете в Петербург. Паспорт у вас есть?

– Есть. <…>

Для существа нравственного нет блага без свободы, но эту свободу дает не Государь, не Парламент, а каждый самому себе, с помощью Божиею.

Наде казалось, что она очень взволнована, что на душе у нее тяжело, как никогда, что теперь до самого отъезда придется страдать и мучительно думать; но едва она пришла к себе наверх и прилегла на постель, как тотчас же уснула и спала крепко, с заплаканным лицом, с улыбкой, до самого вечера. <…>

Теперь уже для нее ясно было, что она уедет непременно, чему она все-таки не верила, когда прощалась с бабушкой, когда глядела на мать. Прощай, город! И все ей вдруг припомнилось: и Андрей, и его отец, и новая квартира, и нагая дама с вазой; и все это уже не пугало, не тяготило, а было наивно, мелко и уходило все назад и назад. А когда сели в вагон и поезд тронулся, то все это прошлое, такое большое и серьезное, сжалось в комочек, и разворачивалось громадное, широкое будущее, которое до сих пор было так мало заметно. Дождь стучал в окна вагона, было видно только зеленое поле, мелькали телеграфные столбы да птицы на проволоках, и радость вдруг перехватила ей дыхание: она вспомнила, что она едет на волю, едет учиться, а это все равно, что когда-то очень давно называлось уходить в казачество. Она и смеялась, и плакала, и молилась».

Мы часто видим, что мужчина кое-какой, а женщина превосходная. Это значит, мы не знаем скрытого достоинства этого мужчины, оцененного женщиной: это любовь избирательная, и, вероятно, это-то и есть настоящая любовь.

Та, кто любит нас всегда

В жизни каждого ребенка есть тот, кто защитит от беды, утешит в любом детском несчастье, напоит сладким чаем, укроет одеялом и прочитает на ночь сказку. Тот, кто, доведись ребенку заболеть, всю ночь просидит у постели, чьи теплые руки и самые вкусные в мире пирожки он никогда не забудет. Бабушка, как часто она олицетворяет всю доброту и мудрость мира! У нее всегда есть время и желание поговорить, а ничего другого иногда и не надо.

«Говорила она, как-то особенно выпевая слова, и они легко укреплялись в памяти моей, похожие на цветы, такие же ласковые, яркие, сочные. Когда она улыбалась, ее темные, как вишни, зрачки расширялись, вспыхивая невыразимо приятным светом, улыбка весело обнажала белые крепкие зубы, и, несмотря на множество морщин в темной коже щек, все лицо казалось молодым и светлым. Очень портил его этот рыхлый нос с раздутыми ноздрями и красный на конце. Она нюхала табак из черной табакерки, украшенной серебром. Вся она – темная, но светилась изнутри – через глаза – неугасимым, веселым и теплым светом. Она сутула, почти горбатая, очень полная, а двигалась легко и ловко, точно большая кошка, – она и мягкая такая же, как этот ласковый зверь.

До нее как будто спал я, спрятанный в темноте, но явилась она, разбудила, вывела на свет, связала все вокруг меня в непрерывную нить, сплела все в разноцветное кружево и сразу стала на всю жизнь другом, самым близким сердцу моему, самым понятным и дорогим человеком, – это ее бескорыстная любовь к миру обогатила меня, насытив крепкой силой для трудной жизни. <…>

Доброта для души то же, что здоровье для тела: она незаметна, когда владеешь ею, и она дает успех во всяком деле.

Глядя на темные иконы большими светящимися глазами, она советует Богу своему:

– Наведи-ко ты, Господи, добрый сон на него, чтобы понять ему, как надобно детей-то делить!

Крестится, кланяется в землю, стукаясь большим лбом о половицу, и, снова выпрямившись, говорит внушительно:

– Варваре-то улыбнулся бы радостью какой! Чем она тебя прогневала, чем грешней других? Что это: женщина молодая, здоровая, а в печали живет. И вспомяни, Господи, Григорья, – глаза-то у него все хуже. Ослепнет, – по миру пойдет, нехорошо! Всю свою силу он на дедушку истратил, а дедушка разве поможет… О Господи, Господи…

Она долго молчит, покорно опустив голову и руки, точно уснула крепко, замерзла.

– Что еще? – вслух вспоминает она, приморщив брови. – Спаси, помилуй всех православных; меня, дуру окаянную, прости, – ты знаешь: не со зла грешу, а по глупому разуму.

И, глубоко вздохнув, она говорит ласково, удовлетворенно:

– Все ты, родимый, знаешь, все тебе, батюшка, ведомо».

Не сразу, а постепенно постигаешь радость сближения с любимой женщиной. Это как с хорошим старым вином. Надо к нему привыкнуть, надо долго пить его, чтобы понять его прелесть.

Хорошо кресло старому, колыбель малому

Колыбель не является русским изобретением – в люльки детей укладывали спать по всему миру, от Заполярья до Африки. Но русская колыбелька, или, как ее еще называли, зыбка, имела свои особенности.

В отличие от люлек кочевых народов, в которых ребенок фактически жил до 2–3 лет, русские зыбки служили только для сна. Ребенка в первый раз клали туда после крещения, с особой молитвой, туда же помещалась маленькая иконка. Зыбку подвешивали к потолку на гибкой жерди, во-первых, там скапливался самый теплый воздух, а во-вторых, так ребенка помещали подальше от пола, который у славян считался границей с нижним миром. Кроме того, люльку обя зательно покрывали пологом – специально вышитым полотном, которое не только защищало от мух и комарья, но и оберегало дочку или сына от злых духов.

К. Лемох. Новое знакомство, 1885

Сестра милосердия

Сострадание к чужой боли – это естественная женская черта. Никого не удивит, если взрослая женщина, знающая жизнь, отзывается всем сердцем на чье-то горе. Но жизнь раз за разом дает понять: милосердие в женском сердце живет с рождения. Ему не надо учиться, оно не требует глубокого осмысления действительности, оно просто есть. И нет примера ярче, чем сестры милосердия, вместе с мужчинами выходившие на поля сражений и спасшие множество жизней.