— Тот, кто проходит по Пути Богов, приносит себя в жертву и получает дар. Жертва принесена и не может быть потребована обратно. Но от дара можно отказаться. Вот единственный способ узнать, реален ли окружающий меня мир…
Он отбросил трубку и поднялся. Коробочка с метацианидом по-прежнему была у него в руке, и когда он потянулся за своей бутылкой- коньяка, я схватил его за запястье.
Правда, только для того, чтобы через секунду разжать хватку и в испуге отшатнуться. Кожа на запястьях, на вид вздувшаяся от уродливых рубцов, была совершенно гладкой и холодной. Что может быть ужасного в нормальной человеческой руке? Не знаю. Но я испугался — как никогда в жизни.
Руки — обычные, гладкие руки. Ни малейшего следа отвратительных шрамов, ни единой отметины, оставленной зубами или осколками стекла. И еще — ощущение холодной нечеловеческой плоти то ли рептилии, то ли огромного насекомого, скрывающегося под тонким покровом кожи.
— Поняли? — спросил он без тени прежней доброжелательности. — Ну, вот и славно.
Поднес бутылку к губам, отхлебнул прямо из горлышка, затем кинул что-то на стол и направился к выходу, едва заметно покачиваясь в такт невидимым волнам, баюкающим корабль. Я посмотрел, что он мне бросил — это оказалась коробочка с капсулами.
Несколько минут я сидел, тупо глядя перед собой. Потом аккуратно протер коробочку салфеткой, спрятал ее в карман и поднялся. По правилам, необходимо было досидеть до закрытия, напиться до положения риз и отправиться в свою каюту в сопровождении стюарда. Но стоило ли волноваться о таких мелочах, как алиби, после того, что я пережил за этим столом?..
Нестерпимо хотелось глотнуть морского воздуха. Сердце выпрыгивало из груди, в горле застрял комок, руки дрожали, лоб покрылся испариной. Бармен сочувственно улыбался мне из-за стойки. Все вокруг было искусственным, плоским, ненастоящим. Переливающимися огнями мерцал пустой танцпол. Приглушенно звучала музыка, которую никто не слушал. Пять утра — самое пустое и бессмысленное время суток.
На палубе было свежо — дул сильный восточный ветер, отогнавший вчерашние дождевые тучи куда-то к Пелопоннесу. Море уже начало зеленеть — еще немного, и вынырнувшее из волн солнце окрасит его в винные цвета. Я подошел к борту и схватился за поручень. Холодный металл приятно остужал ладони. Я подставил лицо ветру и жадно глотал соленый воздух до тех пор, пока сердце не забилось в своем обычном ритме.
Что ж, дело так или иначе было сделано. Какие бы истории не рассказывали мои клиенты, суть от этого не меняется. Приходит назначенный час, и они покидают наш мир. Куда они отправляются — не моя забота. В ад, рай или куда-нибудь еще — пусть даже уходят по Пути Богов. Я только открываю перед ними дверь. Только открываю дверь.
Что с того, что я никогда не узнаю, кем был мой ночной собеседник — человеком или чудовищем в человечьем обличье? Есть тайны, которым суждено умереть вместе со своими хранителями, и, может быть, это к лучшему. Думая так, я испытываю нечто, похожее на жалость — странное, легкое, неуловимое чувство, похожее на горьковатый привкус миндаля.
Чтобы отбить этот привкус, я высыпал себе в рот пригоршню мятных драже. Ненавижу мяту, но миндальную горечь требовалось заглушить. Широко размахнувшись, я забросил пустую коробочку далеко в море — минуту она покачивалась на быстро светлеющих волнах, потом исчезла из виду.
Видеодром
Хит сезона
Тимофей Озеров На перепутье
Одна из центральных тем второй части киноэпопеи (Кольцо Всевластия все больше воздействует на маленького хоббита Фродо, но он еще держится) странным образом сказалась на предпоказной судьбе фильма. Название «The Two Towers» вполне можно перевести как «Две башни», и американская политкорректная общественность посчитала, что оно будет напоминать зрителям о событиях 11 сентября. От подобной «услужливости» уже успел пострадать не один фильм, но слава Богу, «Властелин Колец» не голливудская собственность. Это явление мировой культуры, и коверкать его не стали. Как и хоббит Фродо, фильм устоял.
Говорят, Питер Джексон опрашивал всех знакомых, пришедших на лондонскую премьеру «Двух крепостей» (именно так фильм называется в российском прокате, что, наверное, более соответствует эстетике картины, чем классические «Две твердыни»), задавая единственный вопрос, смотрели ли они первую серию. Когда следовал положительный ответ, Джексон облегченно вздыхал: «Значит, мне не надо будет рассказывать, что, собственно, происходит на экране». Режиссер все-таки немного лукавил: второй фильм выглядит гораздо более цельным, чем первый. Известно, что сам Толкин не делил эпопею на книги — превратить роман в трехтомник его заставили издатели. Питеру Джексону во втором фильме удалось создать логически завершенное киноповествование и одновременно протянуть нить к будущему действию.
Оставим толкинистам подробный анализ соответствий (и несоответствий) текста и его экранного воплощения, но обратим внимание на главную особенность второго фильма. Считалось, что сага Джексона — кино совсем не голливудское, ибо режиссер своим трепетным отношением если не к самой букве, то к духу первоисточника нарушает многие законы высокобюджетного кинематографа. Однако во второй ленте Джексон, по мнению продюсеров, начинает «исправляться». Какая сага может обойтись без лирической линии, без юмористических вставок, без батальных сцен, подогревающих интерес зрителей? Роль юмористического персонажа взял на себя гном Гимли. Это оказалось довольно просто — Джексон лишь чуть усилил интонацию, заданную Профессором. С лирической линией куда сложнее — у Толкина она почти на периферии сюжета. Джексон же вынужден выдвинуть историю любви Арагорна к эльфийке Арвин и любви Эовин к Арагорну едва ли не на первый план.
Что же касается батальных сцен, то здесь продюсеры в восторге. У зрителя даже может сложиться впечатление, что название «Две крепости» фильм получил не из-за союза двух крепостей — Изенгарда и Барад-Дура, а из-за длительного штурма Хельмовой Пади, где десять тысяч урук-хаев (урукаев) атаковали роханскую крепость, и параллельной атаки древовидных онтов на убежище Сарумана. Сцены были созданы посредством комбинирования живых съемок, миниатюр и программы MASSIVE, специально разработанной студией WETA. Эта программа позволяет придать каждому персонажу свою волю, так что все они двигаются по-разному.
Фильм, безусловно, надо смотреть в кинотеатре. Тем более, что российский прокатчик, компания «Каро-премьер», серьезно поработал над «озвучкой» (голоса актеров утверждал сам Джексон) и сделал подарок толкинистам, сохранив эльфийскую речь.
Центральным персонажем второй ленты стал даже не Фродо, а созданный той же компанией WETA компьютерный Горлум (Голлум). Конфликт двух сознаний, Горлума и Смеагола, реализован в этом странном существе с таким артистизмом, что дал повод одному из западных критиков утверждать: в этом персонаже Питер Джексон сосредоточил весь толкиновский гротеск борьбы Добра и Зла.
Кстати, обозреватель одной из серьезных американских газет считает, что за батальные сцены Джексон вполне заслужил право называться «новым Куросавой». Фильму посвящено много солидных аналитических статей в западной прессе. В российской же о картине пишут люди по большей части случайные. Стараниями наших СМИ утверждается образ Фродо — «хоббитского принца», Арагорна именуют «королем людской диаспоры», а Горлума упорно называют «человеком-обезьяной». А рецензент самой многотиражной газеты России, «Комсомолки», вообще поведал читателям о приключениях «гнома Баромира» и «эльфа Фродо»… Так что тревожный вопрос Джексона перед премьерой был не лишен оснований.
Тимофей ОЗЕРОВ
Адепты жанра
Александр Павленко Злые шутники и добрая фея
Одним из самых заметных явлений в европейском кино последнего десятилетия стали работы режиссерского дуэта Жан-Пьера Жене и Марка Каро. 06 их творчестве рассказывает специалист по истории и современности французского кинематографа.
То было время, когда комикс пришел в кино. Начал Тим Бартон, продолжил Уоррен Битти, а по другую сторону Атлантики предприимчивые французы подхватили моду, переиначив ее на, свой лад. Подобное заимствование моды происходило уже не в первый раз. Еще до первой мировой войны французские режиссеры имитировали так называемые «серийные» приключенческие ленты и заполонили европейские кинотеатры великолепными многометражными сюрреалистическими «Вампирами» и «Фантомасами». А позже, уже в конце 50-х, группа кинохулиганов из журнала «Кайе де Синема» (Жан-Люк Годар, Франсуа Трюффо и их приятели), неумело подражая американским гангстерским лентам, подняла «новую волну», раз и навсегда изменив мировое кино. Вот и в этот раз заокеанская мода странным образом трансформировалась в европейском (французском) кинематографе: американцы на экран переносили именно комикс, более или менее простодушно экранизируя дешевые брошюрки из газетных киосков, а французы вывернули американскую идею по-своему, дав возможность самим художникам комикса ставить фильм.
Надо сразу признаться, что ничего особо примечательного из этой затеи не вышло. Упоминания заслуживают лишь несколько фильмов — гротескный «Бункер отеля «Палас» (1990) Энки Билала, непередаваемо странная «Таксандрия» (1991–1995) по сценарию Алена Роб-Грийе (Маттиас Шутер не справился с режиссурой, так что фильм заканчивал известный аниматор Рауль Серве) и «Delicatessen» (1991) Марка Каро и Жан-Пьера Жене. Вот о последнем фильме и о его авторах мы и поговорим.
Жене родился 3 сентября 1953 года в Руане, а где и когда родился Каро, неизвестно. Два молодых человека уже лет десять (с 1981 по 1991 год) развлекались комиксами, мультфильмами и авангардистскими короткометражками, регулярно предлагая различным студиям проекты полнометражных фильмов, но все их идеи безапелляционно отвергались, ибо не было в Европе ни одной студии, способной осилить постановки подобных масштабов: требовались декорации городов, кораблей, грандиозных катакомб, всепланетные ландшафты и безумное количество спецэффектов. Смирив амбиции, Каро и Жене в своем очередном проекте «Delicatessen» (очень важно, что фильм назывался не «Деликатесы», a «Delicatessen» — по-немецки) ограничили место действия одним домом на окраине большого города, а дизайн позаимствовали на «блошином рынке» — и неожиданно идея прошла. Они получили деньги на постановку, вызвали из парижского киноподполья своего приятеля Доминика Пиньона и с энтузиазмом принялись за дело.
Каро и Жене громоздили трюк на трюк, набивали картину цитатами и отсылками ко всем своим любимым художникам и кинорежиссерам, так как чувствовали, что их первый фильм легко может оказаться и последним… Но фильм понравился. Критики поначалу отозвались довольно сдержано, однако публика пришла в восторг. Веселый цинизм молодых режиссеров, их буйная фантазия и неудержимая энергия пленили зрителей по всей Европе, да и за океаном на нахальных французов взглянули благосклонно.
Трудно сказать, когда именно разворачивается действие — в сороковые годы? в конце восьмидесятых? в начале-середине-конце двадцать первого века? Каро и Жене сознательно путают времена, помещая культурологические идеи рубежа тысячелетий в декорации, отчетливо напоминающие о временах нацистской оккупации. Дом в конце улицы, тонущей в тумане — это микрокосмос Европы, полный символов и тайных значений. Он почти лиричен, этот дом с его обитателями, он напоминает разом все фильмы французского «поэтического реализма» — от Рене Клера до Марселя Карне… но поэзия «Delicatessen» особого рода. Авторы вдохновенно насмешничают над всеми своими персонажами: над простыми немногословными трудягами, докатившимися до каннибализма, над непризнанными гениями, великими артистами, представленными в фильме идиотической фигурой безработного клоуна, нежными девушками, ждущими «большой и чистой любви». Режиссеры едко высмеивают нацистских карателей, конформистов и анархистов. Словом, единственным позитивным итогом фильма становится принципиальный отказ от идеологии и общественной морали вообще.
Сюжет фильма разворачивался вокруг «гастрономических проблем»: единственным доступным источником мяса для обитателей дома оказались их соседи. Всем этим милым, простодушным героям лирического кино пришлось закрывать глаза на то, что «сегодня едим бабушку» — или уходить в подполье, к лягушкоподобным «вегетарианцам» в прорезиненных плащах и аквалангах. Никакого хэппи-энда в «Delicatessen» нет, однако зрители поняли желчный юмор картины, сильно напоминающий джазовые романы Бориса Виана.
После успеха своей первой ленты Марк Каро и Жан-Пьер Жене наконец-то получили возможность сделать свой «настоящий» фильм, осуществить заветный дорогостоящий проект «Город потерянных детей».
Трюки во втором фильме еще изощренней, чем в первом, шутки еще смешнее, а юмор чернее, но успехом картина пользовалась несравненно меньшим. Это обидно — «Город потерянных детей» умнее и лучше снят, чем «Delicatessen». Вероятно, против фильма сыграла изменившаяся киноконъюнктура — как раз в это время пошла волна Pulp Fiction, и философские сказки на время вышли из моды.
Однако моды уходят, а фильмы остаются. И мы сегодня в состоянии оценить изысканную выдумку авторов «Города…»: гениальный профессор Кранк не способен видеть сны и пытается красть сновидения у детей, которых похищают для него «циклопы», члены странной секты, выдирающие себе глаза и заменяющие их оптическими объективами — чтобы «видеть правильно»… Но похищенные дети одаривают Кранка безумными кошмарами, и после каждого «сна» профессор просыпается с воплем ужаса!
Однако похищение детей — только одна из множества сюжетных линий, сплетающихся на улицах романтически прекрасного и фантастически грязного портового Города. Дети из приюта, руководимого демоническими сиамскими сестрами (две головы, четыре руки и два туловища, но только три ноги и ни капли совести), обучаются кражам и опустошают не только карманы зевак, но и банковские сейфы. В это время цирковой силач Один ищет похищенного младшего брата, а клонированные в поразительной по дизайну лаборатории братья Кранка, никак не разберутся, кто из них оригинал, а кто всего лишь копия…
Надо сказать, что и во втором фильме Каро и Жене нет ни одного «нормального» человека — лишь тотальный паноптикум забавных уродцев и жутких монстров. Темп фильма захватывает зрителя и не дает ему возможности сопереживать героям. Кто-то сочтет это за недостаток картины, но именно каскад трюков, стремительная смена масок и сцен обеспечили фильму культовую репутацию и дали возможность Жан- Пьеру Жене поработать в Голливуде над четвертой частью эпопеи «Чужие».
Многим поклонникам киноцикла о Чужих фильм Жене не понравился. В основном, потому что бесстрашная истребительница инопланетных гадов Рипли оказывается ближе к чудовищам, чем к роду людскому. Однако эта сценарная идея вполне логична и не противоречит общему движению сериала. Кроме того, «Возрождение Чужого» по режиссуре и дизайну ничуть не хуже фильмов Ридли Скотта, Джеймса Камерона и Дэвида Финчера. Фильм не повторяет (как этого ожидали фэны цикла) ударные моменты предыдущих частей, а углубляет и комментирует (с обычным для Жан-Пьера Жене сарказмом) ситуацию столкновения людей со смертельной опасностью. «Возрождение Чужого» отчасти напоминает «День живых мертвецов» Джорджа Ромеро — фильм, крайне непопулярный в США и культовый в Европе.
В картине на удивление мало фирменных гэгов режисера, но все-таки можно заметить, что и на американской почве «Возрождения Чужого» ехидный француз не отказал себе в удовольствии представить всех без исключения персонажей как монстров и лишить фильм счастливого конца.
После этих кошмаров новый фильм Жене «Амели» стал полной неожиданностью для всех его поклонников. Отсутствие насилия, вместо сарказма — светлый лирический юмор, нежная любовь, трогательные происшествия, открывающие в повседневности радостную поэзию. Монмартр, снятый с точки зрения парижан, а не туристов, такая французская, такая парижская мелодия аккордеона (остроумно смешанная с реминисценциями одного из самых элитарных композиторов конца позапрошлого века Эрика Сати), сопровождающая фильм… Кажется, все сделано режиссером, чтобы растопить сердце зрителя и вызвать на его глазах слезы умиления.
Юная Амели Пулен в один из дней своей жизни влюбляется в симпатичного незнакомца и от полноты чувств разыгрывает ангела-хранителя для своих соседей и сослуживцев по бистро. Амели влюбляет одиноких, помогает старикам, наказывает грубиянов — и все посредством изощренных трюков из набора Каро — Жене, на сей раз обращенных на доброе дело. В картине есть намек на экстрасенсорные способности девушки, но он так и остается намеком, легким приветом ранним фильмам Бессона — Бенекса — Каракса (в фильмах той обоймы необычные свойства не спасали, а губили романтических одиночек, выходивших против общества с песенкой на губах), потому что на этот раз Жан-Пьер Жене не нуждается в демонстративно фантастических обоснованиях действия.
Казалось бы, чудесный беспечальный фильм, радость для семейного просмотра, но внешность обманчива — Жене и в «Амели» верен себе. Эта очаровательная девушка — милая психопатка, замкнутая в своем внутреннем мире и практически не соприкасающаяся с окружающим. Мир скользит мимо нее, как вода в реке или пейзаж за окном автобуса, не затрагивая души. Недаром фильм полон слепых, бредущих по парижским улочкам с задранными к небу лицами — такова и Амели Пулен. Когда она берется спасать и защищать своих полуслучайных знакомых, она делает это с наивной механической циничностью, она просто ставит людей в ситуации, из которых есть только один выход — стать счастливыми на некоторое время. Людьми, оказывается, можно манипулировать, как марионетками. Ради их счастья, считает Амели, но ведь точно так же можно и разрушить их жизнь, довести до безумия…