И все же, если посмотреть на все это с другой стороны, нельзя было не согласиться, что я обладал определенной силой сопротивления и умел держать удар. Как выразился Магнум, если бы меня спустили в унитаз, я бы тут же появился с другого конца с лицензией водопроводчика в руках. Хотя слова Магнума были во многом справедливы, я был уверен, что на этот раз на другом конце этого унитаза меня не ждала никакая лицензия водопроводчика.
И вот я снова оказался в лимузине и возвращался под домашний арест в Олд-Бруксвилл, чтобы снова стать пленником в собственном доме и мальчиком для битья у Герцогини. За рулем, как всегда, сидел балабол-пакистанец, но за те полчаса, что прошли с момента нашего выезда из Сансет-Парк, он не сказал ни слова, потому что я пригрозил отрезать ему язык, если он не прекратит свою трескотню.
Мы были уже на скоростной автостраде Лонг-Айленда неподалеку от границы с Куинсом. Час пик подходил к концу. Это было время наступления сумерек, когда включались уличные фонари, не прибавлявшие, впрочем, света. Машина двигалась со скоростью улитки, а я смотрел в окно, погруженный в размышления.
«Черный понедельник» 19 октября 1987 года стал поворотной точкой в моей жизни, исключительным происшествием, которое стало причиной множества будущих событий. В тот черный день индекс Доу-Джонса упал на 508 пунктов за одну торговую сессию, резко остановив и обратив вспять самый долгий в современной истории период непрерывного роста акций.
По правде говоря, я тогда был всего лишь случайным свидетелем не только краха, но и предшествовавшего ему периода сказочного роста акций. Летом 1982 года в результате сокращения ставок подоходного налога и стремительного падения процентных ставок рост инфляции удалось, наконец, обуздать. Воцарилась рейганомика. Деньги стали дешевыми, поэтому фондовый рынок стал бешено расти. И тогда парень по имени Майкл Милкен изобрел «мусорные» облигации – очень рискованные, но зато высокодоходные бумаги, поставив все американские корпорации на уши. Появилась новая порода финансовых знаменитостей – таких трейдеров, как Рональд Перельман или Генри Кравиц, вооруженных огромной денежной наличностью, полученной с помощью мусорных облигаций. Их имена не сходили с языка у всех. Посредством враждебных поглощений они планомерно, одну за другой, ставили на колени самые крупные американские корпорации. «Транс уорлд эрлайнс», «Ревлон», «Ар-Джей-Ар Набиско»… кто следующий?
К октябрю 1987 года эйфория достигла своего апогея, и индекс Доу-Джонса превысил отметку в 2400. Эра яппи была в полном разгаре, и конца этому не было видно. В то время как Майкл Фолкс и ему подобные купались в деньгах, другие люди, такие как Билл Гейтс и Стив Джобс, изменяли мир. Взошла заря информационной эры, наступление которой было подобно взрыву атомной бомбы. Быстродействующие компьютеры появлялись на каждом рабочем столе. Мощные, умные, они сжали весь мир до размеров глобальной деревни.
Для Уолл-стрит открылись колоссальные возможности. Быстродействующие компьютеры позволяли значительно увеличивать объемы торговли, а также предлагать новые финансовые продукты и торговые стратегии. Так называемые производные финансовые инструменты давали возможность крупным компаниям страховать свои инвестиционные портфели с невиданной ранее надежностью, и новые торговые стратегии, самая интересная из которых называлась портфельным страхованием, начали подливать масла в неистовый огонь покупок.
В этом финансовом фарсе, в котором было нечто кафкианское, портфельное страхование гнало вверх индекс Доу-Джонса и заставляло компьютеры непрерывным потоком извергать огромное количество ордеров на покупку производных финансовых инструментов, а это, в свою очередь, снова толкало вверх индекс… и так до бесконечности. Теоретически этот процесс мог продолжаться вечно.
Но на практике такого быть не могло. Те два недоумка, которые придумали портфельное страхование, заложили в соответствующее программное обеспечение механизм абсолютной надежности – своего рода предохранительное устройство. Иными словами, достигнув определенного уровня подъема цен, компьютеры сказали: «Секундочку! Прогнило что-то в датском королевстве!Пора продавать все ценные бумаги со всей скоростью, на какую только способны наши электронные мозги!»
Вот тут-то и начались проблемы. Словно фильм «Терминатор» стал реальностью, компьютеры подняли мятеж против своих хозяев и принялись со скоростью света выплевывать вороха ордеров на продажу бумаг. Рынок сразу довольно сильно просел, что само по себе было уже плохо. Но, увы, компьютеры упрямо продолжали продажи, и к середине дня они достигли такого громадного объема, что компьютеры Нью-йоркской фондовой биржи не могли с этим справиться. И это стало трагедией, поскольку в этот момент фондовый рынок заскрежетал и остановился.
Тем временем биржевые маклеры перестали отвечать на телефонные звонки, рассуждая примерно так: какого черта я буду выслушивать вопли взбешенных клиентов «Продавай! Черт побери, продавай!», если покупателей все равно нет? И вместо того чтобы держать клиентов за ручку и всячески их успокаивать, они развалились в креслах, взгромоздили на столы ноги в ботинках из крокодиловой кожи и просто слушали, как телефоны разрываются от нескончаемых звонков. К четырем часам дня индекс Доу-Джонса стремительно упал на двадцать два процента, испарились полтриллиона долларов (и вместе с ними вера инвесторов) – так закончилась эра яппи.
Теперь, спустя более десяти лет, подробно рассказывая о тех событиях моим мучителям, я чувствовал непонятную отрешенность, словно молодой парень, который пережил все те события, какой-то несчастный придурок по имени Джордан Белфорт, был мне совершенно незнаком и я рассказывал о его жизни от первого лица только потому, что так мне почему-то проще. Еще более странным казалось то, что я всячески избегаю рассказывать о том, как эти события повлияли лично на меня и на мою первую супругу Дениз, с которой мы поженились буквально за три месяца до биржевого краха. Мы оба были беднее бедного и все же верили, что успех ждет нас за углом. У нас была вера, у нас была надежда… пока не случился биржевой крах.
Вот тогда-то я и поставил на этом крест. Джордан Белфорт ушел навсегда из брокерского зала компании «Эл-Эф Ротшильд» с отчаянием в сердце и с поджатым хвостом. Раздавленный двадцатипятилетний парень с личным банкротством за плечами и брокерской лицензией, которая неожиданно стала совершенно бесполезной.
Как ни парадоксально, там, в комнате для опроса агентов, мне с каждым часом становилось все спокойнее на душе. Погружение в прошлое позволяло мне заглушить боль настоящего, особенно чувство утраты, когда я думал о Герцогине. Несмотря на то, что я прекрасно понимал, что доношу на своих друзей, информация, которую я выдавал, пока что имела исключительно исторический характер; я широкими мазками живописал события лишь теоретически противозаконные. Все девяносто семь негодяев, воров и подлецов из моего списка пока что оставались практически неупомянутыми.
Но Ублюдок быстро развеял мои иллюзии. Было почти пять часов, когда он сказал:
– Давайте-ка отложим на потом эти уроки истории. С вашей помощью нам хотелось бы сыграть на опережение…
И он объяснил, что только в случае активного сотрудничества мой бесценный статус доносчика может быть сохранен в тайне. Существуют красноречивые признаки чьего-то сотрудничества со следствием, начиная с судебных протоколов, которые в моем случае окажутся подозрительно скупыми. Иными словами, существуют разного рода ходатайства, которые подшиваются к делу, передаваемому для рассмотрения в суд… и которые не подшиваются к нему, если подсудимый «поет на Корт-стрит».
Еще Ублюдок сказал, что с практической точки зрения для следствия представляют интерес два аспекта моего сотрудничества: информация о прошлом и информация о настоящем и будущем. До сих пор я выдавал информацию лишь о прошлом. Теперь же Ублюдок попросил меня сделать телефонный звонок под запись одному из несчастных обреченных из моего списка негодяев, воров и подлецов. Причем из всех них Ублюдок выбрал моего верного и надежного бухгалтера Денниса Гаито по прозвищу Шеф-повар.
Деннис Гаито и впрямь был искусным шеф-поваром, хоть и не в традиционном смысле этого слова. Это почетное прозвище было заработано им из-за его врожденного пристрастия стряпать (иными словами, фабриковать) финансовую отчетность. Это был настоящий мужик – спокойный, хладнокровный, собранный. Он жил ради первоклассных полей для гольфа, кубинских сигар, тонких вин, путешествий в первом классе и просвещенных бесед, особенно если речь шла о том, как бы перехитрить Внутреннюю налоговую службу и Комиссию по ценным бумагам и биржам, что, казалось, было наиглавнейшей целью его жизни.
Теперь ему было пятьдесят с лишним, фальсификацией финансовой отчетности он занимался с начала семидесятых годов, когда я еще учился в начальной школе. Он оттачивал свое мастерство под зорким присмотром Боба Бреннана, одного из величайших биржевых акробатов всех времен. У Боба было прозвище Голубоглазый Дьявол, отдававшее дань и его голубовато-стальным глазам, и дьявольски изощренным торговым стратегиям, и поразительному хладнокровию. Поговаривали, что в его жилах течет кровь на пару градусов холоднее жидкого азота.
Голубоглазый Дьявол был основателем брокерской фирмы «Ферст Джерси секьюритиз», которая в конце семидесятых – начале восьмидесятых покупала и продавала грошовые «мусорные» акции в небывалых объемах и масштабах. Шеф служил у Дьявола бухгалтером, а также был его главным доверенным лицом. Вдвоем они составляли легендарную команду, которая оставила после себя темный шлейф высококлассного биржевого мошенничества. В отличие от большинства брокеров, занимавшихся грошовыми акциями, Голубоглазый Дьявол получил от своих махинаций максимальную прибыль – почти четверть миллиарда долларов, – и это сошло ему с рук.
Вот в этом-то и была вся загвоздка. Голубоглазый Дьявол ушел от наказания. Он перехитрил власти, и теперь Ублюдку больше всего на свете хотелось, чтобы ему поднесли голову Голубоглазого Дьявола на блюде.
И тут голос моего шофера вернул меня в настоящее.
– Зверское движение! – воскликнул Мансур. – Если мы когда-нибудь вернемся в Бруквилл, это будет настоящее чудо! А вы как думаете, босс?
– Послушай, Мансур, – негромко сказал я, – ты, конечно, чертовски хороший шофер. Никогда не болеешь, не путаешь повороты и… ты же мусульманин и все такое прочее? Так что ты даже не пьешь спиртного, как я полагаю, – я восхищенно покачал головой. – И поэтому я хочу сказать тебе пару очень ласковых слов.
– Да? И каких же, босс?
– Отвянь, блин! – рявкнул я, нажав кнопку на пульте управления над головой и глядя, как голова болтливого пакистанца исчезает за обитой фетром перегородкой. Некоторое время я смотрел на яркий голубой фетр, не сводя глаз с трех золотых букв готическим шрифтом – Н, Д и Б, что означало «Надин и Джордан Белфорт». Буквы были вышиты на фетре золотой нитью в восемнадцать карат. «Какая жестокая насмешка! – подумал я. Какая безрассудная трата денег! Какое безудержное расточительство! И все это потеряло теперь всякий смысл…»
Я снова мысленно вернулся к Голубоглазому Дьяволу и Шефу. По правде говоря, я практически никогда не имел общих дел с самим Дьяволом, поэтому не мог приплести его ни к какому правонарушению, по крайней мере напрямую. Но вот с Шефом дело обстояло совершенно иначе. Мы с ним состряпали вместе тысячу мошеннических схем. Их было так много, что не сосчитать. Но как ни парадоксально, я решил исключить его из моих швейцарских махинаций, поскольку в то время опасался, что его отношения с Голубоглазым Дьяволом навлекут на меня неприятности.
Увы, спустя четыре года – точнее, всего несколько часов назад – Ублюдку и Одержимому непричастность Шефа к моим швейцарским делам показалась очень странной. Ублюдок заявил, что это совершенно невероятно.
– С чего бы это вам держать Шефа подальше от этих дел? – скептически поинтересовался он. – Ведь он участвовал во всех остальных ваших махинациях. Тут что-то не стыкуется, если только вы не пытаетесь выгородить его, а в действительности он участвовал в швейцарских делах.
С этими словами Ублюдок вытащил пачку старых проездных документов, относившихся к моей поездке в Швейцарию летом 1995 года, в которой – и это отнюдь не было простым совпадением – меня сопровождал и Шеф. Еще более уличающим был тот факт, что вместо возвращения в Штаты на обратном пути мы совершили короткую поездку за бывший железный занавес, а именно в Чехословакию. Согласно документам Ублюдка, мы пробыли там менее восемнадцати часов, то есть буквально прилетели и улетели. Но Ублюдку в этом что-то явно не нравилось. И впрямь, зачем нам это было нужно, как не для того, чтобы скинуть наличные, или открыть тайный счет, или провернуть мошенническую махинацию? Что бы мы там ни делали, Ублюдок понимал, что я что-то скрываю, и хотел знать, что именно.
Я, со своей стороны, мог лишь озадаченно чесать затылок. Ублюдок был столь далек от истины, что это даже поставило меня в тупик. Впрочем, не имея иного выбора, я все же рассказал о той поездке в мельчайших подробностях, начиная со Швейцарии, единственной целью пребывания в которой было мое желание минимизировать потери. Я пытался свести на нет последствия самого недавнего из целой серии ужасных фиаско, приведшей меня в комнату для опроса, где я теперь сидел.
Я уговорил любимую тетушку моей жены, шестидесятипятилетнюю британскую школьную учительницу на пенсии, ни разу в жизни не нарушившую ни единого закона, одним махом пуститься во все тяжкие, став моим «подставным» – номинальным владельцем моих швейцарских счетов. Как только она согласилась на это, я принялся тайком накапливать миллионы на этих номерных счетах, открытых от ее имени. Потом она внезапно умерла от инсульта, и все мои миллионы оказались в подвешенном состоянии.
Сначала я думал, что ее смерть причинит мне массу неприятностей и проблем, наиболее очевидной из которых была перспектива того, что мои деньги навечно останутся лежать в недрах швейцарской банковской системы. Но я ошибался, поскольку у швейцарцев был огромный опыт в подобных ситуациях. Для них смерть «подставного» была большим плюсом, событием, ради которого стоило откупорить бутылку шампанского. В конце концов, лучший подставной – это мертвый подставной, как сказал мне однажды Роланд Фрэнкс, мое доверенное лицо в Швейцарии, мой Директор Подделок, дружелюбный толстяк весом в триста фунтов, обладавший патологической любовью к сладкому и божественным даром изготавливать подложные документы. Когда я спросил своего Директора Подделок, почему мертвый номинальный собственник лучше живого, тот лишь пожал жирными плечами и сказал: «Потому что мертвые никогда ничего никому не расскажут, мой юный друг».
И вот, рассказывая моим мучителям обо всей этой мерзости, я сделал акцент на том, что мы с Шефом были не одни в этой поездке. Вместе с нами поехали Дэнни Поруш, мой старый подельник по разным криминальным делам, и Энди Грин, мой верный испытанный адвокат, больше известный по кличке Вигвам.
Я открыто признал, что Дэнни действительно был моим партнером во всех этих делах.
– Он так же виновен, как и я, – заявил я Ублюдку и тут же поклялся, что Вигвам и Шеф, наоборот, не имели к моим делам никакого отношения. – Они всего лишь захотели поехать вместе с нами в Чехословакию, – сказал я. – Ни один из них даже не подозревал, что мы с Дэнни уже переправили контрабандой деньги в Швейцарию. Оба думали, что мы просто собирались оценить ситуацию с прицелом на будущее.
На тот момент моего рассказа Ублюдок и Одержимый, казалось, вполне купились на мое вранье, и я углубился в повествование о нашей экскурсии в Чехословакию, объясняя, как провалилась наша попытка скупить рынок чешских ваучеров, которые были выпущены новым правительством для своих граждан как инструмент приватизации экономики. И все же у меня не получилось быть полностью откровенным с моими следователями. Ведь то, что произошло в Чехословакии, было настолько низменным, что они никогда не смогли бы этого понять. Поэтому я выдал им более спокойную, разбавленную водичкой версию событий, чтобы они не сочли меня конченым социопатом с серьезными поведенческими отклонениями, который не заслуживает ходатайства о смягчении наказания. Только теперь, спустя два часа после окончания опроса, я мог полностью насладиться воспоминаниями о безумии той поездки.
Все началось на борту частного самолета «Гольфстрим III». Как и у всех самолетов этого класса, отделанный в мягких бежевых тонах салон был просторным и шикарным. Большие сиденья походили скорее на троны, сдвоенные двигатели «роллс-ройс» были оснащены новейшими глушителями, что делало их работу настолько бесшумной, что слышно было только тихое гудение турбин.
Был ранний вечер, мы летели высоко над южной частью Польши. Я был под хорошим кайфом, однако он не шел ни в какое сравнение с кайфом Дэнни, который сидел напротив меня, полностью потеряв дар речи. Он уже был во второй половине фазы слюнотечения, то есть это была та стадия кайфа, когда он не мог произнести ни слова без того, чтобы изо рта не потекла струйкой слюна.
– Азизая мазизана! – воскликнул он, чуть не подавившись обильной слюной.
За последние два часа он проглотил четыре таблетки кваалюда, выпил почти пинту односолодового шотландского виски, употребил двадцать миллиграммов валиума и вынюхал через свернутую в трубочку стодолларовую бумажку целую двухграммовую горку кокаина. Секунд за десять до попытки заговорить он раскурил нехилый косячок северно-калифорнийской марихуаны, что и навело меня на мысль о возможной расшифровке его спутанной речи. Очевидно, он хотел сказать: «Отличная марихуана!»