Биография любви. Леонид Филатов - Нина Шацкая 6 стр.

Подозрения… стало плохо в лифте. З. выволок меня на площадку. Очнулась, — не вспомнила, как случилась дурнота. Посинела до черноты. Приехала Марья, отвезла в «Цеткин».[24] Оттуда — в Склифосовского. Долго нет З. с зубной щеткой и мылом.

Премьера без меня. Звонила в театр, там свой гудеж, свои заботы, своя любимая возня. Премьера! А я вся в белом, дрожащая до театра. Завтра Машка обещала рандеву. Ну что ж, отоспимся. Пусть отдохнут без меня.

Что за радость видеть в больнице друзей. Пришла Машка, и жизнь стала веселей. Покурили, поговорили, — как будто год не виделись. Читать нечего. Тоска. Заяц не оставил Тендрякова, — пожалел. Любимый[25] беспокоится. Написала на маленьком клочке: «Мой последний спектакль „Товарищ, верь!“, — помнишь? Это от нездоровья, была неправа. Не волнуйся, все будет хорошо. Жизнь прекрасна! А вообще — тоскливо и хочется видеть тебя. Целую нежно…

Это я.

Родненький, не волнуйся».

Операция. Сейчас бы натянуть джинсы. В палате — я, Мальвина, Галя (красивая) Потолоко-ва, Таня в очках и с кашлем.

Отпустили. Не умею побежать. Солнце криком. Ласковая травка колется в глаза, а я удираю из Москвы, я еще нужна ей, но другая, — здоровая. Бегу от себя — к себе. Ну, вот и здравствуй, Жизнь! Здравствуй!

В глазах Любимова слишком уж нескрываемая претензия, заставляет чувствовать себя виноватой. Почему? Хотела поздравить с днем рождения театра, открыла было рот, — отвернулся: «Да, забыл всех поздравить…» Понять его отношение ко мне невозможно. Да и не нужно, — Бог с ним! Считает меня дезертиром.

Спектакль прошел гениально. Жалко ребят, которых забирают в армию — Лёшку,[26] Бориса[27] и Лёню. Ужас!!!

Встретились с Лёней.

— Как ты? Была больница?

— Это в прошлом. Живучая я.

— А ты похудела… но ты же хотела.

— Да, но не так А, правда, говорят…

— Да. Скоро.

— Где?

— Далеко. Я тебя найду.

Потеплело. Перевесила пальто, — наверное, обидела.

Антохин В. М.[28] увез З. на вокзал, потом пили у его девушки.

Весь день тоска жуткая: где? как? о чем? Надо уезжать в Звенигород. Что опять со мной, Машка?

Да здравствует 1 Мая.

Во-первых, впервые кашлянула и пополам не сломалась, во-вторых, прыгнула и не рассыпалась, в-третьих, чихнула и не упала в обморок. Чего же больше сейчас желать от жизни? Болеть иногда полезно. Успела прочитать много хороших книг.

У меня ощущение надвигающейся радости. Что-то должно случиться.

Театр: у Марьи — плохая полоса. Господи, помоги ей. Надо ее ободрить.

Л. подошел, поздоровался.

Грибная сырость. Радостно. Горблюсь над шишками. Нежность ранней травки. Нашла муравейник, значит, будет не скучно. Поклонилась нашему с Ленкой[29] месту, где рождались воздушные замки с принцами.

Проводил З. до Рузы. Живу в номере 1З. Значит, все будет хорошо.

Ходят бабушки-ладушки, и льет не очень-то гостеприимный дождь, а я в туфельках на босу ногу. У солнца роман с вербой, чуть выглянуло и осыпало ее бриллиантами. Она стоит и воображает…

Проорал петух, и я окунулась в Павлово-Посадское детство, где меня заклевывал засранец-петух.

Сегодня не будет душа, где-то что-то прорвало. Надо бы продлить путевку, — в театр почему-то не тянет.

Машуленька, я думаю о тебе. Все образуется, миленький, обожди, все равно с нами Бог!

(Вырваны страницы.)

Звонила Марья, — скучно-одинокий голос. Пришел в гости Юра Смирнов,[30] поговорили.

Комнатка. На столе — Денечкина фотография. Сын задумчивый. Любит музыку, остервенело дразнит домашних. Самолюбивый и ранимый предельно. Кто-то из тебя вырастет? Маленький, так неспокойно за тебя. Нельзя заниматься физкультурой? Будешь! Будешь плавать, бегать, прыгать и плевать на врачей. А главное, мечтаю свозить тебя на море, ты полюбишь его на всю жизнь, и расскажу про моих лошадей, о которых знаю только я одна.

Ходила на свидание к корове за молоком.

Впервые почувствовала угрызения совести. Папочка, прости меня, прости за то, что редко о тебе вспоминаю, прости за неразбуженную память.

Перед завтраком встал мужчина, весь в орденах, и поздравил сидящих в зале с праздником. Горло будто перетянуло чем-то, горько стало и — слезы… За столом сидят 5 человек, двое плачут, — я и соседка напротив: у нее, наверное, погиб муж… Много орденов. И чувство страшной виноватости, и хочется перед этими людьми встать на колени и просить, долго просить прощения.

Прости, папа.

Оказывается, воздух Рузы вреден для моего сердца. Теперь понятно, почему не вылезаю из кикимор, страшна, как Яга. Какой сейчас театр? Напугаю зрителей, никакие гримы не помогут.

У Иваненко[31] — плохие дела. Нехорошо прошлись по ее адресу.

Осталась обыкновенная жалость к нам, к женщинам. Все не так, как нужно, почти у всех. Что за жизнь! У Машки, оказывается, на «Зорях»[32] сорвался трос, и она плашмя упала на сцену. Сейчас болит голова. Недаром в Рузе было нехорошее предчувствие.

Я в Москве. Пришла в театр, обрадовалась девочкам.

В гримерную вошел Лёня. Смущается, как ребенок.

— Здравствуй.

— Здравствуй.

Улыбается хорошо, счастливо, дольше, чем нужно, смотрит

(Ушел.)

— Что это? — спрашиваю.

— Ты что… Лёнька жутко в тебя влюблен. (Делаю удивленные глаза.) Между прочим, когда тебя не было, он ни разу не зашел к нам в гримерную.

Собрание коллектива, чтобы заслушать претензии пожарника к нам, артистам.

Нет, эту речь нельзя не записать! Жаль, что не было камеры.

Речь пожарника Николая Павловича (запись с диктофона):

Я хочу еще раз напомнить о культуре быта. Я с этими рычами выступаю на каждом собрании, но рызультаты пока не видно глазом. Хоть бы для того, чтобы не выступал я, поправили этот вопрос. Вот вчерась на обходе помещения, что я засею волос настрыган, женский, настрыган волос у женщин в гримерных и везде разбросан, по-моему, сознательно, настрыган и разбросан нарочно! Волос преимущественно черный, отсюда вывод: брунетки безобразничали, их у нас несколько, можно легко установить, кто это наделал. Бывает, когда в супе случайно волос попадает, даже свой, и то я уже не могу такой суп есть, в унитаз его сношу. А тут в таком количестве — женский волос… в культурном месте.

Товарищи! Стрыгитесь в одном месте.

Второй пункт — курение. С курением у нас очень плохо. Немного, правда, легче стало — Клим ушел (Климентьев). Тот не признавал никаких законов, курил, где хотел, и не извинялся. Теперь Клима нет, но его заменили, как по призыву, несколько, в том числе Маша Полицеймако. Я не понимаю таких женщин. Женщина — такое существо! И вдруг от нее при целовании будет разить табаком, да как же тогда ее любить прикажете… А Маша курит много и всюду нарушает правила безопасности. Как только ее муж терпит, ее курение? Между прочим, он у нас работал пожарником и работал неплохо.

На собрании больших пожарных г. Москвы было сообщено о пожарах в количестве 500 штук, по анализу причин загорания — от курения. Часто загорания начинаются в карманах: курит в неположенном месте, меня увидит и в карман папироску — и горит потом целый театр или того лучше — завод.

Товарищи! Партия призывает нас к бдительности в сбережении социалистической собственности. За последние два дня полетело от безобразий братвы — артистов — четыре стула по 42 рубля, четыре урны фаянсовых. Вопиющее безобразие наблюдалось в четвертой мужской комнате: переработанный харч в раковине, и это засекается мной не первый раз. Напьются, понимаешь, до чертиков и не могут домой донести, все в театре оставляют. Уборщица жалуется, убрать не может, ее самуё рвать начинает.

Предупреждаю! Кого засеку с курением — понесут выговорешники тут же, а в дальнейшем буду вместе с Ефимом Филиппычем неутомимо штрафовать преступников, а на вас, товарищ Глаголин (предпарткома), я удивляюсь, вы не партийную дудочку здесь затевали.

Попробовали бы драматурги сочинить такую речь…

Она забавляла нас не один день…

Сон. Целовалась с З. — быть ссоре.

Два спектакля «Час пик». Тяжело. С непривычки здорово устала. Ничего уже мне не нужно. Инерция. Обещано письмо.

Сон. Целовалась с З. — быть ссоре.

Два спектакля «Час пик». Тяжело. С непривычки здорово устала. Ничего уже мне не нужно. Инерция. Обещано письмо.

(Зачеркнуто.)

Вчера отправила маму с Дениской в Палово-Посад на 3 месяца.

Спектакль «Товарищ, верь!». Начало. Пробегает мимо, никаких знаков приветствия. Веду себя так, будто меня это вовсе не занимает. Прибегает. Предложил сигарету.

Л.: — Ты изменилась по отношению ко мне, — я чувствую.

Я: — Нет, ты ошибаешься, хорошо отношусь к тебе.

Губы клюнулись в щеку…

По-моему, это проявление нежности меня нисколько не возбудило, но я улыбалась.

— Я рад сегодня, счастлив, что ты ко мне сегодня другая.

— Тогда играй гениально.

Играл действительно гениально.

Вру сама себе. Я счастлива, и меня к нему страшно тянет. Во время спектакля подходил уже совсем счастливый.

— Я сегодня играл для тебя, — ты слышала?

— Слышала. Я все слышала.

Завтра ровно год со дня нашего рождения —

Письмо Лёни мне:

«21 мая, 1973 год.

Любимый мой!

Так хочется увидеть тебя и выговориться!

Исполнилась наша годовщина. Я помню. Хорошо бы в конце мая, т. е. через 7–8 дней встретиться там же. Но если, конечно, это возможно…

…а мне напиши новую. Сегодня же. И передай, ладно?

P. S. Я тебя очень-очень-очень люблю!..

P. S. Напиши мне что-нибудь ласковое».

Вера Гладких:[33] «Видела тебя во сне, но не пугайся: хорошо видела. Ты целовалась с З.».

«Привет. Это к ссоре». Господи, не много ли поцелуев с З.?

Действительно, мы поругались.

— Верушка, прошу тебя: завязывай со снами, надоело быть героиней в твоих снах.

Панически боюсь снов. Сон перед операцией, — под выходной. Подошла Гладких: «Я тебя плохо видела во сне: ты была абсолютно голая и бритая, но не волнуйся: сон до обеда. Потащила З. в „Каму“, чтоб успеть до обеда, но страшно захотелось курицы, которой там не оказалось. Купили в магазине, и уже в лифте мне сделалось плохо».

Вчера на спектакле понравились З. и Л. Лёня гениально играл, а в финале — «…тоска какая!» зал вымер. Скажу, обрадую.

О приметах.

Зеркало, упавшее 17 февраля, а 23 февраля — «как будто уже что-то есть такое, а мы еще не знаем».

12 апреля — операция.

Машка, говорят, прекрасно репетирует Кабаниху — умничка! Алла[34] не понравилась…

Нужно звонить Т. Додиной.

У З. — травма душевная — не дают заслуженного «заслуженного». Это, очевидно, обидно, посвящая работе жизнь и делая из нее кульбит.

Позвонить Татьяне Горбуновой.[35]

В гости — к Дениске. Милый, славный, нежный сын. Мама рассказала, что, когда, в прошлый мой приезд, простившись и опаздывая на поезд, я побежала по дороге, Денис, глядя мне вслед, печально произнес: «Как жалко маму! — и после паузы: — Обидно».

В этот раз долго не отпускал, но не плакал. Долго стояли с бабушкой, пока я не скрылась.

Вечер, свободный от спектакля. Дома — гости, 10 человек. Хорошо «отдохнули». Под финал — М. Ланца и Э. Пиаф. Час ночи. Отдраила квартиру, и опять тишина. З. едет из Ленинграда на Голгофу.

Сегодня на собрании зверствовал шеф: «Если еще раз повторится, Золотухин уйдет из театра!» То же самое о Бортнике и Антипове. С актрисами разговаривает в непозволительном тоне. Оскорбительные слова в адрес Демидовой в ее отсутствие. После собрания к нему в кабинет пришла Марья по каким-то своим творческим делам. Не дослушав ее, повернулся к ней задницей. За журнальным столиком сидел Дыховичный, пил чай, и они стали продолжать прерванный разговор.

Ночью, когда открыт балкон и слышна тишина, хочется увидеть звезды. Их — нет.

Ю.П. внушает мне отвратительные чувства, и ничего не хочется понимать и оправдывать. Не хочется… работать!

Зритель — единственный, который не дает театр назвать постоялым двором…

«Наберу половину новой труппы взамен нерадивым артистам!..» — кричали ненавидящие глаза. Я не припомню, чтобы Ю. П. за праздничным столом после очередной премьеры поднял тост за своих артистов, не помню. Не было такого.

Наберешь и проиграешь. Никто из молодых артистов не будет выболен твоей болью, не будет повязан общими неудачами и радостями, как твои старые артисты. Пробросаешься и останешься один, и никто тебе не споет Кузькина[36] в твой… час, когда тебе будет плохо. Ты останешься один, будешь взывать, но тебя никто не услышит.

Сегодня! Ради этих дней живешь. Что делается со мной — не знаю. Нежность. Нежен. Тоска…

Шампанское продиктовало письмо-записку:

«Милый, нежный друг мой, много на бумаге не объяснишь, и, я думаю, этого не нужно делать. Меня бы очень огорчило, если бы ты отнесся к этой записке, как к бреду настроения. Как знать, может быть, мне суждено жалеть об этом, но все же обстоятельства и невозможность вырваться из общего круга заставляют нас оставить друг друга. Ты — умный, добрый и все поймешь. Меня с тобой связывает более нежная привязанность, чем ты себе можешь представить, поэтому не думай, что решиться на это мне просто. Я в отчаянии, но любовь подобного рода стала для меня пыткой. Уверена, что и для тебя — тоже. Разве не пытка — чувствовать, что ты помрешь, если сейчас же не увидишь любимого человека, а его — нет и еще много-много дней не будет. Я люблю тебя, и это со мной, и этого у меня никто не отнимет, но что-то, мне дорогое, ушло. Ничего не надо выяснять. Я это сделала за нас обоих, — доверься мне…»

Два тяжелых спектакля. Вечером еле доиграла. Такая тоска. Убежать бы куда-нибудь и выплакаться. Весь второй акт изображаю веселость — глупо. Он — грустный.

Дома с З. уговорили бутылку коньяка. Обсуждались половые проблемы.

Рынок Еду к маме и к Дениске в Павлово-Посад. Послезавтра день его рождения — 4 года. З. носится по магазинам.

Целый день с Денечкой. Пруд. Лошадка-хулиганка и испуганные глазки сына. Ах, как здесь хорошо! Деревня умиротворяет… И — запахи! Вот оно — настоящее! Но чего-то не хватает.

Зайчик в каком-то раздрызге душевном. Жуть, как жалко. Какое-то щемящее чувство к нему. Хочется обогреть, но все — против: проклятая мозоль, нет обеда. Погоню сдать белье. Все не так.

Как никогда, я вне всяких дел. По правде, всякая деятельность вызывает у меня отвращение. Не хочется никаких развлечений, и трудно сказать, что меня может сейчас заинтересовать. Наверное, ничто. Усталость — до мозга костей. Духота действует на нервы. Лёня умоляет о встрече. Расчет мой на серьезное прочтение записки провалился. Господи, помоги выстоять. Как же тяжело. Как трудно бороться с любовью. Впереди — лето, ее суета, надеюсь, задавит, проглотит тебя, меня со всеми нашими переживаниями.

Глупо жить в разлуке, когда люди любят друг друга, когда их связывает такая непосильная любовь.

— У меня накопилось много противоядий. Сейчас расставание не принесет мне тех страданий, которые могли бы быть раньше. Сейчас будет все гораздо проще, но я рассчитываю все-таки на поддержку с твоей стороны. Если у тебя осталась хоть капля дружеских чувств, взаимопонимания, ты не станешь меня мучить и прекратишь какие бы то ни было выяснения. Я умею забывать тебя или нет, — могу не страдать, когда тебя долго нет рядом. Но когда ты рядом с твоим непониманием ситуации «родненький, что происходит между нами? Я жить не могу без тебя…» — это тяжело. Мало удовольствия от твоих заявлений — «мне удобно во столько-то, сейчас могу, потом — нет» и т. д.

Скучно все это и вызывает у меня нехорошие эмоции. Жаль, что отношения дошли до такого уровня говорильни. Знаешь, когда мне нужно остудить себя, я заставляю себя вспомнить некоторые эпизоды из нашей жизни. И вот такие мелочи, как под Новый год — с письмом, когда ты мне отказал в чью-то пользу, когда тем летом обещал и не написал ни единого письма, а я ждала и, что совершенно неожиданно…

……………………………………………………………

……………………………………………………………

Помнишь, о чем мы договаривались, когда разъезжались?.. Ты хотел, чтобы я осталась одна… Ну, это прошлое. Сейчас отношения качественно другие. И опять тот же вопрос: зачем, Лёня? Пусть не сразу, но все в конце концов забывается, забудется и это. Чувства, которые еще существуют, нужно и должно подавить. Потом мы оба не простим себе наших длиннот.