Новенький удивленно уставился на парня, не понимая, что еще может быть нужно человеку, обреченному на погибель от страшной, неопознанной болезни. Молчание преподавателя было расценено как согласие на одолжение, и Санек продолжал:
– Там, в столовой, сидит преподаватель за столиком у окна. Он один из первых заболел, и вирус поразил его со страшной силой. Похоже, он скоро умрет. Этот человек настолько плох, что, как бы помягче выразиться, тронулся умом.
– Как? – вскрикнул Владимир Эммануилович, ужаснувшись перспективе съехать через несколько недель с катушек.
– Печальный факт, – развел руками Дирол. – Вы его сразу узнаете, он ест с глупейшей улыбкой.
– Но что, что я должен делать? – Новичок вцепился в Сашин рукав и стал трясти его с той интенсивностью, с какой совершают только срочное и крайне жизненно необходимое дело.
– Мне хотелось бы как-нибудь ему помочь, он же все-таки мой преподаватель. – Зубоскалин отвернулся и довольно натурально всхлипнул. – Он столькому нас научил. – Санек замолчал и выдержал неплохую театральную паузу, минуты в четыре. – Здесь, – он протянул целлофановый пакетик, внутри которого угадывалась трогательная передачка: синяя изможденная куриная ножка и граммов триста колбасы, – мы с ребятами кое-что собрали для него и хотели бы передать.
– Так зайдите в столовую и отдайте.
– Вы что! – возмутился парень. – От подчиненного начальству! Это может быть истолковано как взятка. К тому же мне хочется остаться неизвестным. Сами понимаете, бескорыстие... Вы сделаете это? – вкрадчиво произнес он.
– Ну да, ну да, – рассеянно пробормотал Владимир Эммануилович, слабой рукой принимая пакетик.
Трудно сказать, почернел ли мир вокруг, но коридор однозначно стал темнее с того совсем недавнего и теперь уже ставшего непомерно далеким времени, когда Вова был еще здоров, полон сил и желания сеять разумное, доброе, а заодно и вечное в ветреные головы будущих милиционеров. Как же он мечтал оставить свой скромный след в жизни, избрав благородное поприще преподавателя, Учителя с большой буквы, ваятеля душ. Он бы помог посеять зерна добра в души своих подопечных, подтолкнув их к честности, храбрости, человеколюбию и непримиримости к врагам человечества, коими справедливо Володя считает преступников самых разных пошибов. Он бы показал на личном примере этим ребятам, как должен вести себя истинный страж закона. И тогда те, кто вняли бы словам своего учителя, пошли бы на улицы города с твердым намерением ловить преступников, а не собирать дань с добропорядочных жителей, придираясь к любому пустяку. И криминальная обстановка в городе пошла бы на убыль. И жить стало бы лучше.
Все коту под хвост!
Слабыми неверными шагами Володя попытался уйти, совершенно кощунственно перемешав в руках высокую литературу с промасленным пакетом и не замечая, как коварные жирные пятна растекаются по редкой книге, добытой титаническими усилиями. Зубоскалин немного скорректировал направление движения преподавателя, повернув его в сторону столовой, и бросил уже вслед:
– Только помните, у него не все в порядке с головой.
Он может возмутиться нашему подарку, говорить, что вы над ним издеваетесь, насмехаетесь и прочее. Может даже вывалить подарок в окно. Однако вы не думайте, ему приятно будет почувствовать внимание.
Владимир Эммануилович механически подошел к столовой и толкнул дверь.
* * *В мечтаниях капитан не заметил, как дверь столовой распахнулась и в нее вошел бледный и взъерошенный молодой человек в очках. Взгляд у него был больной и не вполне нормальный, однако Мочилов не заметил этого. Он смотрел в окно и блаженно улыбался.
Владимир Эммануилович качающейся походкой быстро прошел к капитану, задевая встречающиеся на пути столы и стулья, остановился напротив Мочилова, прижав к груди пакетик, переданный Диролом. У Володи с детства была привычка в экстремальных ситуациях крепко прижимать к себе самое дорогое. В данном случае это было свидетельство того, что на свете сохранились еще добрые люди – синяя куриная ножка и кусочек колбасы. Содержимое пакета расплющилось, сильно сдавленное нервной рукой, превратившись в бесформенную массу.
Больной выглядел очень даже ничего, цветуще. Похмельный синдром его отпустил, новые идеи заставили взбодриться. О недомогании говорил разве что нездоровый блеск в глазах и немигающий взгляд, уставившийся в одну точку.
– Какое самообладание! – вырвалось вслух из уст новенького.
Реплика была услышана умирающим, что говорило о том, что слуховой аппарат у него работает еще сносно. Капитан вздрогнул и обернулся.
Владимир Эммануилович ожидал встретить во взгляде несчастного безнадежное сознание приближающейся скорой кончины, но этого не произошло. Лишь только Мочилов понял, кто к нему подошел, улыбка его расплылась еще шире, а в глазах появилась безудержная радость.
– Как я рад... Как рад я вас видеть! – Мочилов вскочил со своего места, словно перед ним стоял по меньшей мере генерал, и кинулся трясти худую бледную кисть. – Вы просто не представляете...
– Нет-нет, это я крайне признателен. Какое самообладание, какое стремление к жизни... – ...вы мой учитель... – ...какое мужество... – ...это вы вдохновили меня на решительные шаги... – ...какое горе...
– Какое горе?
Мочилов недоумевающе уставился на парня, соображая, что страшного может быть в его стремлении.
– Эта эпидемия. Скажите, насколько она опасна?
Страшная новость сразила капитана наповал. Еще бы. Лишь только для него забрезжил луч надежды, как новая беда. Мочилов провел рукой по лбу и попытался себя успокоить.
Лишь только размечтался об улучшении, так вот оно тебе, на блюдечке. Конечно, на праведном пути его должны были поджидать тернии. Капитан сел на прежнее место и жестом пригласил коллегу устроиться напротив.
– Расскажите поподробнее, – тоном человека, готового к любой, даже самой страшной, новости, попросил он.
Удивление отразилось на лице новенького, но, объяснив странное поведение коллеги умственным помешательством, о котором предупреждал вежливый курсант, Владимир Эммануилович не насторожился. Однако, если больной не помнит о своей болезни, не гуманнее ли будет не упоминать о ней. Новенький знал, в особо тяжелых случаях врачи предпочитают не сообщать пациенту о реальном положении дел. Не случится ли ухудшение, если несчастный вспомнит о том, сколько ему осталось?
– Здесь... это... – замешкался новенький, все крепче вдавливая несчастный продукт в грудь, – вам передали благодарные курсанты, пожелавшие остаться неизвестными.
– Что именно? – не понял Мочилов.
– В пакете, там, – говорил Владимир Эммануилович, продолжая прижимать многострадальный окорочок к груди.
– В этом? – Мочилов протянул руки через стол и попытался вытянуть предназначавшийся ему презент из крепких объятий.
Тщетно, хватка была что надо, военная.
– Да, в нем, – согласился Владимир Эммануилович, еще крепче прижимая дорогую вещь.
– Позвольте взглянуть.
– С превеликим удовольствием.
После непродолжительной борьбы, озвучиваемой с обеих сторон старательным кряхтением, капитану все-таки удалось завладеть раздавленными останками презента. Бесформенное содержание пакета только неистребляемым запахом говорило, что в счастливые для себя времена оно имело ноги и бегало по белому свету, беспечно радуясь каждому прожитому дню.
Теперь же оно красноречиво показывало, как ужасен лик смерти, удачно маскируемый извергами-поварами под аппетитного вида отбивные, рагу, котлетки и прочие садистские штучки.
– Кто? Кто вам это дал? – потрясая над головой жалким месивом, вопиющим о том, сколько в нем жиров, белка, холестерина и этого ужасного адреналина, вскричал Мочилов.
– Я не могу сказать, – сглотнув набежавшую слюну, пролепетал новенький уже не из-за того, что обещал курсанту молчать, а просто потому, что забыл спросить его имя.
Мочилов, возмущенно раздув ноздри, громко выдохнул, попытавшись себя успокоить. Что ж, судить курсантов за незнание тех обстоятельств, которые он сам только минуту назад узнал, капитан не мог. Это было бы несправедливо. А вот провести разъяснительную работу следовало бы. Например, попросить Фрола Петровича провести лекцию. Стоит подумать над этим.
Приведя растрепанные чувства в порядок, капитан вернул разговор в первоначальное русло, временно оставив передачку у себя.
– Так что вы там говорили об эпидемии?
Владимир Эммануилович тем временем успел собраться с мыслями и решил, что коли он проговорился, то несчастный от него не отстанет с расспросами. Больные такие мнительные. Новенькому показалось, что самое лучшее будет рассказать правду, но так, чтобы не травмировать ослабленную психику.
– В школе неизвестная науке эпидемия, – ласковым, щадящим голосом проговорил он, взглянув повлажневшими глазами на Мочилова. – Сведения проверенные и абсолютно точные. Вы что-нибудь знаете о ней?
– В школе неизвестная науке эпидемия, – ласковым, щадящим голосом проговорил он, взглянув повлажневшими глазами на Мочилова. – Сведения проверенные и абсолютно точные. Вы что-нибудь знаете о ней?
– Впервые слышу.
Новенький отвернулся в сторону, заморгав часто-часто, чтобы загнать обратно предательские слезы. Память отшибло.
– Когда человек заболевает этой болезнью, у него с глазами что-то случается и запахи всякие чудятся. А потом помешательство может быть.
Мочилов крякнул, раздумывая. Куда смотрит Супрастинов, школьный врач? За что только ему деньги платят? На ближайшем совещании обязательно нужно будет поднять этот вопрос. Капитан расстегнул клапан нагрудного кармана, в который спрятал бумажку с «садистскими» тезисами, то есть с цитатами тренера Садюкина, достал помятый листочек и записал:
«Упомянуть: 1) об улучшении качества питания в школьной столовой; 2) поднять вопрос о неудовлетворительной работе медпункта».
Сделав необходимые записи, Мочилов довольно ясно понял, что дел у него невпроворот, предстоит еще о многом позаботиться, многое проверить, а потому рассиживаться некогда. Как знать, может быть, родное заведение еще таит в себе бездонную пропасть недочетов, которые ранее по халатности и попустительстве капитаном не замечались. Но ничего, теперь он знал, что делать. Только не стоит терять времени.
– Спасибо, коллега, за бдительность, – сказал он, вставая. – Я в вас нисколько не сомневался. Если еще что-то подозрительное узнаете, обращайтесь в любое время. Мне очень приятно видеть в вас человека, столь радеющего за свое дело.
Новенький, закусив губу, чтобы не так заметно было, как дрожит подбородок, сделал неопределенное движение головой, призванное служить ободряющим кивком. Как трудно было Владимиру Эммануиловичу сдерживать себя, чтобы не разрыдаться на груди этого сильного человека, стойко переносящего опаснейшую болезнь. Мочилов всегда будет для него примером...
6
Странно пусто было в комнате общежития, словно это и не родная обитель, в которой он живет вот уже третий год, а совсем незнакомый Федору дом. Он привык, что в этих стенах всегда царит суета, хаос, Зубоскалин с Утконесовыми откалывают свои штучки. Комната пустела только на время занятий или когда ребята всем курсом отправлялись куда-нибудь на гулянку. Но в таких случаях и Федора никогда дома не было. Именно поэтому всегда такая близкая и знакомая комната сегодня Ганге показалась чужой.
Он только что вошел сюда с полотенцем в руках, уставший, невыспавшийся, с болящими мышцами в предплечьях. Сел на свою кровать, чуть ссутулившись, положил натруженные руки на колени и закрыл глаза.
Чувствуя себя виноватым в неудобстве, причиненном товарищам, три часа кряду Федор вертел полотенцем над головой, как пропеллером, разгоняя вонь, чтобы дать остальным поспать. Если бы Владимир Эммануилович видел курсанта в этот момент, то подумал бы, что умственное помешательство в школе завладело не только Мочиловым, но и курсантом.
Только когда все разошлись, Ганга позволил себе небольшую передышку, чтобы присесть отдохнуть. Оттого, что веки были закрыты, клонило в сон. Перед глазами возникли и поплыли картины детства, знакомая с младенчества квартира, мама. А вот отца он не помнил.
Свое происхождение Федя никогда не скрывал от коллектива.
Любой интересующийся в ответ на свой вопрос узнавал, что курсант Ганга представляет собой плод замечательной любви российской женщины и студента международного университета имени Патриса Лумумбы, наследством которого была необычная для российского уха фамилия. Федина мама не воодушевилась перспективой отправиться на родину его папы в африканское поселение Ням-амнию, наверное, ее слегка напугало название.
В общем, сына она вырастила самостоятельно и сумела сделать из него настоящего человека.
Мама была у Ганги хорошая. Она вся такая красивая, улыбающаяся, молодая, как в детские Федины годы, появилась перед глазами, протянула руку, чтобы погладить по головке, но не смогла прикоснуться, слишком далеко стояла. Маму качнуло, как в дымке, она отпрянула, удивившись, что это ей не удается погладить сыночка, а потом о чем-то догадалась, вся внутренне просияла и, подняв кулак с выставленным указательным пальцем, лукаво так поманила. При этом она улыбнулась неприлично-развратной улыбкой, подернулась дымкой, размазалась, как акварель от воды, и вдруг приняла совсем новый образ. Ганга угадал в ней ту самую проститутку, которая наградила неискушенного парня заразным заболеванием. На этот раз Федор отпрянул и стремительно открыл глаза.
Парень и не заметил, как успел заснуть прямо так, сидя, уткнув голову в сцепленные в замок руки. Часы на тумбочке показывали без четверти восемь. Сколько же он проспал!
Федор вскочил как ошпаренный и пулей подлетел к плитке.
Ему не хотелось все занятия пропускать, а средство еще ой как много нужно было кипятить до окончательной готовности. Варить Феде и варить.
Включив старенькую, местами проржавевшую и обильно заляпанную желтыми каплями жира плитку, Ганга натянул на себя противогаз и продолжил кашеварить. Минуты тянулись мучительно долго. Сначала Федя просто сидел рядышком на табурете, частенько заглядывая в кастрюльку. Средство уваривалось медленно, нехотя. Потом парню надоело просто так сидеть, он встал и начал нервно прохаживаться из угла в угол, грозно раскачивая хоботом из стороны в сторону. Скука мучила.
А что, собственно, он не включит магнитофон? У Кулапудова на тумбочке стоит старенький аппарат, о котором давно помойка мечтает.
Поет он нечисто, с хрипотцой, но довольно сносно. И кассеты кое-какие имеются.
Федя поставил рэп, музыку, которую лучше всего поют черные.
Видимо, поэтому парень больше всего любил ее. Ритмичные, четкие аккорды с первых же тактов заставили парня улыбнуться и, покачивая в такт бедрами, промурлыкать импровизацию на тему. Так-то было лучше. Забравшись к Утконесовым в чемодан, Федя вытащил широкополую соломенную шляпу, привезенную ребятами специально для приколов, и напялил ее поверх противогаза. Вид получился потрясающий. Ганга подмигнул своему отражению в зеркале и прибавил громкость.
* * *Деятельность Мочилова разыгралась не на шутку. Побывав во всех кабинетах, исследовав каждый квадратный метр двора, заглянув зачем-то в подвал и на чердак, капитан везде совал свой любопытный нос, выискивая недочеты и оплошности. И того, и другого хватало с избытком. За полдня такой напряженной работы Глеб Ефимович вымотался до предела, поругался с половиной преподавательского состава и всею обслугой школы. Но капитан был доволен: он выполнил поистине титанический труд, успел сделать многое. Оставался разве только один неисследованный участок – общежитие, расположенное по соседству со школой и соединяющееся с оной узким перешейком.
Уже проходя по коридору этого перешейка, Мочилов почувствовал что-то неладное. Он остановился и принюхался. Откуда мог исходить такой отвратный запах? Первое, что пришло Глебу Ефимовичу в голову, – в туалете прорвало канализацию. Но странная особенность, по мере приближения капитана к отхожему месту, находящемуся на первом этаже, запах не усиливался, а скорее, наоборот, слабел. Мочилов принюхался. Тянуло с лестницы. Или ему это только кажется?
Оказавшись на лестничной площадке, капитан почувствовал – он взял правильное направление. Уже на втором этаже вонь стала настолько невыносимой, что пришлось затыкать нос двумя пальцами и перейти исключительно на дыхание ртом.
«А не провокация ли это со стороны противника? – подумалось. – Чеченцев, к примеру. Под видом безобидных родственников пронесли сильно действующие отравляющие вещества в здание. Вахтерша – бабушка-одуванчик, обмануть ее даже Пешкодралов сможет, а этим поднаторевшим в подрывной деятельности злостным элементам ничего не стоило бы задобрить милую старушку. Вполне реально».
Как же Мочилов сейчас пожалел, что никогда не носил с собой оружия. Оно ему сейчас не помешало бы. Оглядевшись по сторонам, капитан заметил в углу, в компании с мусорным ведром скромно прижавшуюся к стене старую швабру. Этот раритет изрядно поистрепался за годы службы своей в общежитии, нижняя короткая перекладинка его, на которую вешается тряпка, была неустойчива и колебалась из стороны в сторону, как опытный политик. В открытом бою она мало помогла бы, но если учесть, что диверсанты Мочилова не ждут и за ним остается эффект неожиданности, то первый удар она нанести сможет. А уж позаботиться о том, чтобы удар пришелся точно в цель, капитан постарается.
Обвязав платком нос и взяв швабру наперевес, Глеб Ефимович, крадучись, осторожно стал подниматься по лестнице. Между третьим и вторым этажом появилась резь в глазах. Они стали слезиться, капитан чаще заморгал. Тошнота подступила к горлу, а телом завладела ломота.