Так дожила она до шестнадцати лет.
И вот тут-то с опозданием стало из нее выплескиваться все, что накопилось.
Сначала в разговорах с сестрой и Денькой стала она высказываться о невозможности жить по-старому.
А потом…
Потом случилось так, что молчать Рыся уже больше не смогла.
Их обожаемый всеми весельчак, младшенький братец Пик, принес ей на проверку домашнее задание. Учился он во втором классе. Старших сестер слушался пока беспрекословно.
Шестнадцатилетняя Рыся прекрасно помнила себя в восемь лет. Потому и называла брата уже вполне взрослым и самостоятельным. Задания, тем не менее, считала своим долгом проверять. Чтоб парень знал: у них все под контролем.
По дороге из школы братик сказал, что задали им написать свой распорядок дня. И что потом в классе будут обсуждать, у кого распорядок лучше.
— Помочь? — спросила Рыся.
— Там легко. Я напишу сам.
— Ну, тогда принеси, как напишешь. Я проверю, чтоб без ошибок, — велела старшая сестра.
Пик пока не очень хорошо писал. Но они над этим работали. Занимались. Упражнялись.
Через пару часов, когда Рыся о задании Пика и думать забыла, он принес ей разукрашенный альбомный лист, исписанный с обеих сторон разноцветными фломастерами.
На плотном листе братик начертал следующее:
Роспырядык дня.
Мой роспырядык дня всигда разный.
Па-дйом — в 7 утра. Это всигда.
Систра зоставляет мыца и чистеть зубы. Инагда я не моюсь. Если мы праспали.
Патом завтрак в 7 часов 45 минут.
На завтрок у нас всегда амлет и мылако. И хлеб. Это всигда.
Всигда мы бежим в школу.
Никагда не опаздываим. Хотя мы не делаим утреннию гимнастику. Это не выходит. Времяни на это у нас нет.
Потом школа. Там я учусь.
Ис школы меня забираит систра. Инагда Рыся. Инагда Птича.
Обед всигда в 2 часа у нас. Мы абедаим, я хочу гулять. Но надо делать уроки.
Я долга делаю уроки.
После урокаф мы идем гулять с братьями.
Гуляим долга.
Ужин у нас кагда как.
Если отец не пьяный — ужин вмести с ним на кухне. Тагда весило. Я песни паю. Мама виселая.
Патом скасска.
И спать.
В 9 я должен спать. Но инагда я просто лижу и думаю. Долга лижу. Уже все спят. Патом и я сплю.
Но часто бываит мы ужинаим в кладовке. Это наша крепость. Кагда отец пьяный.
Я ненавижу кагда он пьяный. Но я люблю кладовку. Там луче всиво. Мы па очиреди россказываим скасски. Очинь интиресные.
Но все равно слышно отца. Он кричит на маму. Хочит всех нас убить. Мама плачит.
Я стану большой. И тогда я вазьму агромный писталет и убью иво.
Я устал от ниво.
В кладовке я сплю быстро. Там мы вмести. Нам харошо.
Утрам я встаю в 7 утра.
Рыся прочитала «Роспырядык дня» своего маленького Пика и по-настоящему, до боли в животе, испугалась. Ее словно волной накрыло — не вздохнуть. Она впервые увидела взгляд на их семейную жизнь со стороны.
Честный детский взгляд.
Их существование оказалось описанным совершенно без каких бы то ни было прикрас, лишних ужасов и чрезмерных эмоций.
Тем страшнее от всего этого делалось.
Ведь эта их тайна — пьющий отец, временами совершенно теряющий человеческий облик, — эта проклятая тайна за столько лет привыкла прятаться за семью амбарными замками, за семью железными дверями. Они все привыкли показушничать, терпеть боль, страх, ненависть, унижение, а на людях лицемерно играть приевшуюся театральную пьесу под названием: «Мы лучшая семья в мире, берите с нас пример».
Посмотреть на мать — в кого она превратилась! Лицо каменное, бесцветное, пальцы дрожат. И это не из-за непосильных домашних забот, заботы преодолимы, да и делятся на всех поровну. Из-за вечной своей тоски, из-за навязанных извне ритмов: сегодня или не сегодня? Напьется, или все-таки будет покой, трезвый вернется? И так далее.
Если э т о семейная жизнь, то никогда, уверенно сказала себе Рыся, никогда не пойдет она замуж, никогда не станет матерью еще одного несчастного. Лучше всего жить одной, не зависеть от подлых привычек человека, в которого когда-то еще и вляпаешься-полюбишь.
А то родишь сына, а он потом такой вот «РОспЫрядЫк» напишет.
Боже упаси!
17. У решающей черты
Но с этим надо было что-то делать. Немедленно. Сама уже «грамотность» задания говорила Рысе о многом.
Они, основная, так сказать, детская масса, первая четверка, оказались автоматически, исконно грамотными. Одна-две ошибки могли прокрасться в их сочинения по недоразумению или спешке, но не более того. Не было ни у кого из них такой отвратной дебильной проблемы.
В тексте, составленном Пиком, девушка с испугом видела четкие черты вырождения.
Если ребенок в восемь лет пишет о родном отце: «Я устал от него», это, конечно, чудовищно. Это диагноз.
Отец ведь должен своим детям силы дарить, чтоб они до поры до времени могли спокойно подрастать под его защитой. Безмятежно, расслабленно набираться жизненных сил.
Но их папа, наоборот, с трудом подкопленные, еле-еле восстановленные детьми после очередного потрясения силы постоянно и безжалостно отнимал.
Раз за разом.
Год за годом.
Вот на Пике бедном и сказалось все. Наверное, мозг его, чтобы как-то выжить, собрал все ресурсы, лишив при этом другие свои отделы чего-то очень важного.
У Пика, очевидно, пострадал «центр грамотности». Так, не по-научному, но вполне обоснованно, размышляла Рыся. В остальном младший братишка представлялся вполне успешным и способным ребенком. Соображал быстро. Считал в уме с огромной, веселящей всех скоростью, как калькулятор. И читал легко, слегка, правда, коверкая слова.
Но так писать!
Много позже Рыся увидит, насколько тотальной, массовой стала эта беда для поколения ее младшего братца Пика. Пронаблюдает и сделает свои выводы, связанные с семейной обстановкой, царившей в домах тех, кто так и не постиг азы грамотности.
Получалось — не у них одних, а повсеместно за закрытыми дверями квартир царила настоящая преисподняя, с маниакальной настойчивостью организуемая старшими членами общественной ячейки, по привычке называемой семьей.
Рыся, став взрослой, много над всем этим думала. Анализировала, обобщала.
И как-то, совсем недавно, попалась ей в Интернете ссылка на древнекитайские источники о роли женщины в жизни мужчины. Там говорилось так:
«Женщина должна делать только одно дело — накапливать энергию. Накопление и сохранение энергии — это миссия женщины. Муж, приходя домой, припадает к этому источнику энергии, чтобы пополнить свои энергетические запасы. Уставшая жена ему не нужна.
Это заблуждение, что жена должна работать по дому. Не получив энергии от жены дома, муж быстро устает, и его дела идут плохо. Работающая жена, будь то даже простая домашняя работа, истощает и подтачивает силы мужа, даже подметенный пол может обернуться неприятностями в делах мужа. Жена должна иметь только те занятия, которые повышают ее энергию и которыми она занимается ради удовольствия. Жена не должна делать ни одного дела в доме, не получив от него радости и удовольствия. Хочет она рисовать — пусть рисует, хочет вышивать — пускай вышивает, хочет петь — пускай поет. Но коли не хочет, пускай не делает. У нее только одна истинная функция — быть энергетическим источником для семьи.
Горе тем мужьям, которые упрекают жену: «Ты весь день перед зеркалом просидела, лучше бы делом занялась». Женщина — это земля, которая принимает семя. А земля должна отдыхать, чтобы родить урожай, как и цветы, чтобы зацвести весной, должны зимой отдохнуть. Так и женщина, чтобы родить и зачать, должна напитываться энергией. А что лучше может быть для женщины, чем зеркало и любование собою? Хороший и умный муж и худую жену похвалит, а та, что кошка, замурлыкает, засветится, да и на самом деле хорошеть начнет так, что и соседи завидовать будут.
Женщина — это очаг в доме, а без огня разве это очаг? А женщине тоже не стоит беспокоиться о занятиях. Нет ничего в мире ценнее энергии. Ее и за деньги, бывает, не купишь. Поэтому и бросают к ногам женщин и состояния, и земли, и покой, и саму жизнь».
Рыся старательно, по приевшейся привычке, принялась разыскивать этот самый мудрый древнекитайский источник, чтобы еще больше узнать, что в нем изложено на тему о мужских и женских ролях. Не найдя указаний, стала размышлять сама, приходя к пугающим выводам.
Древнекитайский, или какой он там, текст указал ей на основную беду, случившуюся с формой человеческого существования, называемой «семья».
Древнекитайский, или какой он там, текст указал ей на основную беду, случившуюся с формой человеческого существования, называемой «семья».
Если самое ценное — это энергия (а как с этим не согласиться?), то семья — мощная сила, сложение энергий, мужской и женской, в единое целое, новое, особое, от чего рождается иная жизнь (жизни), которую эти две сложенные энергии обязаны напоить собой.
Так?
Ну а как иначе?
Едем дальше.
Женщина — генератор энергии в доме. Она своим видом, привлекательностью, легкостью, веселостью, шармом, — всем, что и зовется женственностью, дает силу мужчине для внутреннего роста, развития, плодотворного труда.
Мужчина, напитавшись энергией женщины, возвращает ей взятое у нее тем, что приносят ему плоды его труда. Он обеспечивает жену средствами к существованию, защитой, он — надежная опора и оплот семьи.
Так?
В идеале, само собой разумеется.
Да что так далеко ходить?
Зачем обязательно Древний Китай?
Такой уклад, при котором женщина оберегалась для радости и силы мужчины, существовал и в России, пока все не покорежили и не переиначили победно разгулявшиеся бесы.
Рыся перебирала запавшие в душу воспоминания любимого ею художника Константина Коровина. Как он мальчиком подслушал разговор своих теток о его маме. Они все сетовали, что мать — белоручка, не знает, мол, до сих пор, куда в самовар воду наливают, а куда угли кладут.
Задумался мальчик, решил проверить, спросил мать, знает ли она, куда угли кладут в самовар. Мать удивленно посмотрела на сына и сказала: «Пойдем, Костя». Она повела ребенка в коридор и показала окно в сад.
«Зима. Сад был весь в инее мороза. Я смотрел: действительно это было так хорошо — все белое, пушистое. Что-то родное, свежее и чистое. Зима.
А потом мать рисовала эту зиму. Но не выходило. Там были узоры ветвей, покрытые снегом. Это очень трудно.
— Да, — согласилась мать со мной, — эти узоры трудно сделать» [26].
Раскрылся бы гений художника, если бы мать досконально знала, куда в самовар воду заливают, а куда угли кладут? Потянулся ли бы он к постижению мастерства живописца, если бы мать не показала ему картину зимней природы в рамке окна? И не стали бы они после этого вместе пытаться ее запечатлеть? И не увидел бы мальчик, что — да… трудно?
А кто дал импульс? Силу?
Мать. Женщина.
Быть может, потому, что было кому, вместо нее, заправить этот самый самовар?
Потом Россию прикончили. И женщинам даровали свободу тратить свою энергию на что хотят: учитесь, работайте, кухарьте, управляйте государством, рожайте детей, заводите мужей, любовников, чередуйте их, пребывайте в вечном поиске.
У вас, ныне свободных и счастливых, сил должно хватить на все.
Дети вырастут почти сами — в яслях, детсадах, школах и лагерях (кто в пионерских, а кому и другие достанутся, по мере взросления).
Ладно, хорошо. Люди легковерно кинулись пользоваться дарованной свободой, мнимой, призрачной, как все, что идет от нечистой силы.
Ну скажите, люди добрые, как свободно станет вырастать дерево, если ему корни подрезать? А?
Ну, может, найдется среди вас умный и скажет, как у дерева без корней будут весной распускаться листочки? И все такое прочее?
Ау!
Не слышно!
Или что?
Нет ответа?
Ну как же это нет?!
Есть! Единственно возможный ответ.
Ствол, возможно, довольно долго будет возвышаться вполне вертикально. Ветки от ствола тоже продолжат ответвляться, как и в прежние времена, когда у дерева еще имелись корни.
И зимой это дерево ничем от других отличаться не станет (если говорить о визуальном ряде). Ствол, ветки, снег на них. Красиво.
Но, согласитесь, весной отличия проявятся. Никаких листочков на дереве с подпиленными корнями не распустится!
Даже если водить вокруг него хороводы, петь зажигательные марши и давать клятвы всякого рода.
Птицы на нем гнезда вить не захотят. Если только больше вообще не останется других, нормальных деревьев, полных жизни, листвы, упругих сочных ветвей, тогда, может, и совьет кто себе пристанище на время безрадостного высиживания птенцов.
И теперь, сохранив это впечатление от неутешительного ответа про дерево, давайте развернемся в сторону семьи с подпиленными устоями, лишенной источников энергии в виде спокойной и радостной женщины, занимающейся именно тем, что она хочет, а не вынужденной гнуть спину ради того, чтоб не сдохнуть с голоду, и в покое вынашивающей своих будущих детей.
И что же тут можно увидеть, кроме грядущей неумолимой тотальной беды для новых поколений?
Отцам-матерям энергию брать негде.
А на уровне древнего инстинкта муж стремится домой, за — очевидно — энергией. Там жена, обесточенная абсолютно прошедшим рабочим днем плюс еще заботами о детях. Еда, приготовленная такой женщиной, много сил обычно не дает. Она ж не поет над ней, не смеется и даже не молится. Сурово шмякает что-то на сковородку, кидает в кастрюлю: «Жрите, кровопийцы».
Вот как устраивается в этом случае.
Взять хотя бы того же их отца, Артема. Его мать была лишена сил еще в детстве, стараниями (пусть подсознательными) ее же отца, напивавшегося точно так же, как потом его образованный и интеллигентный внук-хирург. Мать, еще девочкой, страшно настрадалась.
Конечно, сына она своего любила, растила, старалась выучить. Но никакой доброй энергии получить ее ребенок от матери уже не мог, как, впрочем, и все их поколение, росшее в яслях, детских садах и прочих равнодушных к душам будущих людей учреждениях.
В студенческие годы энергию научились получать из выпивки. Кто в большей, кто в меньшей степени, конечно. Веселили себя, как могли. Радость какая-то должна быть у людей, правда? Вот, дурную радость и получали. Временную, с последующей головной болью во всех смыслах. И упадком сил.
Потом кто-то влюблялся, перестраивался… Заряжался другими способами.
Впрочем, не очень много таких наблюдалось.
Рыся помнила, как мать показывала им студенческие фотографии, среди которых имелось много свадебных. До чего же красивые были мамины друзья-подружки на этих фото — загляденье! Пары — одна другой краше!
— Эти вот развелись, почти сразу, полгода прожили, — откладывала мама карточку.
— Эти тоже развелись. Он в Америку уехал, про него не знаю. Она второй раз замуж вышла, ребенка родила.
— Эти тоже развелись.
— А эти тоже развелись! Правда, совсем недавно. Он кого-то себе нашел.
— Эти — смотри-ка, — и они развелись…
Получалось, что их семья осталась единственной, продержавшейся больше пятнадцати лет!
Мать с гордостью смотрела на своих детей.
А чем она, интересно, гордилась? Рыся тогда постеснялась спросить. Не хотела настроение портить. Тем более отец трезвый рядом сидел, улыбался лучезарно. Зачем же искажать редкий момент семейного покоя? Трудно на такое решиться.
И складывалось после разглядывания фотографий широкомасштабное полотно подлинного бедствия: не получалось в обществе создавать крепкие и счастливые семьи. Что-то сломалось, закончилось. Видимо, сказывалась все-таки нехватка энергетических семейных ресурсов.
Вывод напрашивался один — недополучившие светлой родительской энергии дети оказывались поголовными энергетическими инвалидами. Но если физический недостаток виден сразу, то подобного рода инвалидов поди еще отличи от тех редких экземпляров, что выросли, получив от родителей необходимую силу.
И вот, создав свою семью, энергетические инвалиды не умели и не хотели обмениваться чистой силой. Им нужны были вливания другого порядка: тяжелая энергия, рождающаяся в результате скандалов, ссор, слез, отчаяния. Сказать, что, насытившись, они делались гладкими и довольными, нельзя. Они, естественно, чувствовали большой дискомфорт. Но по-другому у них не получалось, ибо патологические процессы зашли слишком далеко и прочно укоренились.
И все это свершалось в масштабах почти всего человечества, если уж детально анализировать. Но общечеловеческие категории не освобождают от боли отдельные, микроскопические составляющие. И, даже все поняв, облегчения при этом не испытываешь.
Как бы там ни было, Рыся именно тогда, проверяя домашнее задание маленького любимого братика, поняла, что семья их подошла к некоей решающей черте.
18. Пора поставить точку
Держа в руках «Распорядок дня ученика 2-го «Б» класса» как свидетельство уже совершенного и планируемого на многие годы вперед преступления, старшая сестра пошла в комнату матери. Из-за двери, как обычно, доносился стук пишущей машинки — мать, как заведенная, переводила очередной детектив. Их стали издавать все, кому не лень, что давало хорошие заработки. И, кроме того, отвлекало от мерзостей быта. «Свинцовых мерзостей жизни», как точно выразился когда-то еще Максим Горький.