– И все-таки как идут дела? Я давно вас не слышал, – сказал я.
Он ответил не сразу. После нескольких секунд пугающего молчания, похожего на тишину, в которой тикает часовой механизм бомбы и кажется, что время до взрыва тянется бесконечно долго. Наконец он сказал:
– Вообще-то, ничего особенного не происходит, но мне нужно, чтобы вы встретились с Дэйвом Биллом для разговора под скрытую запись.
Он еще немного помолчал и добавил:
– Знаю, вам это неприятно, но это нужно сделать.
– Зачем? – выпалил я. – Он вообще никто!
Не успели эти слова слететь с моих губ, как я понял, насколько нелепо они прозвучали. Дело было не в том, совершал я или не совершал преступления вместе с Дэйвом Биллом (разумеется, совершал, потому что я делал это со всеми своими друзьями), а в том, на кого Дэйв Билл мог их вывести.
Одержимый спокойно ответил:
– Неважно, кто он. Важно то, что мне известно, что он один из ваших ближайших друзей.
Он сделал паузу, словно подыскивая нужные слова.
– Послушайте, я тоже не нахожу в этом большого удовольствия, и, хотите верьте, хотите нет, Джоэл тоже. Но это нужно сделать. Я хочу, чтобы вы пригласили его пообедать вместе, согласны?
У меня упало сердце.
– Да… разве у меня есть выбор, черт побери? – вздохнул я. – Когда это нужно сделать?
– Зачем откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня? Давайте я прямо сейчас вас соединю, – ответил Одержимый.
– Хорошо, – я печально покачал головой, – какая, собственно, мне разница… Где я должен назначить встречу?
– В каком-нибудь тихом ресторане где-нибудь на Лонг-Айленде, но не в Хэмптонс, это слишком далеко для меня.
На мгновение я задумался.
– Сайоссет, ресторан «Каракалла», пойдет? Хорошая итальянская кухня, небольшой, тихий… Не все ли равно, где предавать своего лучшего друга?
– Не надо быть к себе таким жестоким, – сказал Одержимый. – Поверьте мне, если бы он оказался на вашем месте, он поступил бы по отношению к вам точно так же.
– Верю, – выдохнул я, зная наверняка, что Дэйв никогда бы меня не предал. – Ладно, звоните ему и давайте с этим покончим.
– Хорошо, не кладите трубку…
Тишина… два щелчка…
– Говорит специальный агент ФБР Грегори Коулмэн. Сегодня третье апреля 1999 года, время восемь часов вечера. Это согласованная запись телефонного разговора между сотрудничающим с федеральным правительством свидетелем Джорданом Белфортом и Дэвидом Биллом, – произнес Одержимый.
Снова тишина, потом я услышал глухие сигналы домашнего телефона Дэйва. С каждым гудком мое настроение падало, и когда Дэйв взял трубку, до меня вдруг дошло, что теперь я уже не то что хуже любого ничтожества, я хуже дерьма этого ничтожества.
Глава 14 Кризис совести
Некоторым образом Дэвид Майкл Билл олицетворял все, что могло быть правильного и хорошего в «Стрэттон-Окмонт». Родившись в захолустнейшем городишке Бертонсвилл, штат Мэриленд, где гнуть подковы и валить наземь коров было излюбленной местной забавой, он рос без отца в страшной нищете. У него было такое «самодельное» детство, когда глубокий порез приходилось зашивать его собственной матери с помощью прокаленной швейной иглы и нитки.
В интеллектуальном отношении Дэйв не был ни чрезвычайно умен, ни чрезвычайно глуп. Он был чем-то средним. И продавец из него был не ахти какой, поскольку он был слишком честен и открыт, да еще и говорил с таким напевным южным акцентом, что не мог никого заставить сделать то, чего тому не хотелось.
Как большинство детей из Бертонсвилла, он рос, не зная жгучего желания разбогатеть – это придет к нему позднее, – зато с ясным пониманием того, что в мире мало начальников, но много подчиненных, и что сам он тоже один из подчиненных, и в этом нет ничего плохого.
Обычно такой высоченный деревенский парень-силач, как Дэйв Билл, никогда не идет учиться в колледж. Вместо этого он устраивается в какую-нибудь местную автомастерскую и занимается там заменой масла, регулировкой двигателей и прочее. А в выходные пытается влезть в узкие джинсы какого-нибудь местного дизайнера. Но судьбе было угодно, чтобы Дэйв мог похвастаться двумя замечательными вещами – скоростью и силой, которые дали ему возможность получить стипендию за успехи в вольной борьбе и отправиться учиться в Университет Мэриленда.
Там он встретил красивую еврейку-блондинку по имени Лори Елович, которая была вдвое меньше его по размерам и полной противоположностью во всех остальных отношениях. Лори родилась на Лонг-Айленде в очень зажиточной семье с большими политическими связями, поэтому когда они с Дэйвом окончили университет, то переехали на Лонг-Айленд, чтобы быть поближе к ее родным. Понятное дело, такой парень, как Дэйв, которого скорее ожидаешь увидеть на стоге сена в джинсовом комбинезоне без рубашки, оказался белой вороной на Лонг-Айленде с его жестокой конкуренцией. Все думали, что Ларри, отец Лори, поможет Дэйву найти свое место в жизни и воспользуется своими немалыми связями, чтобы устроить его на приличную работу (скажем, в какой-нибудь департамент озеленения или санитарии).
И снова судьба вмешалась в жизнь Дэйва Билла, когда в ноябре 1988 года Лори наткнулась в «Нью-Йорк таймс» на объявление о найме на работу, и Дэйв стал одним из первых молодых американцев, откликнувшихся на призыв работать в фирме «Стрэттон». Подобно многим другим молодым жеребцам, которые явились в «Стрэттон» позже него, он приехал на собеседование на старом драндулете, в дешевом костюме, потрепанном до такой степени, что он буквально расползался по швам.
Тем не менее он успешно прошел тест на подражание и затем программу обучения, научившись продавать – или, говоря языком стрэттонцев, стал неотразимым в своем деле. Дважды в день я произносил речь-проповедь перед моими сотрудниками, и Дэйв тоже стал верить, что алчность – это хорошо, и что клиенты должны либо купить, либо умереть, и что богатство и выставление его напоказ и есть единственная верная дорога к счастью.
И вуаля! Спустя всего полгода Дэйв Билл ездил на «порше» с откидным верхом, носил костюмы за две тысячи долларов и разговаривал с безграничной самоуверенностью первоклассного брокера.
Однако окончательно его судьбу решила женитьба на Лори. Она завела тесную дружбу с Герцогиней, заставив тем самым сблизиться и нас с Дэйвом. Разумеется, мы с ним были странной парой, но по мере того, как разгоралось мое пристрастие к наркотикам, Дэйв стал идеальным компаньоном для меня. Прежде всего, он никогда не был слишком разговорчив, а я теперь почти всегда был настолько обдолбанным, что все равно не способен был бы его понять. Поэтому, спрятавшись в цокольном этаже моего дома, мы закрывали все окна, приглушали свет и вместе смотрели фильмы, одни и те же по много раз. По большей части это были фильмы о Джеймсе Бонде, иногда сериал «Звездный путь». При этом я потреблял столько дури, что ею можно было бы вырубить целое семейство медведей гризли.
Разумеется, Дэйву тоже нравились наркотики, но не так чтобы очень. Он всегда был достаточно трезв, чтобы присматривать за мной по просьбе Герцогини. К тому времени ее терпение уже лопнуло, и она сделала Дэйва ответственным за то, чтобы я не убил себя раньше, чем она успеет довезти меня до больницы.
Так оно и случилось однажды.
Два года назад я стоял на кухне у Дэйва и в полном безумии и отчаянии методично запихивал в рот одну за другой таблетки морфина. Он повалил меня на пол, засунул пальцы мне в рот и выковырял оттуда почти все таблетки. Потом он вызвал скорую помощь и таким образом спас мне жизнь.
Спустя четыре недели после этого, когда я вернулся из центра реабилитации домой, в Саутхэмптон, к разбитому семейному очагу, меня встретили Дэйв и Лори, чтобы помочь хоть как-то склеить осколки былой жизни. Хотя я отлично понимал, что это под силу только нам с Герцогиней, я никогда не забуду этот дружеский жест.
Еще более красноречиво говорило в пользу Дэйва и Лори их поведение после того, как мне было предъявлено обвинение. В то время как большинство моих друзей мгновенно и навсегда исчезли из моей жизни, Дэйв остался рядом, и в то время как большинство подружек Герцогини немедленно стали советовать ей бросить никчемного мужа, Лори пыталась уговорить ее сохранить брак и остаться со мной.
Именно по всем этим причинам я, сидя с Дэйвом в ресторане «Каракалла», чувствовал себя последней сволочью. На мне были темно-синие джинсы, в которых пряталось дьявольское записывающее устройство Одержимого. Под черным хлопковым свитером скрывался сверхчувствительный микрофон, закрепленный чуть правее моего разрывающегося на части сердца.
Хотя нас было только двое в тот вечер, мы сидели за столиком на четверых, который был накрыт тоже на четверых – крахмально-белая скатерть, белоснежный фарфор, сияющее столовое серебро. Дэйв сидел слева от меня, меньше чем в двух футах – так близко, что микрофон Одержимого, должно быть, улавливал звук его дыхания. На нем была синяя спортивная куртка поверх белой футболки – типичная одежда для Дэйва, – а на крупном симпатичном лице было написано самое невинное выражение – так смотрит ягненок на бойне.
Хотя нас было только двое в тот вечер, мы сидели за столиком на четверых, который был накрыт тоже на четверых – крахмально-белая скатерть, белоснежный фарфор, сияющее столовое серебро. Дэйв сидел слева от меня, меньше чем в двух футах – так близко, что микрофон Одержимого, должно быть, улавливал звук его дыхания. На нем была синяя спортивная куртка поверх белой футболки – типичная одежда для Дэйва, – а на крупном симпатичном лице было написано самое невинное выражение – так смотрит ягненок на бойне.
После нескольких минут обычной светской болтовни он протянул мне пачку бумаг.
– Не посмотришь? – попросил он. – Я думаю заняться валютно-обменными операциями. Люди делают на этом целые состояния.
– Посмотрю, – кивнул я, а про себя подумал: Господи Исусе! Как все просто! Эти так называемые валютно-обменные операции были новейшей пеной финансовых махинаций, и я нисколько не сомневался в том, что мне удастся в считаные минуты заставить Дэйва сказать что-нибудь, что его скомпрометирует. Впрочем, не это интересовало Одержимого и Ублюдка. Они хотели знать о брокерской фирме, где работал Дэйв после закрытия «Стрэттон». Как бы там ни было, Дэйва легко удастся расколоть.
Несколько минут я притворялся, что внимательно рассматриваю бумаги, которые дал мне Дэйв, украдкой поглядывая вокруг краем глаза. Бумаги пестрели словами иена, немецкая марка и прочее в том же духе.
«Каракалла» был небольшим рестораном столиков на пятнадцать-двадцать. В среду в восемь вечера заняты были всего несколько из них. Посетителями были семейные пары средних лет, не имевшие понятия, какой чудовищный обман творился всего в нескольких ярдах от них Одержимый с Мормоном ждали меня на парковке местного кинотеатра, так что в ресторане были только мы с Дэйвом… человеком, который спас мне жизнь… единственным другом, не бросившим меня… наши дети дружили… наши жены дружили… мы с ним дружили… как же я могу так поступить с ним?
И я не смог.
Недолго думая, я отложил в сторону бумаги, извинился и направился в мужской туалет. По пути я остановился возле стойки официантов и позаимствовал ручку. Зайдя в туалетную кабинку, я оторвал кусок туалетной бумаги, прислонил ее к стене и большими печатными буквами написал: НЕ ГОВОРИ НИЧЕГО КОМПРОМЕТИРУЮЩЕГО ПРОТИВ СЕБЯ! НА МНЕ ЗАПИСЫВАЮЩЕЕ УСТРОЙСТВО!
Я посмотрел на свою записку. Мое сердце бешено колотилось. Если Одержимый с Ублюдком узнают об этом, мне конец. Они сразу отменят мою сделку со следствием, и я получу по полной, без всяких скидок. Тридцать гребаных лет! Когда я выйду из тюрьмы, мне будет шестьдесят шесть! Сделав глубокий вдох, я попытался успокоиться. Нет, Одержимый ни за что не узнает об этом. Я был в этом уверен.
Ободренный этой мыслью, я вышел из туалета и направился обратно к столику, бросая быстрые зоркие взгляды по сторонам. Никто не выглядел подозрительно. Горизонт был чист – никаких федеральных агентов.
Дойдя до столика, я положил левую руку на плечо Дэйву и приложил к своим губам правый указательный палец, жестом приказывая ему молчать. В левой руке я держал сложенную вдвое записку. Сдвинув руку с его плеча, я пальцами развернул ее и положил перед ним на стол.
Усаживаясь на свое место, я наблюдал, как его голубые глаза буквально выскочили из орбит, когда он прочел записку. Потом он совершенно ошалело посмотрел на меня. Сохраняя на лице невозмутимое выражение, я чуть заметно кивнул. Он тоже кивнул в ответ.
– Ну, что касается валютно-обменных операций, – вслух сказал я, – это вещь неплохая, как мне кажется, но тут нужно быть осторожным. Тут многое связано с наличными, насколько мне известно, и все норовят взять на лапу. Понимаешь, одно дело, когда этим занимаемся мы с тобой, и совсем иное, когда вовлечены чужаки, – я понизил голос для пущего эффекта. – Я хочу задать тебе один вопрос, – прошептал я. – Ты ведь никуда не вкладывал те наличные, что я тебе дал?
Он посмотрел на меня широко раскрытыми глазами и прошептал:
– Не знаю, о чем ты говоришь. Сейчас у меня ни гроша за душой.
– Это я понимаю, – продолжал шептать я. – Речь идет не о сейчас. Я говорю о том, что было два года назад. Я беспокоюсь за ту четверть миллиона, которую я тебе дал. Что ты сделал с наличными?
На его лбу выступили крупные капли пота.
– Похоже, ты совсем обкурился, братан. Говорю тебе, у меня нет ни гроша за душой…
В таком духе мы и продолжали разговаривать.
Час спустя, когда я вручил Одержимому запись, у меня было легкое чувство вины, но совсем легкое. В конце концов, если даже Одержимый узнает об этом, он меня поймет. Впрочем, все равно у него не будет иного выбора, кроме как бросить меня за решетку на тридцать лет. Но он не воспримет это как личную обиду, потому что понимает, что есть предел подлости, за которым человек перестает быть человеком. В тот вечер я достиг этого рубежа и поступил как человек.
Возвращаясь в Саутхэмптон, я вдруг осознал, что тем вечером вновь обрел что-то важное, что потерял много лет назад, в тот самый день, когда впервые вошел в Инвестиционный центр и увидел разницу между ценой покупки и продажи.
Чувство собственного достоинства.
Глава 15 Чудесный мир кармы
«Это карма», – подумал я.
Иначе как объяснить тот факт, что не прошло и трех дней с того момента, когда я показал Дэйву Биллу записку, как позвонила Герцогиня с предложением помириться? Вообще-то это не было полным примирением, но все же большим шагом в правильном направлении.
– Итак, – сказала моя роскошная Герцогиня, шагая по краю прибоя рука об руку со мной, – если ты купишь мне дом в Хэмптонс, это будет хорошо для нас обоих. Мы избавимся от дома в Олд-Бруквилле и снова будем часто видеться. Кто знает, что там может случиться, верно?
Я кивал и улыбался, пока мы шли некоторое время в молчании на запад, в сторону заката. Несмотря на то, что был еще апрель, в пять часов дня было уже достаточно тепло, чтобы для защиты от океанского бриза нам понадобились только синие ветровки.
– Да, – продолжила Герцогиня, – какое-то время я была ужасно зла на тебя. Ведь я так и не смогла забыть то, что случилось на лестнице. То есть я думала, что забыла, но на самом деле просто задвинула подальше, как и многое другое, – она на мгновение остановилась и крепко сжала мою руку. – Но ведь и я тоже виновата в этом. Понимаешь, все эти годы я думала, что помогаю тебе, а на самом деле я тебя убивала, – она сокрушенно покачала головой. – Но откуда мне было знать? Я тоже была созависимой в то время и уже не знала, где выход из всего этого.
– Да, – тихо сказал я, – ты права, но только в последней части. То, что случилось с наркотиками, это не твоя вина. В этом вообще никто не виноват, просто так случилось. Просто оно медленно и коварно вползло в нашу жизнь.
Она кивнула, но ничего не сказала. Я настойчиво продолжал оптимистическим тоном:
– Да, я был наркоманом, и ты была… кхм… созависима, и вместе мы наломали дров, но ведь выжили, так?
– Ну да, едва-едва, – нехотя подтвердила она. – Мне пришлось немало поработать над собой за эти полгода. Ты знаешь, созависимость – это ужасная болезнь, Джордан, – она грустно покачала головой и повторила: – Ужасная, ужасная болезнь. У меня была самая что ни на есть классическая, абсолютная созависимость.
– Да, – согласился я.
Что за бред? Созависимость, шмозависимость… бла, бла, бла! Мне хотелось расхохотаться во все горло. Ну хорошо, она была созависима, но начать искать группу поддержки, имевшую наглость назваться Анонимные созависимые?… Когда Герцогиня в первый раз заговорила со мной об этом, мне захотелось разобраться в этом вопросе. Я спросил у Джорджа, слышал ли он когда-нибудь о такой группе. К моему удивлению, он ответил утвердительно. Да, такая группа существует, но никто не воспринимает ее всерьез. Скорее, это клуб мужененавистниц, где робких забитых жен превращали в женщин-питбулей. Короче говоря, эта группа опасна.
Но такова была Герцогиня: всегда и во всем она стремилась к совершенству, и это была ее последняя фишка – ее созависимость могла быть только самой серьезной в мире. У меня не оставалось иного выбора, кроме как смириться с этим и притвориться, что созависимость – это серьезно. С другой стороны, все, что могло заставить ее зачехлить топор войны, было мне на руку.
И тут я почувствовал игривый толчок локтем в бок.
– Что это ты задумал? – спросила она. – Я прямо вижу, как в твоей голове крутятся винтики.
– Ничего, – ответил я. – Просто думаю о том, как сильно тебя люблю.
– Я тоже люблю тебя и всегда буду любить.
Блин! Вторая часть ее реплики мне совсем не понравилась. Говоря, что всегда будет любить меня, она подразумевала, что любит меня не как жена, то есть плотски, в сексуальном смысле, а как отца своих детей, человека, с которым прожила вместе не один год, и это совершенно меня не устраивало. Я хотел плотской супружеской любви. Той любви, которая когда-то была между нами, до того, как я облажался и попался на удочку закона. И все же это годилось для начала, отправной точки, от которой я мог бы направить ее в нужную сторону.