Старый деревянный стол и стул находятся у окна. Инициалы моего отца — «ДС» — глубоко врезаны в правый верхний угол столешницы. Из-за угловатых резких линий буквы кажутся греческими. Думаю, Джанго сидел здесь, делал домашние задания, болтал по телефону, обдумывал свое бегство в Лос-Анджелес. Но, как ни стараюсь представить себе его, у меня почти ничего не получается.
Какой он был — единственный сын Паломы, которому было настолько душно в этом городке, что он с детства мечтал, как унести отсюда ноги?
Замечаю его фотографию в рамке на комоде, она не помогает мне яснее представить отца, хотя в его лице уже заметны следы недовольства. Он одет в чистую отглаженную рубашку, волосы аккуратно подстрижены, но, если присмотреться, нетерпение во взгляде выдает его. Интересно, Палома тоже догадывалась о его состоянии? Или же, как большинство родителей, игнорировала неприятные вещи?
— На снимке ему шестнадцать, — с порога раздается голос Паломы.
Я невольно подскакиваю от неожиданности.
Несколько секунд я молча стою, уставившись на нее, прижав руку к колотящемуся сердцу. Потом осторожно ставлю фото на место, чувствуя странное ощущение вины. Палома неторопливо заходит в комнату.
— Я слышала, что ты проснулась.
Молчу, не знаю, что ответить. Она что, караулила за дверью?
— Точнее, я догадалась, — улыбается Палома. — А Джанго уехал вскоре после того, как было сделано фото. Иногда звонил, посылал открытки, но я больше уже никогда его не видела.
Она раздвигает легкие занавески, впуская в комнату единственный луч бледного света. Проследив за моим взглядом, бабушка поясняет:
— Это Ловец Снов.
Дотрагиваюсь до изящной безделушки, которая подвешена к оконной раме. Круглый сетчатый центр с отверстием посредине покрыт орнаментом из цветных нитей и бусин, края украшены замшевой бахромой и перышками.
— Ты знаешь, что такое Ловец Снов? — Темные глаза Паломы, напоминающие землю после ливня, поблескивают.
Отрицательно мотаю головой и машинально почесываю руку, хотя она и не чешется, — нервная привычка у меня с детства.
— Они как люди — разные, но у них есть и много общего. Этого создал мой друг из племени навахо. Многие верят, что сновидения приходят к нам из другого мира, поэтому Ловца подвешивают над кроватью или в окне. Он удерживает добрые сны, которые помогают нам в течение дня. А кошмары просто выскальзывают наружу через отверстие в центре и сгорают на солнце. Ну а перья означают дыхание всех живых существ…
Она указывает на легкие подвески, и я замечаю, что мои пальцы непроизвольно поглаживают и перебирают их.
Палома вопросительно поворачивается ко мне. Меня прямо подмывает сказать ей, что от ее Ловца вообще нет никакого толка, но ее глаза лучатся такой надеждой, что я проглатываю слова, готовые сорваться с языка. И мы идем на кухню завтракать.
* * *— Вы в курсе, что у вас из стены камень торчит? — выпаливаю я и несу стакан к раковине.
Палома, по локоть в мыльной пене, моет посуду. Моя реплика прозвучала резче и грубее, чем мне хотелось. Но как-то странно, что, пока мы ели, она ни разу не обмолвилась об этом камне. Завтрак, а может, и ланч, был замечательным. Я умяла целую гору кукурузных оладий с теплым кленовым сиропом и сочными ягодами, выпила свежевыжатого сока и кружку ароматного местного кофе пинон.
Палома мягко улыбается.
— Не стоит без необходимости тревожить природу. Не надо требовать от нее, чтобы она подчинялась нашим желаниям. Если научиться жить в гармонии с ней, она щедро отблагодарит тебя.
О, Господи! Слыхала я уже такое. Обычно так вещает какая-нибудь старлетка с восторженными глазками, вернувшаяся с занятий в центре йоги, которые, разумеется, полностью перевернули ее жизнь. Эффект длится пару недель, потом в моду входит очередная оздоровительная новинка, и девица торопится к новым впечатлениям.
Но Палома-то — не восторженная юная барышня. Ничуть не сомневаюсь, что она когда-то ею была, — сейчас бабушке, наверное, около пятидесяти, но она по-прежнему прекрасно выглядит. Все в ней просто и естественно: длинная коса до пояса, ясные карие глаза, стройная фигурка, босые ноги и хлопковое платье. Кстати, я красовалась в такой же одежде в своем сне.
Смотрю на валун, который выступает из стены, и поражаюсь его цельности. Глыба с непринужденностью вторгается в пространство кухни, буквально требуя, чтобы все вокруг уступило ей центральное место.
Утром дом приобретает новый облик. Вчера вечером горящий камин и лампы окружали все мягким сиянием, а сейчас комнаты стали простыми и скромными. Деревянная мебель, традиционные ковры навахо, яркие пурпурные и желтые полевые цветы в стеклянных банках да стенные ниши с резными фигурками святых.
Уютный и маленький дом выглядит как келья, но вызывает у меня необъяснимое чувство комфорта. Думаю, все дело в том, что в нем невозможно потеряться. Я насчитала гостиную, которая переходит в кухню, две спальни и две ванные. Еще одна, пристроенная недавно, комнатка находится в конце коридора. Вместо ступеней туда ведет помост, сложенный из кирпича. В проеме арочной двери видны полки с пучками сухих трав, банками, заполненными разными жидкостями, и прочие штуковины подобного рода.
— А там что? — интересуюсь я у Паломы.
— Мой кабинет, в котором я принимаю посетителей.
Палома вытаскивает пробку из раковины, позволяя воде стечь, и вытирает руки вышитым голубым полотенцем.
— Не беспокойся, сегодня я никого не жду. У нас есть целый день, чтобы получше узнать друг друга.
— Тогда, может, там и начнем? Ведь я официально объявлена сумасшедшей, и меня сюда прислали лечиться.
Палома бросает на меня загадочный взгляд, в котором сквозят сочувствие, печаль, сожаление.
— Ты не сумасшедшая.
Она прислоняется к кухонной стойке, выложенной испанскими изразцами, и задумывается.
— И я абсолютно ничего не могу сделать, чтобы исцелить тебя.
Изумленно таращусь на нее и истерически спрашиваю:
— А зачем я сюда приехала в таком случае? Почему вы забрали меня у Дженники?
— Ты меня неправильно поняла.
Она выпрямляется и знаком показывает следовать за ней. Разжигает составленные конусом поленья в камине. Они трещат и рассыпают искры, а Палома устраивается на кушетке.
— Дайра, тебя не нужно ни от чего лечить.
Присаживаюсь на ручку кресла, сердито ерзаю и туго затягиваю халат. Понятия не имею, что она вещает, — ее двусмысленная фраза звучит очень подозрительно. Надо бы позвонить Дженнике: пусть она приедет побыстрей и заберет меня отсюда!
Но Палома продолжает:
— У Джанго было подобное состояние. Это всегда начинается примерно в шестнадцать лет.
— Значит, я действительно чокнутая. Замечательно! — вздыхаю я. — Да еще и унаследовала безумие от отца.
Скриплю зубами, в ярости дергаю пояс халата, и материя рвется. Чудесно! Стоило проделать весь путь, чтобы услышать тот же диагноз, что и в Марокко, и в Лос-Анджелесе! Но Палома сурово поправляет меня:
— Повторяю. Ты — не сумасшедшая! Это может выглядеть и ощущаться как помешательство, но ты не больна. То, что с тобой происходит, — начало изменений, вызванных твоей биологической наследственностью. Наш род передает особый дар из поколения в поколение, и всегда — только первому ребенку.
Что за бред? В недоумении пялюсь на Палому. Вижу, как шевелятся ее губы, но ее объяснения чересчур сложны для меня. Голова у меня кружится, и я с трудом выдавливаю:
— Но зачем тогда заводить детей? Я серьезно! Почему Джанго рисковал? Он вообще не предохранялся!
— Мой сын был молод, полон идей и упрям, как все подростки. Я предупреждала его, но он меня игнорировал. Решил, что, сбежав, избавится от видений. Но спрятаться от них невозможно. Видения найдут тебя везде. Мне сообщили, что в первый раз симптомы появились у тебя в Марракеше, но я уверена, ты сталкивалась с ними и раньше.
Из-за подступившей паники у меня начинаются спазмы в желудке, а грудь сжимается так, что я едва могу сделать вздох. Беспомощно озираюсь по сторонам, а Палома произносит:
— Дайра, я не смогла убедить Джанго, в чем состоит его долг, предназначение и судьба. Кроме того, видения у каждого из нашего рода — разные, но послание одно. Ты должна расшифровать его, пока не поздно.
Ее короткие ненакрашенные ногти теребят подол платья.
— Ньета, сейчас тебе больно и ты растерянна. Я сочувствую тебе, но, поверь, скоро все прекратится. Тебе требуется правильная диета, режим и тренировки, и неприятности останутся позади. Ты осознаешь свою судьбу и то, для чего ты родилась.
Я молча моргаю и наконец лепечу:
— Вы хоть соображаете, как дико это звучит?
— Да, — кивает Палома, — у меня самой была похожая реакция. Но ты должна справиться с предрассудками и отбросить то, во что тебя приучили верить. Слишком многое поставлено на карту. Ты даже не представляешь, какие тайны хранит наш маленький городок. Здесь полно хитрых Койотов, ты должна быть умнее этих плутов.
Я молча моргаю и наконец лепечу:
— Вы хоть соображаете, как дико это звучит?
— Да, — кивает Палома, — у меня самой была похожая реакция. Но ты должна справиться с предрассудками и отбросить то, во что тебя приучили верить. Слишком многое поставлено на карту. Ты даже не представляешь, какие тайны хранит наш маленький городок. Здесь полно хитрых Койотов, ты должна быть умнее этих плутов.
Она смотрит прямо мне в глаза, давая понять, что не шутит:
— Если ты не справишься, то я буду бессильна. Если ты будешь продолжать сопротивляться своей природе, то скоро тебя постигнет участь твоего отца. Дайра, ты моя любимая внучка, я не могу потерять тебя. Они не должны победить. Пока ты не примиришься со своей судьбой и не осознаешь полностью, что тебе предстоит, мой дом — единственное место, где ты будешь в безопасности. Он окружен защитой, и тебе нечего бояться, пока ты здесь. Но понадобится не одна неделя, чтобы научить тебя магии, ньета.
Нет, хватит мне чуши на сегодня! Не позволю держать себя здесь как пленницу! И, прежде чем она успевает открыть рот, срываюсь с места и несусь в свою комнату. Палома кричит что-то вдогонку, но я с грохотом захлопываю за собой дверь.
Глава 10
Торопливо сбрасываю измятый белый халат, натягиваю чистую черную майку, темные джинсы, в которых приехала, и сандалии без каблука. Наскоро связываю волосы в небрежный хвост, хватаю зеленую армейскую куртку, застегиваю сумку и набираю номер Дженники. Снова и снова. И в очередной раз попадаю на автоответчик.
Я не могу лететь самолетом — мне запретили доступ на все коммерческие линии. Водить машину не умею. Мне шестнадцать, но водительских прав у меня до сих пор нет. Просто я в них не нуждалась.
Но поскольку оставаться в городишке я не собираюсь, то выбора у меня тоже нет: надо сесть на автобус. Впрочем, мои ноги меня не подведут. Я любым способом должна убраться из кошмарного дома Паломы. Мой взгляд падает на фотографию отца. На сей раз я воспринимаю беспокойство, написанное на его лице, как предупреждение. Дескать, улепетывай, пока не поздно. Не удивительно, что он удрал: Палома явно ненормальная.
А она уже стучится в спальню, что-то бормочет, но я разбираю лишь «внучка». Она пытается ворваться внутрь, но я заранее подперла дверь стулом. Тихо подхожу, прикладываю ухо к двери и с облегчением вздыхаю: она удаляется. Воспользовавшись ее отступлением, бегу к окну, поднимаю раму, залезаю на подоконник и сбрасываю сумку на каменный двор — она приземляется с глухим стуком. Смотрю на широкие голубые ворота и замечаю диковатую изгородь. Она составлена из можжевеловых веток и высится перед глиняной стеной. Вдоль забора тянется полоса белых кристаллов — как будто очередной сумасшедший щедро посыпал все солью.
Да… Теперь мне ясно, что Палома подразумевала, убеждая меня, что ее жилище окружено мощной защитой. В недоумении перекидываю ногу через подоконник и проползаю под рамой. Перья Ловца Снов мягко касаются моей макушки, как напоминание, что мне нужно побыстрее убираться отсюда. Если я здесь останусь, не видать мне никогда нормальных людей.
Нагибаюсь, подхватываю сумку и впопыхах пересекаю двор. Хруст гравия под подошвами сандалий громом отдается в голове, а петли ворот визжат. Чертыхнувшись, вылетаю наконец на улицу. Ура, я свободна! Несусь по грунтовке в том направлении, откуда приехала вчера. За моей спиной вьется облако пыли.
Я бегу, как спринтер. Лямка сумки врезается мне в плечо, щеки горят, глаза слезятся, я почти выбилась из сил, но не останавливаюсь. Торможу только тогда, когда ноющая боль в боку внезапно взрывается с такой резкой ослепляющей силой, что я теряю равновесие и растягиваюсь на дороге. Я съеживаюсь и пытаюсь отдышаться. Я укачиваю свою боль, как младенца, уговариваю ее уйти, позволить мне встать и продолжить свой путь.
Плетусь на обочину, где тянется узкая сухая канава. Теперь я медленно бреду, экономя силы и стараясь держаться пониже, чтобы меня не засекли, на тот случай, если Палома решит отправиться за мной вдогонку.
Пересохшие кусты, которые скоро превратятся в перекати-поле, цепляются за мои джинсы. Прохожу мимо безликих глинобитных домов. Они в плохом состоянии, трубы кое-где осыпаются, некоторые окна забиты. Почти везде стоят проржавевшие машины, бродят куры, пасется скот. Провисшие веревки для белья украшают дворы, как некая замена ландшафтному дизайну. По-моему, я еще ни разу не встречала городок, которому так не подходило бы его название. Здесь нет ничего даже отдаленно очаровательного. Отличный пример лживой рекламы.
А я-то не сомневалась, что везде побывала и навидалась всяческих дыр. Интересно, где они покупают еду и одежду? Куда податься местным подросткам? Тем, кто еще не запрыгнул в ближайший автобус? Кстати, что еще важнее, где мне найти общественный транспорт?
Снова вытаскиваю мобильник и набираю номер Дженники, но, как и прежде, работает лишь ее автоответчик. Наговариваю ей сердитое сообщение, присовокупив злую СМС, и начинаю подумывать, не позвонить ли Харлану. Но быстро отказываюсь от этой идеи. Во-первых, я даже не знаю, вернулся ли он из Таиланда и какие у них сейчас отношения с Дженникой. Во-вторых, понимаю, что до заката осталось совсем немного времени. Мне необходимо добраться до центра Очарования до наступления темноты, иначе мне предстоит ночевать на улице.
Я продолжаю тащиться вдоль канавы, пока она не заканчивается, и я обнаруживаю, что оказалась на перекрестке. Переулки в отдалении сливаются в пустынный тоскливый лабиринт. Я решаю спросить дорогу у местных обитателей, как вдруг, свернув за угол, оказываюсь в неком подобии городского центра.
Улица расширяется, и становится видно целых три перекрестка. Мне надоело терять время зря, и я направляюсь к ближайшему магазинчику с вывеской «Сувениры Гиффорда (а также почта и услуги нотариуса)». Небольшая табличка извещает о том, что в заведении продается свежесваренный кофе.
Толкаю дверь и захожу внутрь. Колокольчик пронзительно дребезжит, и посетители разом оборачиваются. В магазине становится тихо, разговоры смолкают, народ удивленно таращится на меня. Видок у меня, наверное, тот еще: спутанные космы, покрасневшее лицо, испачканные джинсы. Просто отлично: я успела как раз к наплыву клиентов.
Поправляю на плече лямку сумки, одергиваю майку и пристраиваюсь в конец очереди. Гул голосов возобновляется, а я беру с полки открытку с фотографией, на которой изображена как раз эта улица, а сверху ярко-розовыми буквами криво выведено: «Очарование». Вряд ли можно было бы подобрать лучший символ безотрадности для этого местечка! Рядом со стендом на цепочке висит ручка. Я нацарапываю Дженнике адрес моего почтового ящика и пишу:
«Дорогая Дженника, огромное спасибо за то, что ты сперва засунула меня в эту дыру, а теперь еще и на телефонные звонки не отвечаешь. Конечно, я совсем не считаю, что ты меня бросила. Правда-правда. Наоборот, благодарю тебя за заботу и понимание.
Целую и обнимаю. Твоя любящая дочь Дайра».
Удивительно, но маленькая вспышка сарказма приносит облегчение.
Очередь движется быстро, и вскоре я уже стою перед прилавком. Усилием воли заставляю себя не смотреть на таблоиды, разложенные на стенде. Разумеется, мне это не удается: меня, как магнитом, притягивает обложка с Вейном. Желудок вновь скручивает судорога, но уже от гнева, а не от слабости. Ладно, хоть какой-то прогресс.
Надеваю солнечные очки и опускаю голову, надеясь, что никто не узнает меня в той хмурой девушке на обложке. Впрочем, похоже, меры предосторожности излишни: никто не обращает на меня внимания.
Я прислоняюсь к серому пластиковому прилавку. Пожилой продавец в узких джинсах, клетчатой рубашке и с поясом с массивной серебряной пряжкой похож на ковбоя. Но четкий акцент жителя Восточного побережья намекает, что когда-то у него была иная жизнь. Пристраиваю сумку на бедре и роюсь в поисках кошелька.
— Мне, пожалуйста, открытку и марки. И надеюсь, вы сможете объяснить мне, где автобусная остановка.
Тихо мурлыча что-то себе под нос, продавец наклеивает марку на открытку, беззастенчиво пользуясь случаем, чтобы прочитать мой текст.
— Планируете побег из тюрьмы?
Вопросительно поднимаю бровь. Но «ковбой» только пожимает плечами и кивает в сторону двери:
— В конце квартала. Автобус в Альбукерке отходит каждые два часа. — Мужчина сверяется с часами и добавляет: — Вам, мисс, не повезло, вы опоздали, так что придется еще немного потерпеть нашу компанию, — улыбается он.
Лучики морщинок разбегаются от его прищуренных глаз, но мне совсем не до смеха. Плачу за открытку и выскакиваю на улицу. Теперь надо придумать, где спрятаться, чтобы Палома не нашла меня прежде, чем я успею покинуть Очарование.