– Дочь левита, – пробормотал он, – это придает событию особый привкус сладостного нарушения старых канонов… во имя более высоких идеалов…
Они вышли на лужайку, молча начали обходить учеников за их спинами. У одних на рамах пока только наброски углем, другие уже прорисовывают детали, двое мнут глину, не сводя с Эсфири горящих взоров. У третьего уже нечто похожее, в том смысле, что довольно удачно вылепил молодую женщину. Она даже отдаленно похожа на Эсфирь, но вся мощь искусства не в том, чтобы нарисовать или вылепить как можно более похожую. Нужно суметь воплотить в глине, мраморе или металле то божественное, что есть в человеке. Нужно передать своим искусством высокие или низкие чувства, суметь заставить сопереживать смотрящего или слушающего и суметь привести его к всеочищающему и поднимающему к богам катарсису.
Эсфирь все еще иногда смущалась, краска стыда играет на юном румяном лице. Юноши старались особенно не пялиться на ее обнаженное тело, но Гургис, как учитель с другого конца империи, остановился и рассматривал ее пристально, оценивающе.
Эсфирь сама похожа на греческую богиню, что снизошла к смертным. Узкие женственные плечи и неожиданно широкие и высокие груди, сближенные, очерченные резко на ее девичьем стройном теле, плоский живот с едва заметными валиками нежного жирка по бокам, выступающие ребра…
Ноги длинные, хорошо развитые мышцы бедер, изящно вылепленные коленные чашечки, строгая удлиненность голени и узкие щиколотки с маленькими ступнями. Хороша, хотя пропорции далеки от классических.
– Кто привел эту девушку?
– Я, – ответил поспешно высокий худой юноша с большими печальными глазами газели. – Меня зовут Иошуа. Многие девушки не решались, я уговорил только троих…
– А что те?
Иошуа потупился:
– Мне показалось, что у Эсфири фигура больше подходит…
Гургис оглянулся на замершую девушку. Она ощутила, что говорят о ней, на щеках заиграл жаркий румянец, во всем облике тревожное ожидание, она стала восхитительной в своей тревоге.
– А ты не считаешь, что ее пропорции… не соответствуют пропорциям Афродиты Пандемос или Афродиты Милосской?.. И даже Афродиты Книдской?
Он ждал ответа, а Иошуа, переминаясь с ноги на ногу, мямлил, наконец выдавил:
– Учитель, но все народы отличаются друг от друга. У всех тяга к прекрасному, но одни считают прекрасными коротконогих, как у скифов, другие – толстых, как в Египте, а у нас красивыми считаются длинноногие и с крупной грудью…
Гургис не отвечал, пристально рассматривал Эсфирь. У этой девушки грудь крупнее, чем у Афродиты, в поясе тоньше, а бедра малость шире. И ноги длиннее, это бесспорно. И все-таки она прекрасна…
Чем больше он смотрел на эту иудейскую девушку, с которой пятеро художников делают наброски, тем больше закрадывалась крамольная мысль, что в самом деле ее пропорции более подходят для… восторгов? Этого отрезка времени? Греческие художники и скульпторы стараются создать гармоничные произведения, где в абсолютном равновесии дух и тело, там достигается совершенство… но единственный ли это путь для познания прекрасного?
Он вздохнул, ощущая себя старым, который уже не всегда может угнаться за поисками молодых.
– Возможно, вы правы, – сказал он. – Она… хороша. Это не совсем то, к чему стремятся эллинские скульпторы, но в этой девушке есть нечто иное… Возможно, вам удастся уловить это и передать в камне или бронзе. Если это случится, то, возможно, здесь, в этой роще, родится новое направление в искусстве…
Иошуа жадно выдохнул:
– И родиной будет моя Иудея?
– Да, – подтвердил Гургис равнодушно. – Иудея.
Иошуа ликовал, Гургис смолчал, что искусство принадлежит всем, да и от самой Иудеи скоро останется одно название. Простое географическое название, а искусство будет эллинским, а это значит – принадлежащим всему миру.
Ученики прекратили мять глину, смотрели смятенно и внимательно.
– Дерзайте, – сказал он в некотором сомнении. – Все дерзайте!.. Возможно, вы подарите миру новый шедевр – Афродита Иудейская?.. Честно говоря, вам для этого не нужно лезть из кожи. Следует всего лишь суметь передать в рисунке и мраморе то, что видите…
Он указал на Эсфирь, ее большие испуганные глаза полны тревожного ожидания, усмехнулся затаенно и отступил, увлекая за собой почтительно замолчавшего Неарха.
Спиной он чувствовал обжигающе жадные взгляды воспламененных юношей. Он бросил им ту приманку, от которой никто из творцов не в состоянии отказаться. Как же, всего лишь передать в рисунке, мозаике или камне то, что им позирует в данный момент! Не нужно ничего придумывать, добавлять или убавлять. Всего лишь передать…
Он посмеивался про себя, даже возмужавшие творцы ловятся на эту приманку. Как будто есть что-то более трудное, чем запечатлеть неуловимую, мгновенно меняющуюся красоту в камне или металле!
Конечно, будут такие, кому удастся. Их единицы. Но они и создают эталоны красоты для последующих поколений.
Небо выгнулось дивным звездным шатром, воздух еще теплый, но чувствуется близкая ночная свежесть. Окна верхних этажей озарены огнем греческих светильников, а нижние, где склады и лавки, темны, как глаза иудейских девушек.
Иногда спросонья залает собака, слышен стук дубинок сторожей, звонко и предостерегающе бьют ими в камень мостовой. Окна верхних этажей распахнуты навстречу свежему воздуху, оттуда говор, смех, музыка уже эллинская, дважды Гургис ловил страстные и в то же время сдержанно целомудренные звуки сиртаки, любимого танца эллинов.
Они вернулись на террасу под сенью олив, слуга принес прохладительные напитки. Гургис задумчиво сказал внезапно, без всякого вступления:
– Но кто знает, возможно, эти ребята в самом деле смогут создать свою Афродиту Иудейскую? Если удастся, что крайне маловероятно – всплески гения среди людей редки, то эта статуя вызовет споры и… кто знает, возможно, приведет к пересмотру канонов красоты. В этой иудейской Афродите-Эсфири есть нечто тревожаще высокое…
Неарх с любопытством смотрел на приятеля, который взлетел так высоко, заняв место среди первых помощников Антиоха III.
– Тревожащее?
– Пожалуй, – ответил Гургис, – это слово даже точнее, чем просто «высокое». У этой девушки, как ее…
– Эсфирь, – подсказал Неарх и добавил очень охотно со смешком: – Дочь верховного иерусалимского жреца!
– У этой Эсфири при всей ее чувственной красоте, что так и хлещет через край, в то же время на диво духовной мощи и красоты, столь непонятной и оттого более волнующей для молодой девушки. Я бы даже рискнул сказать, что… преобладает! Когда смотрю на Афродиту Милосскую, преисполняюсь покоем и чувством соразмеренности, разлитыми в природе, будь это люди, животные, птицы, рыбы или облака. Когда смотрю на Афродиту Книдскую, я вижу, что, помимо чувственных ласк, она интересуется танцами, песнями, хорошими стихами, игрой на арфе и созерцанием прекрасного. А вот когда смотрю на иудейскую Афродиту…
Он умолк, долго подбирал слова, наконец Неарх в нетерпении подтолкнул в бок.
– Даже для неспешного философа ты вроде того Ахилла, что никак не догонит черепаху. Или ты заснул?
– В этой девушке, – ответил Гургис, – есть что-то тревожащее, чего нет ни в одной из греческих скульптур. Возможно, это всего лишь потому, что она – дочь местного жреца старого культа, потому боится родителей. В таком случае я все домыслил…
Неарх сказал успокаивающе:
– Конечно же, так и есть.
– Я тоже так… хочу думать.
Неарх вскинул брови:
– Но не думаешь?
– Пока не знаю, – признался Гургис, – пока не знаю, что думать. Но, по большому счету, не так уж и важно, что думала модель, с которой ваял бессмертное произведение Пракситель. Важно, что у него получилось. Если эти ребята сумеют воплотить эту Эсфирь в глине и камне такой, то будет отчетливый призыв сильного животного организма, полного чувственной жизни, страсти и неги, к некоему возвышенному идеалу, к… даже слов таких у нас нет! Я хотел сказать к духовному, одухотворенному, но это будет, как ты понимаешь, чисто иудейская Афродита, потому что понятие души у эллинов и иудеев настолько различно, что пропасть между народами лежит именно здесь…
Неарх приподнялся, но толстые стволы закрывают лужайку. На его мясистом лице отразилось некоторое беспокойство.
– Хочешь сказать, что они изменят греческую культуру?
Гургис подумал, покачал головой:
– Греческую? Вряд ли. Какое им дело до греческой? Они просто жадно припали к истокам высокой культуры и жадно впитывают ее, насыщаются ею, сами начинают творить… и эти творения несколько отличаются от греческих ввиду особенностей народа, религии, языка, обычаев. Но это будет их вклад в мировую культуру, при чем здесь греческая?
Неарх вздохнул с облегчением:
– Ну, лишь бы нашу не портили.
Неарх вздохнул с облегчением:
– Ну, лишь бы нашу не портили.
– Ага, – сказал Гургис, – ты тоже полагаешь, что у них достаточно сил, чтобы воздействовать на нашу культуру! Не сейчас, конечно, а когда освоят ее, поймут, переработают…
Неарх поморщился.
– Я не так сказал, – заявил он. – Сам знаешь, обилие дешевых подделок иногда в состоянии испортить неокрепшие вкусы. Афродита Милосская – в одном экземпляре, а подделок под нее можно наделать тысячи! И поставить эти уродства в каждом селе. Что усвоят дети, с колыбели видя безвкусицу?
Глава 8
Мария пошла к двери, а там громко, даже излишне громко спрашивала, кто и зачем. Стивен лихорадочно прикидывал, чем это обернется для него.
Беспокоил не столько МОССАД, сколько Управление военной разведки. На основании опыта Войны Судного дня разведка выделена в особый род войск под командованием главного офицера в чине бригадного генерала, имя которого скрыто из общественности еще тщательнее, чем домашний адрес главы МОССАДа. И, как и везде, военная разведка меньше подвержена рефлексиям, меньше коррумпирована, военная разведка в самом деле в любой стране стоит на страже интересов страны уже потому, что она более закрыта, реже входит в контакт с невоенными.
Ну, а если уж входит… Он передернул плечами, жжет печальный опыт столкновения с парнями из ГРУ, которые оказались на голову выше коллег из КГБ и влегкую переиграли его и его отряд как под местечком Али-Гусейн, так и в схватке за секреты лаборатории профессора Гусмана. Кроме того, военная разведка если уж занимается каким-то делом на территории своей страны, то это всегда диктовалось чрезвычайными обстоятельствами, и ему придавалось крайне важное значение.
А это значит, мелькнуло у него в голове, что военная разведка не будет церемониться. Быстро определит, кто не является ценным сырьем, быстро и хладнокровно убьет, а из остальных сумеет получить все необходимые сведения. Причем сделает это даже быстрее, чем получилось бы даже у МОССАДа. А остатки того, что останется от него, Стивена, зароет тут же или не зароет, так ли важно для него, пока еще живого, невредимого и крайне не желающего попадать им в руки даже на пять минут?
Наконец звякнули засовы, Мария вошла в комнату в сопровождении коренастого мужчины, широколицего и улыбающегося, с веселыми хитрыми глазами выпивохи и чревоугодника.
– Это мой дядя, – объявила Мария несколько смущенно. – Он живет в Хайфе, а к нам заезжает редко, только когда сопровождает груз…
– Я экспедитор, – живо объяснил мужчина. Он рывком протянул Стивену руку. – Меня зовут Ави… Ави Шахар. Рад встрече. Мария нагло врет, я часто бываю у нее, но что правда, то правда: мужчину застал впервые!
Рукопожатие его было крепким и дружеским, этот Ави Шахар сразу располагал к себе, и, хотя именно таким и должен быть опытный разведчик, тем более – контрразведчик, Стивен несколько успокоился: с профессионалами всегда предпочтительнее иметь дело.
– Мария, – громко воззвал Ави, – принеси нам со Стивеном чем-нибудь промочить горло. И перекусить. Чуть-чуть, чтобы я не помер, пока доберусь до своих грузовиков.
Мария улыбнулась, на Стивена бросила ободряющий взгляд: не робей, дядя скоро уйдет, ушла на кухню, слышно, как гремит кастрюлями и сковородками.
Ави спросил Стивена живо:
– Стивен, ты американец?.. Благословенная страна! Жаль, правда, что все там антисемиты… Это не я придумал, в газетах читал!.. Но это хорошо, что вы, хоть и антисемиты, приезжаете в наш Богом отмеченный край.
– Почему? – спросил Стивен.
Ави захохотал:
– Так вы приезжаете с толстыми кошельками, а уезжаете – с пустыми! А то и вовсе без кошельков. Страна у нас маленькая, деньги туристов, даже антисемитов, весомая прибавка к бюджету страны. А в этом году туристов как никогда…
Стивен ответил как можно беспечнее:
– У людей денег все больше. Вот и ездят. Почти во всех странах ликвидированы военные бюджеты, что лежали тяжелым бременем на кошельках. Люди внезапно ощутили себя богатыми.
– Да, – сказал Ави. – Это хорошо. Правда, раньше больше ездили пенсионеры да еще отпускники, а теперь так много крепких молодых мужчин приехало в страну… Наверное, ты прав, армии ликвидировали, вот они и ездят, дело себе не найдут…
– Да, – согласился и Стивен, глядя ему в глаза, – наверное, дело ищут.
Ави кивнул, развел руками:
– Благое дело, благое дело разоружение. Только почему ваша Америка так давит на мой крохотный Израиль? Неужели он может представлять для кого-то угрозу?
– Может, – ответил Стивен терпеливо. – Даже одна атомная бомба может здорово испортить жизнь. А Израиль, говорят, накопил их сотни. И не желает расставаться с таким опасным богатством.
Ави воскликнул, театрально округляя глаза:
– Да вы антисемит!
Стивен поморщился:
– Вот еще одна причина, по которой вокруг Израиля стягиваются войска. Можно как угодно задевать русских, американцев, немцев и всех-всех, но нельзя задеть даже чуть-чуть еврея, сразу же поднимается вовсю крик насчет антисемитизма. К такому неосторожному моментально применяются все возможные репрессии. Ну, если грузчик, тому как с гуся вода, но выше грузчика подняться уже не дадут. Вот с этим мировое сообщество… да, в лице США и планирует покончить тоже.
Ави прервал:
– Стивен, ты что несешь?.. К тебе что, израильтяне репрессии применяют? Тебя антисемитом назовут и внесут в «черные списки» как раз те, кто тебя сюда послал!
Стивен огрызнулся:
– А кто меня сюда послал? Меня сюда послало правительство Соединенных Штатов!
Ави покачал головой:
– Президент – полуеврей, жена – еврейка, госсекретарь – еврей, министр обороны – еврей… Что, не так?
Стивен сказал твердо:
– Они не евреи! Они – американцы!.. У нас нет евреев, немцев, французов, у нас теперь даже негров нет, все – американцы. А вот здесь – евреи! Хуже того, иудеи!
– Чем же хуже? – спросил Ави мирно. – Тем, что хотят жить своей жизнью?
Стивен ответил зло:
– Тогда зачем мы бомбили Югославию? Зачем ввели войска в Ирак? Затем бомбили и сместили правительство в Северной Корее?.. Почему выкручивали руки Китаю, Индии, Пакистану?.. Они тоже хотели жить своей жизнью!
Они умолкли ненадолго, глядя друг другу в глаза. Ави улыбался все так же добродушно, а Стивен сказал молча: из МОССАДа ты или из военной разведки, но ты должен понять, что не я решаю. И что меня бесполезно хватать и тащить в пыточные подвалы: я не террорист-смертник, я и так все расскажу. А правда в том, что таких, как я, здесь уже десять тысяч человек, и потеря одного ничего не изменит.
Ави загадочно молчал, Стивен сказал горько:
– Вы долго противопоставляли себя всему миру. Да, сумели выжить при фараонах, чем очень гордитесь, то была одна шестнадцатая финала. Сумели выдержать натиск Вавилона – прошли одну восьмую, не дали себя эллинизировать грекам – хотя и большой кровью, но выдержали, то был четвертьфинал, в полуфинале вы сумели выстоять перед Римом, но, увы, в финале вам очень не повезло. Вы встретились…
– С Америкой, которая считает себе преемником Рима, – закончил Ави.
Стивен покачал головой.
– Нет, – сказал он печально. – Нет. На этот раз у вас нет шансов не потому, что против вас Америка, а потому, что против… человечество.
Неслышно ступая, подошла Мария, в руках поднос, полный огромных краснобоких яблок. Ави оглянулся.
– Пришел в гости, и как тут не поесть?
– Поточите зубы, – предложила Мария, – пока готовятся бифштексы. Стивен… А почему ты уверен, что победителем выйдет… человечество?
Стивен молчал, не зная, как реагировать, такое могло быть сказано только в шутку, здесь надо бы расхохотаться самому сказавшему, но в глазах Марии неистовый огонь веры, слепой и нерассуждающей, Ави тоже смотрит… глуповато. Возможно, в самом деле экспедитор, а не сотрудник контрразведки.
– В этом уверен не только я, – ответил Стивен уже сдержанно. – Абсолютное большинство евреев тоже в этом уверено. И потому они стали американцами, немцами, англичанами, поляками, датчанами…
Ави с вопросом в глазах взглянул на Марию, словно передавая ей право ответить, она поднесла руки к вискам, потерла, будто останавливая боль, произнесла колеблющимся голосом:
– Большинство… Большинство предпочло остаться в Египте, за Моисеем пошла горстка. В Торе сказано, пятая часть иудеев, но могло быть и намного меньше. И где то большинство? Точно так же большинство поддалось ассимиляции при Навуходоносоре, те стали вавилонянами, и где этот Вавилон?.. Потом большинство эллинизировалось под бешеным натиском Антиоха, но все греки вскоре стали пастухами и скотоводами и больше никогда не становились великой нацией… Так что оставаться в меньшинстве, знаешь ли, не всегда такой уж проигрыш.
Стивен развел руками:
– Но что вы можете сделать?