То, что Вейн вовсе не такой приятный человек, как о нем отзываются, я и раньше подозревала, но была уверена, что он меня не заложит. Увы, я ошиблась. А его агентша, конечно, не особенно старалась замять инцидент, что бы там ни говорила Дженника. Наверняка сама же и щелкнула его тайком, подождав, пока синяки не проявятся как следует. В принципе голливудская кухня мне известна. Голливуд живет подобными сенсациями. И теперь, разумеется, звезда Вейна Вика разгорится еще ярче.
— Слушай, ты берешь журнал или нет? — ворчит кассирша.
Между прочим, делать ей совершенно нечего, я — единственный покупатель в магазине, а когда я вошла, она книжку читала.
Мне хочется швырнуть издание обратно на стопку с желтой прессой, но фотографии словно каленым железом выжжены у меня в памяти. С минуту стою в нерешительности, но понимаю, что обложка измята, абсолютно испорчена и мне неудобно уйти, не заплатив.
— Посчитайте, пожалуйста.
Дрожащими пальцами отдаю девушке деньги, отказываюсь от сдачи, поворачиваюсь к двери и с ходу налетаю прямо на Чэя. Он хватает меня за плечи, чтобы я не упала, в его голосе звучит сдержанная тревога:
— Может, пора выпить отвар?
Молча выскальзываю из его рук. Мне не хочется объяснять, что дело не в видениях. Меня беспокоит реальность. История с Вейном наверняка гуляет по Интернету и вскоре появится в каком-нибудь дрянном телевизионном шоу. Рву обложку на мелкие клочки, кидаю журнал в мусорку и бегу к машине. Вид у Чэя озабоченный. Протягиваю ему бутылку содовой и устраиваюсь на сиденье:
— Я в порядке. Просто хочется добраться поскорее.
И внезапно понимаю, что это правда.
Глава 7
По дороге Чэй упомянул, что Палома живет в глинобитном домике. Но мы уже час как съехали с шоссе и трясемся по ухабистой грунтовке. Освещения нет, если не считать луну. Я устала щуриться и вглядываться в мелькающие постройки, пытаясь понять, какая из них принадлежит Паломе.
Жилищ из саманного кирпича здесь полно. Впрочем, попадаются и деревянные, есть трейлеры, но в основном стоят именно саманные, что придает местности типичный вид мексиканской деревушки-пуэбло.
В Нью-Йорке — небоскребы и старые здания из бурого кирпича, на северо-западе тихоокеанского побережья любят обшитые досками фасады. В Южной Калифорнии есть всего понемногу, хотя преобладает средиземноморский стиль. А в Нью-Мексико предпочитают простые прямоугольные домишки с плоскими крышами. У них чуть закругленные углы, и глина напоминает пропеченную землю.
Чэй не останавливается, и пикап минует одно здание за другим. К тому времени, когда он наконец тормозит перед высокими голубыми воротами в гладкой изогнутой стене, я настолько взвинчена от переживаний и всякой сладкой дряни, что и среагировать нормально не могу.
— Приехали, — говорит Чэй, улыбаясь мне той же доброй улыбкой, что и в начале путешествия.
Удивительно, но десять часов, проведенных за рулем рядом с надутым подростком, никак не повлияли на его настроение.
Чэй достает мою сумку, закидывает ее на плечо и жестом приглашает меня следовать за ним. Створки ворот пронзительно скрипят, когда их открывают. Чэй бормочет, что надо смазать петли, и пропускает меня вперед. Я застываю на вымощенной камнями дорожке.
Не хочу быть первой. Я не знаю, как выглядит Палома и какой у нее характер. Меня пронзает запоздалая мысль, что я могла бы использовать свободное время с большим толком. Я даже не попыталась выведать у него ее тайны и секреты, а лишь жевала, читала и грезила о призрачном смуглом юноше. Да уж, молодчина.
Хоть проси Чэя вернуться в «Феникс», чтобы преодолеть маршрут заново! Но едва я успеваю подумать об этом, как дверь дома распахивается и на пороге возникает женский силуэт.
— Ньета![10] — ласково восклицает Палома глубоким грудным голосом.
Но я не могу ее рассмотреть. Передо мной — просто темный абрис, очерченный желтоватым светом, падающим из комнаты.
Палома делает шаг по направлению ко мне и становится под лампой, висящей на террасе. Она поднимает тонкую руку и протягивает мне. В глазах у нее — слезы радости, щеки порозовели, она вновь повторяет:
— Внучка, моя дорогая внученька!
Неуверенно переминаюсь с ноги на ногу. Она такая крошечная, что я кажусь себе неуклюжей громадиной. Что мне делать? Ответить на рукопожатие — как-то формально, а к родственным объятьям я не готова. Теоретически я понимаю, что она — моя бабушка, но сейчас я вижу просто привлекательную и нестарую женщину. Ее нос и темные волосы похожи на мои. Правда, в прядях пробивается седина, которая поблескивает, как елочный дождик.
Поэтому я неразборчиво бурчу «здравствуйте» и умолкаю. Мне неловко за свою невежливость, но это — мой максимум на сегодня. Впрочем, если она и обиделась, то ничего не показывает. Продолжая радостно улыбаться, Палома подталкивает меня внутрь:
— Заходи, деточка! Уже поздно, да и холодно на улице, а ты приехала издалека. Я помогу устроиться на ночь. А завтра мы познакомимся получше.
Переступаю порог, отметив про себя, что Чэй идет за нами, а затем исчезает в глубине коридора. Я топчусь на ярком плетеном коврике, пытаясь одним взглядом изучить обстановку. Толстые стены, массивные косяки дверей, крепкие потолочные балки… В углу — камин, напоминающий улей, в нем — аккуратно разложенные дрова, которые наполняют помещение теплым ароматом мескитового дерева.
— Твоя мама права, — произносит Палома и направляется на кухню.
Подол хлопчатобумажного платья колышется вокруг лодыжек ее босых ног. Я невольно моргаю и вглядываюсь пристальнее. Но нет, по воздуху она не плывет, хотя в первую минуту именно это мне и померещилось.
— У тебя только глаза другие, а так ты — копия моего Джанго, — добавляет она и всхлипывает.
Мне становится неуютно. Единственная фотография отца, которую я знаю, была сделана в обычной фотокабинке много лет назад.
Мама сохранила всего три снимка. На первом красовался Джанго, на втором — сама Дженника с высунутым языком, а на третьем — они оба, с трудом втиснувшиеся в крохотную кабинку. Дженника — в ту пору подросток — пыжилась, изображая Кортни Лав середины 90-х годов. Обесцвеченные лохмы, темная помада и коротенькое платьице. Джанго театрально целовал в шею свою подружку, которая развалилась у него на коленях и хохотала.
Конечно, этот снимок мне ужасно нравился. Оба выглядели такими молодыми, беспечными и свободными! Но будоражило меня другое, то, что все может измениться в мгновение ока. Вот наглядное доказательство того, что твой мир однажды, безо всякой причины, переворачивается с ног на голову. И ты ничего не можешь поделать. Через три месяца Джанго погиб, а Дженника обнаружила, что беременна. Свобода и беззаботность навсегда покинули ее жизнь.
Я просила Дженнику отдать мне фотографии, но она лишь рассмеялась. Тогда я потребовала фотку с поцелуем, но она заупрямилась, а затем маникюрными ножничками отрезала самый верхний снимок. Таким образом Джанго перекочевал в мой бумажник, а остальные Дженника спрятала. Однако мама не подозревала, что, когда мы переезжали на новое место, я в первый же день отыскивала ее тайник. В общем, пока Дженника была на работе, я сидела, как завороженная рассматривая фото моих влюбленных родителей.
Палома возится с кастрюлей на плите. Она помешивает содержимое деревянной ложкой, которую периодически подносит к носу, чтобы вдохнуть ароматный пар. Решив, что все готово, наливает густую жидкость в кружку и протягивает мне:
— Выпей, ньета. Это хороший успокаивающий настой.
Мне не хочется признаваться в этом Паломе, но мне страшновато. А ведь в ней ничего угрожающего, и она совсем не похожа на ведьму, которую я себе представляла. Но быть здесь, в этом доме, где мой отец прожил шестнадцать лет и откуда сбежал в Калифорнию, чтобы там встретить мою мать, — очень странно. В конце концов я начинаю чувствовать себя не в своей тарелке.
Палома терпеливо держит передо мной кружку. Очевидно, она может стоять так часами, если понадобится. Делаю глубокий вдох и принимаю снадобье. Мои пальцы обхватывают гладкую глиняную ручку, и я чувствую волшебный влекущий аромат. А в следующую секунду понимаю, что кружка пуста. Палома забирает ее у меня и водружает на столик.
— Питье действует быстро, поэтому давай-ка я отведу тебя в спальню.
Ее теплая ладонь легко касается моего локтя. Я тащусь по коридору мимо пары закрытых дверей и захожу через арку в комнату с кроватью. Я падаю на простыню, а Палома подтыкает одеяло вокруг меня.
— Завтра мы поговорим. Отдыхай, моя девочка.
Глава 8
Я в лесу — прохладном безветренном и зеленом. Земля покрыта мхом. Вокруг меня — огромные деревья с пышными кронами. Их длинные ветви переплелись, и дневной свет почти не проникает сквозь изумрудный полог. Солнечные зайчики заставляют листья казаться живыми, и они колышутся в такт песне Ворона.
Птица сидит у меня на плече, пока я быстро и легко скольжу по тропинке. Внимательные темно-лиловые глазки оглядывают лес, и в моей памяти всплывает смутное ощущение — уверенность в том, что мне нечего бояться. Наверное, Ворон — мой проводник, и он выведет меня туда, куда нужно.
Я перебираюсь через валуны, пересекаю вброд быстрые ручьи. Вода поднимается все выше, и моя одежда постепенно намокает. Влажные волосы спутанным комком ложатся на плечи. Наконец я хватаюсь за выступ на противоположном берегу, подтягиваюсь, выбираюсь из потока и ложусь на камни. Ворон устраивается рядом. Теплый луч света падает на нас обоих, он согревает и высушивает меня, возвращая влагу небесам. Я знаю, что эта вода вновь прольется на почву — дождем или росой. Вскоре острый клюв Ворона тихонько касается моей руки.
Мы держим путь сквозь густой лес, но внезапно когти моего проводника сильно смыкаются на моем плече и едва не пронзают кожу. Я останавливаюсь. Крылья птицы трепещут, раскрываются, и Ворон взмывает ввысь. Спустя миг он исчезает, и, когда я поднимаю глаза к небу, мне не удается проследить за его полетом. Его миссия окончена. Я пришла туда, куда должна была попасть, — на чудесную поляну, заросшую травой.
Автоматически разглаживаю платье в надежде, что я понравлюсь тому, кто ждет меня. Я чувствую его присутствие еще до того, как вижу его самого. На секунду закрываю глаза и вдыхаю цветочный аромат. Всплеск адреналина заставляет мое сердце биться чаще. Я стою не шевелясь. Я знаю, что он попросит меня обернуться.
Я улыбаюсь, когда он произносит мое имя, и смотрю на него с таким же всепоглощающим обожанием, как и он на меня. Мой взгляд скользит по фигуре красавца с гладкой смуглой кожей и черными волосами. Парень обнажен до пояса, он худощав и крепок. Его руки беспечно опущены, но я помню то наслаждение, которое они способны подарить.
Он протягивает мне ладонь, наши пальцы переплетаются, и он ведет меня прочь — туда, где весело пузырится горячий источник, а под его прозрачной поверхностью извиваются и танцуют струи пара.
Первая захожу в воду, и мое платье моментально прилипает к телу. Останавливаюсь и с нетерпением жду, когда юноша прикоснется к моей коже, обжигая ее своим огнем. Я словно в лихорадке. Когда же он обнимет меня и его губы, дразня и лаская, сольются с моими в поцелуе, магия которого заставит пламенные образы вспыхивать в моем мозгу?
Мне чудится цветок, который распускается из бутона, а затем опадает лишь для того, чтобы расцвести еще раз и вновь опасть, слившись с мириадами светлых душ. Светлые противостоят другим, тем, которые сливаются с тьмой. Души объединяются с Элементалями, демонстрируя вечный круговорот снега и росы. Я чувствую двуличие ветра, несущего опасность и дарующего передышку. Я ощущаю силу огня, способную согреть или сжечь. Я проникаюсь вечным терпением земли, которая пытается вобрать в себя наши желания… Образы повторяются до тех пор, пока я не осознаю то, что они пытаются сказать мне:
Я — молекула водорода в той воде, в которой плыву, и молекула кислорода в воздухе, которым дышу. Я — крошечный пузырек, поднимающийся к поверхности горячего минерального источника. И я — кровь, пульсирующая в венах парня, который целует меня. Я — крылья парящего Ворона. Я — часть всего сущего, а все сущее — часть меня.
Поцелуй дал мне возможность увидеть истину как никогда ясно. Пальцы юноши скользят по моему телу, он стягивает материю с плеч, и платье спускается на бедра. Он наклоняется и прижимается губами к моей коже. Но я заставляю его поднять голову — мне нужно увидеть его именно сейчас.
Я глажу его точеные скулы, перебираю непокорные пряди. Отвожу их с лица и вглядываюсь в ярко-синие глаза с золотыми ободками. Они изменчивые, постоянно меняющиеся, и в них поблескивают мои бесчисленные отражения. Невольно ахаю при виде этого зрелища, не в силах оторваться, неуверенная, смогу ли я вообще когда-нибудь это сделать.
— Нам пора.
Только киваю в ответ. Он прав, хотя я и не понимаю смысла слов.
— Обратной дороги нет. Ты там, где должна быть.
Но зачем мне уходить отсюда? Я родилась на свет только для того, чтобы встретиться с ним. Впрочем, я быстро забываю обо всем и приникаю к нему, обвивая его ноги своими, теснее притягивая к себе.
Тянусь к нему разгоряченными губами, но встречаю только холодную пустоту. Моего друга больше нет возле меня, а его место занял кто-то другой. Очередной незнакомец похож на моего возлюбленного, но его смоляные волосы коротко острижены. Его жестокие льдистые глаза не отражают свет, а поглощают его — словно бездонная пропасть.
— Теперь я, — говорит он, отталкивая моего парня.
— Обойдешься! — Тот мгновенно восстанавливает равновесие и напрягается, его мускулы сжимаются, как пружины.
Он готов встать на мою защиту.
Второй ухмыляется и пытается обойти его, но мой друг не подпускает его ко мне. Голос незнакомца сочится издевкой:
— Не волнуйся, братец, мне нужна только ее душа, сердце бери себе.
Его противник стоит перед ним несокрушимой стеной:
— Не бывает сердца без души. Боюсь, не видать тебе ни того ни другого.
— Ладно, тогда я заберу твою душу, — следует ответ.
Я ничего толком не понимаю. Увы, угроза исполняется с такой скоростью, что я успеваю лишь испуганно вскрикнуть, когда незнакомец превращается в монстра. Он становится демоном, отвратительным существом из чужого темного мира.
Он открывает огромную пасть, непристойно зияющую зазубренными клыками, и рвет плоть моего друга. Я вижу, как кровавое месиво пачкает прозрачную воду источника. Демон откидывает голову назад и издает ужасающий рев. Глаза его полыхают красным огнем, а вместо языка у него свисает мерзкая извивающаяся змея.
У меня перехватывает дыханье, я отчаянно и неумело пытаюсь помочь юноше. Я не могу его потерять, ведь мне потребовалось шестнадцать лет, чтобы его найти! Я знаю, что нас соединяет Любовь. Она привела нас обоих сюда и связала воедино. Это — наша Судьба. Некоторые вещи понимаешь без лишних вопросов.
Бросаюсь вперед, визжу, дерусь и пинаю чудовище. Но все бесполезно — мне не справиться со змеей. Рептилия проскальзывает мимо меня и погружается в израненную грудь юноши. Ее треугольная голова появляется вновь, держа в зубах мерцающий священный шар. Она впивается в него и поглощает целиком, загасив светящуюся в нем жизнь, как свечу.
Демон усмехается и тает в воздухе, но его образ навсегда останется в моей памяти. Я остаюсь наедине с моим растерзанным другом, который бездыханно лежит в моих объятиях.
Глава 9
Просыпаюсь с воплем, уткнувшись носом в подушку, которая и заглушает мой крик. Но боюсь, что Палома могла услышать меня. Что, если она придет проверить, все ли со мной в порядке? Пинком отбрасываю одеяло и сажусь, подтянувшись за невысокое деревянное изголовье. Я почти уверена, что сейчас бабушка появится в комнате и заставит меня выпить странный травяной настой. Но из-за двери доносятся обычные кухонные звуки текущей воды и шипящего на сковороде масла. Хлопает дверца холодильника. Для кого-то это обычные звуки повседневной жизни, но мне они известны лишь из фильмов и телевизионных шоу.
Что ни говори, а мы с Дженникой постоянно были в пути. Поэтому еда у меня ассоциируется с тем, что подают в самолетах, ресторанах и кафе разных стран, где требования к качеству порой не самые высокие. Наверное, только банкеты, которые порой заказывала та или иная студия, служили нам утешением.
Единственный раз, когда нашу жизнь можно было назвать хотя бы отдаленно «нормальной», случился, когда мне исполнилось двенадцать. Тогда мы остановились у Харлана. Однажды Дженника решила удивить нас и приготовить французские тосты. Но пока они поджаривались, мама отвлеклась, и в результате все сгорело. В доме сработала пожарная сигнализация. После того, как утихла суматоха, Харлан «погрузил» нас в машину и повез обедать в вегетарианский ресторанчик в Малибу.
Палома совсем не похожа на Дженнику. Насколько я могу судить, она прямо символ старорежимного мексиканского гостеприимства. В животе у меня бурчит, но я не двигаюсь с места, стараясь оттянуть этот момент.
Убираю со лба мокрые от испарины волосы и переодеваюсь в мягкий хлопковый халат, который Палома повесила на спинку стула. Ужас пережитого кошмара слишком свеж, и я даже страстно желаю больше никогда не видеть того юношу. Встаю на овечью шкуру радом с кроватью, и мои ступни утопают в мягком меху. Быстренько проделываю стандартный набор упражнений, потягиваясь и разминая тело. Когда я сплю на животе, у меня всегда затекает шея. Потом обхожу комнату, разглядывая обстановку: питье Паломы свалило меня так быстро, что я не успела осмотреться.
Старый деревянный стол и стул находятся у окна. Инициалы моего отца — «ДС» — глубоко врезаны в правый верхний угол столешницы. Из-за угловатых резких линий буквы кажутся греческими. Думаю, Джанго сидел здесь, делал домашние задания, болтал по телефону, обдумывал свое бегство в Лос-Анджелес. Но, как ни стараюсь представить себе его, у меня почти ничего не получается.