Биография любви. Леонид Филатов - Нина Шацкая 7 стр.

Шесть дорог в трамваях, шесть счастливых билетов и — потерян зонтик.

День рождения З. Трезвый: месячник у него.

Еще не вечер. Кремье «Когда умирает любовь» …И чего-то жаль.

Письмо Лёни ко мне:

«Милый!

Происходит что-то ужасное. Казни меня, избей, но реши, наконец, как со мной быть. Ты видишь, я не волен в своих мыслях. Ничего не могу поделать со своими кошмарами. Ты не можешь ничего поделать, я вижу, ты хочешь, но не можешь, не умеешь мне помочь. И все-таки помоги мне! Мне сейчас, как никогда, нужно твое понимание и великодушие. Я не дышу без тебя! У меня лопается сердце! Дождись хотя бы, пока я не подохну, а там пусть будет, как будет.

Ты — это все. ВСЕ! Другого не будет, не может быть.

Если ты чувствуешь, что уже не выдерживаешь моей болезни, руби со мной сразу. Не давай мне медленно умирать.

Ты сказала мне сегодня: „Я знаю, что надо делать, но не скажу“. Ты задумала что-то плохое, страшное, да? Будь со мной жестока, но честна. Сначала убей меня, а потом делай то, что задумала. Ответь сегодня, сейчас, а то я умру».

Назойливая нежность. Да что же в самом деле со мной? Становлюсь мазохисткой. Хочу ненавидеть! Не люблю… Взорвать! Ну и что? Все вранье!!! Прогон Островского.[37] Как жаль, что я не в спектакле. Хороший спектакль, и молодцы ребята.

Поссорились с З. серьезно. После 12 ночи пришли Т. Лукьянова с друзьями на 2 часа с его разрешения. Наутро не разговаривает. Я извинилась за ночное, но он, удобно для себя, отключил память и через день написал записку — «А дело заключалось в том, чтобы наутро сказать: „Извини!“ На копейку самолюбия».

Позавчера после спектакля «Товарищ, верь!» З. ушел как будто бы к Бурляеву[38] и пришел очень поздно. Вчера весь день его не было дома и не пришел ночью. Использовал ссору. И ведь тоже — сердечные дела. Дай бог ему здоровья.

Увидеть Шагала.

Около 1 часа — к Галке Орловой.

Весь вечер было плохо. Ненавижу себя, но я люблю!!!

До рева — плохо. Вечером поехала к Галке, которой не оказалось на месте. Просидела 2 часа, оставила записку с настоятельной просьбой прийти ко мне.

С 9-30 до 10.30 у меня — Галка. Немного успокоилась. Вечером «Послушайте!».[39] Вдруг — человек и на «вы»:

— Здравствуйте.

«Час пик» — утром. Грустный Лёнька. Вечером не выдержала, пришла в театр. С Т. Ж.[40] спели «Вальс при свечах». Что ж, может, получится, уже прилично. А с З. П.[41] пели превосходно.

Неймется мне. Тоска. Дома ничего не греет. Слоняется З. Почему мы не разошлись? Почему он не уходит?

Я одна дома. Звонок в дверь. Открываю — Лёня.

— Родная моя, я на секунду. Ты уезжаешь, — куда тебе писать?

— Все равно не напишешь…

— Напишу.

— Как в том году?

— Поклянись, что никому не скажешь, ради твоих и моих будущих детей.

………………………………………………………………………

………………………………………………………………………

— Если бы не ты, я бы повесился. Дома чуть не дошло до развода, крупно наговорили друг другу гадостей. Она все время взвинчена, жалуется, что отощала и совсем старая стала.

— Извини, ей нужен ребенок, — успокоится.

— Нет…

………………………………………………………………………

………………………………………………………………………

— Через 10 минут уйду.

Грустно, но слов нужных нет. Постояли. Какая страшная фраза: «Ради моих будущих детей».

…Как противно затошнило…

Я: — Я мешаю тебе?

Л.: — Это после всего, что я сказал? Ты презираешь меня за трусость?

Я: — Немножко.

………………………………………………………………………

………………………………………………………………………

— Тебе куда писать?

— Не нужно.

— До встречи.

И так просто ушел. Про себя — «прощай» и — «не уходи».

Бедная Машка. И у ней не так все просто.

Конец сезона. Через 3 дня — Сухуми. Дома приделала занавес из бамбука. Чувствую себя одиноко. Хоть бы З. приезжал, что ли.

Прибежал Лёнька за своими рукописями. Искала — не нашла. Пригласила пройти в комнату, — отказался: спешил куда-то.

Как я люблю своих друзей! Господи, огради их от бед, от всяческих несчастий. Дай им мир, и пусть им будет уютно в этой жизни. Счастье, что у меня есть настоящие друзья.

Я в Павлово-Посаде с мамой и Денисом. Обещала обратно в Москву приехать поздно, но приехала, как в анекдоте, раньше. Дверь в квартиру — настежь. За столом — огромная девица. На столе — бутылка вина, бокалы и коробка конфет

Я: — Журналистка?

Она молчит.

Золотухин: — Нет.

Я: — Кто она?

З.: — Аленушка, ты кто?

Она (пожимает плечами)

Я: — Вы что тут делаете?

(опять плечи)

— Пришли по делу?

З.: — В гости, Я: — Откуда она взялась?

З.: — С телевидения. Вот зашла.

Картина Репина «Не ждали». З. бегал за водкой, оставив ее одну дома. Мама пришла бы в ужас. Как окатило грязью. Стыдно сказать, как я со всем этим разобралась. З. был пьян вдребезги. Раненую амбал-девицу «проводила» до лифта. По-моему, чем-то разбила ей голову.

Золотухина штурмует любовными письмами К.

Я в Сухуми с запиской Олега К[42] главврачу с просьбой о моей опеке. От природы русая, сейчас я блондинка. В понедельник отправлюсь на турбазу, а сейчас 3 дня я вынуждена буду ночевать в доме для гостей, что стоит около железнодорожного вокзала. Опекали так, что не знала, как унести ноги. Страшно выйти из дома, замуровала себя: закрыла окна ставнями, выключила телефон, телевизор. Тишина. Кромешная тьма, и только в туалете — солнце. Туалет — огромный, и высоко — окно. Это моя «прогулочная» комната. Ночью читаю молитву: «Защити меня, Господи, силою честного и животворящего своего креста, и сохрани меня от всякого зла».

В понедельник утром вдруг слышу, как кто-то поворачивает ключ в замке. Замерла, про себя в который раз читаю молитву. На улице — жаркое солнце, людская суета, а у меня в доме — мрак, и я во мраке. Жду. Медленно открывается дверь и — услышал меня Господь — входит женщина (уборщица). Увидав вдруг возникшую меня из темноты, — испугалась. Быстро объяснив ей, кто я и почему здесь, оставила записку, не забыв поблагодарить хозяев за три дня «отдыха». И наконец-то, стряхнув с себя трехдневный страх, вышла в мир, к людям. От слепящего солнца заболели глаза. Я знала, что в Сухуми где-то отдыхает моя подруга Лена Виноградова, с которой еще в Москве мы договорились обязательно здесь встретиться, для чего я должна была с турбазы послать ей телеграмму. Значит, в любом случае я еду на почту. И сейчас, сев в автобус, я мечтала: «Вот если бы я вдруг увидела Лену на улице, я бы заорала на весь автобус „Лена-а-а!“» Вдруг меня кто-то хлопает по плечу, поворачиваюсь — моя Ленка! Она тоже по моему поводу ехала на почту. Воображения и слов не хватит, чтоб описать мою радость. Это было как в сказке.

И как год назад — дожить бы до завтра. Встретились глазами — сердце сжалось. Машка говорит, что ребятам грозит армия.

Неужели — в армию? Ничего не понимаю. Растерянный, безвольный. Куда-то его водят, около него всегда люди, и у меня нет никакой возможности подойти, узнать, что происходит. Сердце сжимается, когда вижу его растерянным.

Через Марью передала ему записку:

«Родной мой, не могу не проститься, пусть даже через бумагу. Мне много есть, что сказать тебе, но не теперь. Плохо мне без тебя. Долго я оберегала тебя от этого, но сейчас я хочу, чтобы ты знал это. Я люблю тебя, и мне плохо оттого, что я ничего не знаю про нас с тобой. Буду молиться за тебя».

Ответ Лёни мне:

«Милый мой!

Ни о чем не горюй!

Ты видишь, как у меня все плохо. Многое от этого.

Я о тебе помню. Но сейчас мне тяжело, и я хочу пережить это время один. Иначе мне будет совсем трудно.

Целую тебя».

Почти неделю пребываю в неведении. Чувствую себя оскорбленной: меня от себя отстранили. Понимаю: горе и радость разделяют с женой. Я — не жена. Ну, а если ты любишь и с ума сходишь от незнания, что происходит с твоим любимым, и ты ничем ему не можешь помочь, потому что доступа к нему нет…

(Сознательно выбрасываю стыдный, позорный мой монолог по поводу Лёниной семьи, его подруги, про то, что его «семейный партнер» лепит его по своему подобию… «бойся серости и безликости», про «борщи, котлетки, рюшки», — в общем, ревнивая гадость, которую я никогда себе не позволяла.)

(Сознательно выбрасываю стыдный, позорный мой монолог по поводу Лёниной семьи, его подруги, про то, что его «семейный партнер» лепит его по своему подобию… «бойся серости и безликости», про «борщи, котлетки, рюшки», — в общем, ревнивая гадость, которую я никогда себе не позволяла.)

Ответная записка Лёни:

«Милый мой!

Ну что же это такое? Разве это взаимопонимание? Я думал, что ты хоть как-нибудь сообразила из предыдущей записки. Я сознательно хотел удалить тебя на время всех этих испытаний. Ведь, пойми же, нам труднее было бы потом. И вдруг то, что я хотел избавить тебя от сопереживаний по поводу моих неприятностей, оказалось для тебя поводом почувствовать себя оскорбленной. А ведь все совсем наоборот!

Я хотел пощадить тебя, а ты снова бросаешься в крайности. Ты знаешь, что ты для меня значишь! Так не мучь же меня еще больше. Если в тебе осталось хоть что-нибудь настоящего ко мне, будь умницей!.. Заклинаю тебя.

P. S. Люблю тебя, жду тебя, целую нежно-нежно. И давай будем мужественными еще хоть какое-то время. Напиши мне ответ, пусть коротенький, но сегодня же».

Утром отвела зареванного Дениса в детсад. Через час — на «Бедную Лизу»[43] в ВТО. Нехороший месяц. Ползи в свой омут, плесневей.

Записка Лёни:

«Любимый!

Мне горько и тяжело от последнего разговора. Оказывается, мало пытаться быть благородным по отношению к людям, надо еще и соответствовать их представлениям о людях. А мне казалось, что достаточно не быть подлым, а уж дружить или не дружить с кем-то — это дело свободного выбора каждого. Я никогда не думал, что когда-нибудь доживу до дня, когда меня назовут „серостью“. В другой ситуации я бы этому посмеялся, но это процитировала мне ты. Сегодня они назовут меня „серостью“, завтра — „подлецом“; послезавтра — как-нибудь еще. Меня это не огорчило бы. У всякого нормального человека должны быть враги. Но я никогда не думал, что ты можешь искренне разделять подобные убеждения. Ты-то меня знаешь!.. Ты знаешь, что я один. Один. Я ни на кого не давлю и не хороню под собой ничьих индивидуальностей. А еще труднее кому-либо задавить меня самого. Пожалуй, это можешь сделать только ты. Кому-то я нравлюсь, кому-то кажусь уродом, разве я могу угодить всем? Главное, чтобы я соответствовал твоим представлениям о чести.

Я нуждаюсь в тебе, как ни в ком, и ты же убиваешь меня, как никто. Более того, ты бегаешь по театру и не чувствуешь, что я ранен, что каждую минуту я жду твоего взгляда, твоего слова…

В чем я виноват? Пусть кто-нибудь мне объяснит. Кому я сделал плохо? Кого я предал? Кого я обидел? Кому перешел дорогу? Почему этим посторонним и неинтересным для меня людям я должен доказывать, что я лучше, чем они думают, почему?.. Неужели я должен сомневаться еще и в тебе, в том, что твою зоркость и трезвость можно отравить гадкими разговорами обо мне?.. Найди время завтра же поговорить со мной или передать записку».

У Лени, говорят, сотрясение мозга. Он в больнице. Взяли пункцию из спинного мозга. Господи! Спаси и сохрани его, Господи!!!

6 декабря был отменен «Товарищ, верь!». Я подвернула ногу, которая враз распухла. Ездила в «Склиф». Хочется репетировать…

Наконец-то поставили телефон. За целый день измучили его, беднягу, звонками. Накатило весеннее.

«10 дней…». Л. Грабе забирают в армию. Из жизни ушла М. Возиян.[44]

Лёне вернули паспорт. Армия — слава тебе, Господи! — позади, но состояние ужасное: тошнит от всего, ест плохо.

Весь вечер рядом — теплый, нежный, трогательный и близкий. Мой бесконечно родной! Мы счастливы!

Новый год. Год любви, Афродиты, семейного благополучия, красной розы, тигра и т. д.

— Хороший год. Здравствуй!

Прошедший год у меня — год любви, в семье — помойка. 1974 год. Чем-то ты обернешься для меня?

В час ночи, чтоб никто не догадался — кто, — шепотом многих из театра поздравила с Новым годом и пожелала счастья.

Дни никакие. Дни ожидания. Днем втроем: я, Лёня, Марья. Разговор нашелся, неловкость ушла. Над головой грело солнце, и была теплая радость.

Перед спектаклем «10 дней…» пришел после болезни шеф. Цвета желто-зеленого, но элегантен и красив. Похудел.

Опять «…Зори…», и опять скверно с голосом.

Весь вечер — звонки. Знаю, что Лёня. Поднимаю трубку — молчание. Грусть. Музыка. Сентиментальный Париж. Под его крышами любовь, а в любви — грусть.

Должна прийти Т. Горбунова.

Бесконечные звонки, и опять молчание.

«Послушайте». Тревожно за Марью: нехорошо плакала: «Я сломалась». Плакала мрачно, безысходно. Хочется дать немного тепла, но у кого сейчас есть время на человека? Бегаем, суетимся — зачем, куда? От суеты болит голова и ломит кости, и нет покоя. Сами с собой живем в несогласии.

У Лёни появилась «коробка», о чем мне сообщил на бегу и на бегу поцеловал: «Люблю, люблю, люблю».

Я вслед: «Я тоже, я тоже, я тоже».

У Полицеймако.

Л.: — Как живешь?

Я: — Плохо. А ты?

Л.: — Могу только лежать и читать.

Тоска… тоска. Жить невозможно — без.

Хмель[45] подарил свои ноты к песням.

Лёня лечится.

Колокольников обещал помочь с заграницей. Париж-Париж

2 часа — телефонный звонок.

27 телефонных звонков за день.

Как оказалось, мы искали друг друга. Какое счастье, что была минута, и мы могли обняться и стоять, как раньше. Он глядел мне в глаза, потом нежно прижал к себе:

— Не предавай меня, Нинча, ты плохо понимаешь мою жизнь. У меня никого не было и нет роднее тебя. Я люблю тебя. Ради тебя живу и работаю.

— Знаю.

— Я тебе говорил: у меня появилась «коробка». Родная, позаботься о времени.

А меня душили слезы, которых было так много, что они никак не могли вылиться наружу.

Пошлое времяпровождение в «Угольке»[46] (с обеда до ужина). Вечером сказано себе — «хватит».

Телефонный звонок в 8 часов 30 минут. Телефон не сработал — Лёня.

Музей. Импрессионисты. Праздник души. На спектакле — большой пир по поводу дня рождения Сеньки (Сына Семенова[47]). Продолжили в их квартире. (День рождения 12 января.)

Придет Лёнечка.

Утром помирились с З.

Лёня специально пришел ко мне на 20 минут — счастливый.

Л.: — Ты, наверное, нет?

— Да-а-а.

— А я — очень! Очень! Очень!

Допустилась небольшая шалость.

По дороге домой из трамвая увидела Лёню, выгуливающего свою любимую собачку — Муську.

Прекрасный вечер с Денькой. Букваринск. Читает слова из четырех букв. Дирижировали 40-ю симфонию Моцарта, «Реквием», узнали букву «Р». Читали Чуковского, рисовали картинки к словам. Нам было весело.

Звонили Валерию.

В театре — плачущая Иза. Откровения. Репетиция «Деревянных коней».[48] Я пришла в 9 часов готовая. Как пришла, так и ушла. Атмосфера бардачная. 5 минут — репетиции и 20 минут — на выяснение отношений. В зале сидели шведы, но в конце репетиции — «спасибо».

Лёня затащил меня в пустую гримерную, и мы целовались. Нам можно было позавидовать. Так смотреть друг на друга и любить можем только мы.

Письмо Лёни мне:

«Вчера мне было спокойно и легко. Сегодня уже тревожно. Сегодня уже начался завтрашний день. И сегодня уже необходимо увидеть твои глаза, чтобы понять, что я для тебя существую. Осталось восемь часов до того, как я тебя увижу.

А потом я еще смогу побыть один какое-то время.

Сейчас я тебя представляю до последней черточки. И знаю, что никого кроме тебя у меня нет.

Целую твои глаза, губы, шею, люблю тебя. Без тебя плохо, неуютно, скучно».

Во время спектакля с Тайкой — к буфету. Мой день ангела театр отметил выговором.

Золотухин — выступление в Политехническом. Вечером поедет к К. в Ленинград.

Вечер. Дворики. — Ты самая большая моя удача в жизни.