Я постепенно начинал терять терпение и сказал немного резким тоном: «Мама, я не вернусь в стоматологическую школу, это решено!»
«Нет, не решено!»
«Нет, решено!»
И так мы с ней препирались, пока не вмешался Безумный Макс. «А ну заткнитесь оба, – завопил он, – о господи!» И он удивленно покачал головой. Потом он посмотрел на мать и сказал: «Леа, он не вернется в стоматологическую школу. Зачем?» Потом он посмотрел на меня, тепло мне улыбнулся и сказал с некоторым намеком на британский акцент: «И продавцом чего ты хотел бы стать, сынок? Что бы тебе хотелось продавать?»
– Ваш отец британец? – спросил Одержимый. – Я не знал.
Его тон выдавал крайнее изумление, как будто кто-то сообщил ему совершенно непроверенную информацию.
– Вообще-то нет, – ответил я, – просто он всегда говорит с британским акцентом, когда старается быть рассудительным. Это вторая личность моего отца: сэр Макс. Это его приятное альтер эго. Понимаете, когда Безумный Макс становится сэром Максом, он поджимает губы и начинает говорить как британский аристократ. Это очень занятно, особенно с учетом того, что он никогда не бывал в Англии.
Я опустил уголки губ и пожал плечами, как бы говоря: «Есть вещи, которые не поддаются логике, и не стоит даже задумываться над этим». Потом я сказал:
– Но сэр Макс лучше. Он никогда не выходит из себя. Он во всех ситуациях ведет себя рассудительно.
– И что же вы сказали сэру Максу? – поинтересовался Ублюдок.
– Ну, сначала я мямлил что-то о возможности продавать медицинские или стоматологические товары и о том, как это может сочетаться с моим дипломом. А потом, как будто неожиданно подумав об этом, я заговорил об Элиоте Левенстерне, мясе и морепродуктах. Мать, конечно же, сразу начала меня мучить, используя ее собственный вариант еврейского чувства вины, в котором обычный вариант еврейского чувства вины смешивается с пассивной агрессивностью и сарказмом.
«Мой сын будет торговать мясом! – кричала она, брызгая слюной. – Просто чудесно! Он уходит из стоматологической школы, чтобы торговать вразнос мясом. Его мать должна быть просто счастлива». Она добавила еще несколько хорошо продуманных слов, но тут зазвонил телефон, сэр Макс превратился обратно в Безумного Макса и начал ругаться: «Этот чертов дерьмовый телефон, блин! Кто, черт возьми, имеет наглость звонить домой во вторник вечером? Бестактный ублюдок! Чертов наглец!» Мать вскочила с кушетки и бросилась к телефону со скоростью Джесси Оуэнса, одновременно умоляя отца: «Макс, успокойся! Успокойся! Я сейчас сниму трубку!» Но Безумный Макс все еще бормотал себе под нос проклятия: «Этот чертов ублюдок! Кто позволяет себе звонить людям домой чертовым вечером вторника?»
Я пояснил с наигранной серьезностью:
– Мой отец просто ненавидел звонящий телефон! Точно вам говорю, ничто так сильно не выводило его из себя.
– Почему? – спросил Одержимый.
Я пожал плечами.
– В основном потому, что он не любит перемены. Он ненавидит любые проявления перемен. За последние тридцать шесть лет он ни разу не сменил адрес, номер телефона, химчистку, автомеханика, он даже белье относит стирать в одну и ту же китайскую прачечную! Он знает всех владельцев этих заведений по именам, это просто поразительно.
Я покачал головой, чтобы подчеркнуть свою мысль.
– Звонок телефона вносит в его окружающую среду нежеланный раздражающий элемент, создавая возможность перемен. Неважно, принесет этот звонок хорошие или плохие новости, он все равно выведет Безумного Макса из себя.
Я снова пожал плечами, как будто это просто было еще одной характерной чертой Белфортов. Потом я продолжил:
– При нормальных обстоятельствах самое плохое, что моя мать могла сказать после того, как она сняла трубку, было: «Макс, это тебя!» Но как только Макс брал трубку, он снова становился сэром Максом и начинал говорить с британским акцентом. «Алло! О, здравствуйте! Привет, мой друг!» И он оставался сэром Максом до конца разговора, после чего тут же снова превращался в Безумного Макса, начинал сыпать проклятиями, возвращаясь к креслу, где он до этого сидел, и изрыгал их, пока усаживался обратно.
– Но в тот день, когда моя мать подошла к телефону, оказалось, что звонят не отцу. Это Пингвин звонил мне. Так что отец тут же начал шипеть: «Этот чертов телефон. Всегда одно и то же. Этот чертов Пингвин. Из какой дыры он вылез? Этот придурок Пингвин, этот косолапый идиот…»
К этому моменту мы все истерически хохотали. Первым пришел в себя Ублюдок.
– Ну так что же, Безумный Макс разозлился? Из-за мясного бизнеса?
– Вовсе нет, – ответил я, – повесив трубку, я тут же еще раз сказал им, что получил работу продавца мяса и морепродуктов, и Святая Леа тут же вышла из себя, и опять появился сэр Макс.
Я чуть-чуть помолчал, а потом сказал:
– Проблемы у меня начались только на следующее утро, когда Пингвин подъехал к нашему дому на своей «машине компании», и это оказался грузовичок «тойота». «А это что такое? – накинулся я на него. – Только не говори мне, что это и есть твоя служебная тачка!»
«Ну да, она и есть! Правда, она лапочка?» – ответил он, вылезая из грузовичка в джинсах и шлепках, потом подковылял ко мне и положил мне руку на плечо. Потом он посмотрел на грузовичок и сказал: «А ты как думаешь?»
«Да это же настоящее дерьмо! – заревел я, а потом увидел большой белый холодильник в глубине кузова: – А это, блин, что такое, Пингвин? Это похоже на гроб!» Тут я увидел серый дымок от сухого льда, поднимавшийся от одного из углов холодильника. «А это, блин, что такое?» – спросил я, показывая на него.
Элиот одарил меня улыбкой знатока, поднял указательный палец и сказал: «Иди сюда, я все тебе объясню», обошел вперевалочку машину и открыл крышку холодильника. «Можешь проверить продукты», – гордо прощебетал он и начал одну за другой вытаскивать оттуда коробки и показывать их мне. Каждая коробка была размером с чемоданчик-дипломат, и в них лежали разные сорта мяса или рыбы. Там было все – филе-миньон, креветки, шейки омаров, отбивные из баранины, отбивные из свинины, отбивные из телятины, филе скумбрии, стейк из лосося, крабовые ножки. У него были даже полуфабрикаты – типа котлет по-киевски и куриных шницелей кордон-блю. Я в жизни ничего подобного не видел.
К тому моменту, когда он все это вытащил, мы были в буквальном смысле завалены более чем двумя дюжинами коробок, и я вообще ничего не понимал. Меня что-то беспокоило, но я не мог понять, что. «А как мы заставим рестораны покупать это у нас? – спросил я. – У нас что, все это дешевле? Или лучше качеством?» А Пингвин такой смотрит на меня, как на дурачка, и говорит: «Разве я сказал хоть слово о ресторанах?»
Я взглянул на Ублюдка и тоже покачал головой. Затем усмехнулся и продолжил:
– Вот в этот момент я, наверное, все понял, и остальное уже было несущественно. Раз я не убежал обратно домой и не подал в тот же момент снова документы в стоматологическую школу, значит, я определил тогда свою судьбу.
Я пожал плечами.
– Это мгновение определило все следующее десятилетие моей жизни, включая все безумства «Стрэттон-Окмонт».
Ублюдок наклонился вперед, он был явно заинтригован.
– Почему вы так считаете? – спросил он.
Я на минуту задумался.
– Ну, наверное, потому, что именно в это мгновение я понял, во что ввязываюсь. Я понял, что это все было, – я не сказал слово «жульничество» не только потому, что торговля мясом и морепродуктами не была уж таким откровенным жульничеством, но и потому, что я не хотел, чтобы мои тюремщики считали, что я всю дорогу был жуликом. Пусть они лучше воспринимают «Стрэттон» как исключение на общем фоне лишь частично незаконной жизни, – все это было не совсем законно, – аккуратно произнес я, – а может быть, и совсем незаконно. Но я решил, что раз продукты были так хороши, то я никому не мог принести никакого вреда.
Я пожал плечами, как бы удивляясь собственному рассуждению.
– В общем, за те двадцать минут, что мы ехали до склада, Элиот все мне объяснил. Мы ходили по квартирам и конторам, но никогда ничего не предлагали ресторанам. У наших продуктов были другие цены. «Мы торгуем в розницу, а не оптом», – сообщил мне Пингвин. И хотя он не сказал это прямо, но, конечно, подразумевал, что продаем мы не задешево. «Все дело в удобстве, – прощебетал он, – мы доставляем ресторанную еду прямо домой. Мы можем набить ваши холодильники!» Он все время повторял последнюю фразу и даже назвал себя профессиональным набивальщиком холодильников, как будто это извиняло тот факт, что он завышал цены.
Как бы то ни было, но к тому моменту, когда мы подъехали к складу, я уже очень хорошо понимал, как работала «Грейт Амеркэн Мит энд Сифуд»: не было никаких определенных участков работы, никаких буклетов, никакого обслуживания постоянных клиентов и никакой зарплаты, только работа за проценты. «Мы просто автоматы для „обзвона вслепую“, работаем наугад, – тараторил Элиот, когда мы входили на склад, – вот почему мы зарабатываем так много денег».
Как бы то ни было, но к тому моменту, когда мы подъехали к складу, я уже очень хорошо понимал, как работала «Грейт Амеркэн Мит энд Сифуд»: не было никаких определенных участков работы, никаких буклетов, никакого обслуживания постоянных клиентов и никакой зарплаты, только работа за проценты. «Мы просто автоматы для „обзвона вслепую“, работаем наугад, – тараторил Элиот, когда мы входили на склад, – вот почему мы зарабатываем так много денег».
Мое интервью при поступлении на работу происходило в облупленном офисе у входа на склад. Оно продлилось восемь с половиной секунд, после чего меня приняли. Я решил, что меня взяли так быстро, поскольку я друг Элиота. Я еще не знал, что они были готовы взять на работу каждого, у кого есть хоть какие-то признаки пульса.
Я небрежно пожал плечами.
– Потом я прошел стажировку, которая заключалась в том, что я два дня разъезжал с Элиотом на грузовичке. Я сидел рядом с ним и наблюдал, как тот ездил туда-сюда и стучался в двери, пытаясь продать продукты. Он вешал им лапшу на уши, называя себя водителем грузовика, который принял неправильный заказ и теперь не мог вернуть его обратно на склад, так что ему надо было срочно сплавить весь товар по дешевке, пока продукты не оттаяли и не испортились.
В подтверждение своих слов он показывал на невероятно завышенные цены, проставленные на каждой коробке, и говорил: «Я возьму на пятнадцать долларов меньше за эту коробку, и я скину пятнадцать долларов за ту коробку», потом улыбался и добавлял: «Лучше уж я продам все по дешевке, чем испорчу всю партию, правда?»
– Так он же откровенно лгал своим клиентам! – возмутилась Ведьма.
Я улыбнулся в душе.
– Да, Мишель, он откровенно лгал своим клиентам. И должен признаться, что сначала я был сильно шокирован этим. То, что он делал, показалось мне полным жульничеством. Полным мошенничеством. Но, конечно же, Пингвин мог все объяснить. Он, вообще-то, всегда все мог объяснить.
Мы ехали с ним по Южному берегу Лонг-Айленда, и я заговорил с ним на эту тему. Элиот сидел за рулем в поисках «девственных земель», как он называл те места, где никто еще не слышал его байку. Дело было в середине дня, и я уже видел, как он рассказал ее с полдюжины раз, но пока что не продал ни одной коробки. Тут я сказал ему:
– Это же все полное мошенничество, Элиот. А ты уверен, что то, что мы делаем, хотя бы законно?
Элиот посмотрел на меня так, словно я с дуба рухнул, и сказал: «Ой-ой-ой, и кто же это говорит, чертов ты лицемер! Не тот ли парень, который сжимал снизу стаканчики для мороженого, чтобы из одной коробки можно было сделать больше порций? – с негодованием запыхтел он. – И здесь то же самое, дружище. И потом, не забудь, что эти продукты нельзя купить в супермаркете».
Я покачал головой и ответил: «Да-да, я понимаю, прекрасное качество и все такое, я просто в восторге, но это не отменяет того факта, что ты просто лживый мешок с дерьмом!» Я секунду помолчал, а потом добавил: «А дно стаканчиков для мороженого я, кстати, вовсе не сжимал: они сами сжимались, потому что они были неправильно сделаны. И как только я брал один из них, он сам сжимался».
«Ну конеечно, – иронически протянул Пингвин, – все это происходило совершенно случайно. А ты что, не мог их сам выпрямить, стаканчики-то? – и он уставился на меня. – А то, что я делаю с ценами, делают все. Это точно. Зайди в любой ювелирный магазин или в магазин электроники и проверь. Всюду та же фигня».
Тут я замолчал, чтобы слова Элиота до всех дошли. Потом я продолжил:
– Нельзя не признать, что Элиот был прав. В ювелирных магазинах всегда так: они пишут на ярлыках завышенные цены, а потом на ваших глазах зачеркивают и пишут другие, так что вам кажется, что вы сделали очень удачную покупку.
Я еще помолчал, а затем сказал:
– И все эти россказни о неправильном заказе не слишком отличаются от того, что делают те магазины, которые объявляют о «полной распродаже в связи с ликвидацией». Многие из них уже десять лет сообщают о полной распродаже в связи с ликвидацией и следующие десять лет тоже будут обещать ликвидацию!
Я сделал глубокий вздох и продолжал:
– Ну, в общем, первый день мы провели, объезжая районы, где живет средний класс, стучась во все двери и звоня во все звонки. Но нас все посылали. Повсюду у нас перед носом захлопывали двери, и люди посылали нас куда подальше. К двум часам Элиот приуныл: «Сегодня никто не хочет ничего покупать».
Я покачал головой и усмехнулся.
– Это была печальная картинка. Несчастный придурок чуть не плакал! На пляже нам все были рады, мы были чем-то вроде местных знаменитостей. А здесь с нами обращались как с какими-то париями.
Но в тот день Пингвин все-таки сумел впарить двенадцать коробок, а на следующий день еще шестнадцать.
Я медленно покачал головой, чтобы показать, что все еще нахожусь под впечатлением от его настойчивости.
– Насчет Пингвина я могу вам точно сказать, что он упорный придурок. Он ковылял от двери к двери, стучался и стучался, пока не содрал кожу на косточках пальцев, а он, сдерживая слезы, все продолжал стучать. Но за день он зарабатывал до трехсот долларов, так что можно было и поплакать. В то время это были большие деньги, особенно для парня, который только что бросил стоматологическую школу. Ну и хрен с ним, подумал я. Хоть я и знал, что это было не совсем честно, но решил, что попробую сделать рывок.
Я остановился и посмотрел на Одержимого:
– Как вы думаете, что произошло потом?
Одержимый улыбнулся и покачал головой:
– Даже представить себе не могу.
– Конечно, не можете, – ответил я, – и никто в «Грейт Америкэн» тоже не мог. Видите ли, так как никому не нравилась наша цена, то я подумал – а почему бы не попробовать продавать продукты богатым людям? А еще лучше – знакомым богатым людям. Проблема заключалась в том, что я знал только одного богатого человека – отца моей подружки из колледжа, Дэвида Рассела. Но тут была одна сложность – они с женой только что расстались, и я не знал, где он теперь жил. Его жена по-прежнему жила в их особняке в Вестчестере, но я не мог просто так прийти и постучаться к ней в дверь. Не знаю почему, но я ей никогда не нравился.
Я посмотрел на Ведьму и спросил:
– Ну что во мне может быть неприятного? Правда, Мишель?
Ведьма ничего не сказала и не улыбнулась, она только высоко подняла свою тонкую левую бровь, как будто хотела сказать: «Ты что, блин, издеваешься?»
Я пожал плечами и продолжил:
– Ну, наверное, у нее были на то свои причины. Так что я отверг этот вариант и разработал другой, тоже неплохой. Я пошел к ее соседям.
Я кивнул, как бы подчеркивая правильность своего решения.
– Да, – с гордостью сказал я, – я припарковал свой пикап прямо перед огромными воротами ее соседей, выскочил из машины и постучался. Я все помню так, как будто это было вчера. Это был огромный белый особняк в колониальном стиле с зелеными ставнями и входными воротами – больше размером, чем ворота Изумрудного города. Они были покрашены в ярко-красный цвет и покрыты тысячей слоев лака. Я стучал и стучал, пока, в конце концов, через минуту не вышла симпатичная женщина лет под шестьдесят с седыми волосами, в старушечьих очках и спросила: «В чем дело, молодой человек?»
Я грустно улыбнулся ей и сказал: «Видите ли, в чем дело, мэм. Меня зовут Джордан, я поставляю мясо и морепродукты некоторым вашим соседям. Сегодня у меня оказался неправильный заказ, и я не могу отвезти его обратно на склад. Вот я и подумал: не продать ли вам его со скидкой?»
Я посмотрел на нее щенячьим взглядом своих широко раскрытых голубых глаз и добавил: «Может быть, вы как-нибудь можете мне помочь, мэм?»
Несколько секунд она смотрела на меня, а затем сказала весьма скептическим тоном: «Каким соседям вы поставляете продукты?» Не помедлив ни секунды, я ответил: «Расселам, они тут рядом живут». Тут мне пришло в голову, что она ведь может им позвонить, поэтому я быстро ответил: «Вообще-то, мистеру Расселу, Дэвиду, как он предпочитал, чтобы его называли», а потом я поджал губы и печально кивнул: «Но знаете, из-за этой истории с разводом они в последнее время не очень-то много мяса покупают».
Женщина тут же мне посочувствовала, и ее тон немедленно смягчился. «Могу себе представить, – печально сказала она, – развод – это ужасная вещь». А потом неожиданно оживилась и спросила: «А что же у нас сегодня в нашем милом грузовичке?» Я поднял указательный палец и сказал: «Минуточку, сейчас принесу», побежал к пикапу, взял по коробке каждого товара и вернулся, нагруженный дюжиной коробок. Стопка из двенадцати коробок угрожающе покачивалась выше моей головы.
Когда я вернулся к воротам, женщина сказала: «Здесь так холодно, может быть, зайдете в холл?»
«О, спасибо, – ответил я, испустив парочку вполне понятных вздохов и стонов, – эти коробки такие тяжелые». Я вошел в отделанный серым мрамором холл, где вполне мог бы приземлиться самолет, и добавил: «Вы правы, на улице очень холодно, просто ужас!» Тут я рухнул на колени и с грохотом опустил коробки на мраморный пол.