Я невольно вздрагиваю при слове «письмо», Георгий замечает это и кивает:
– Ты верно угадала. Это было именно то письмо, которое ты нашла в одежде Самойловой…
– Откуда ты знаешь, где я его нашла?! – изумленно восклицаю я. – Я отдала тебе его, но ничего не успела сказать.
Я чувствую, как щеки мои загораются при воспоминании о том, что именно мне помешало. Георгий слабо улыбается:
– Да, сказать ты не успела. Но очень многое мы узнали от Дарьюшки и Луизы Вильбушевич…
– Иисусе! – Я невольно поминаю всуе имя господа. – А она тут при чем?!
– Луиза была любовницей Евгения Лешковского.
Я тупо моргаю. Но при этом у меня такое ощущение, что изумлена я вовсе не тем, что Луиза Вильбушевич тоже, как и Дарьюшка, оказалась любовницей Лешковского. Хотя это удивительно, да, конечно! Но что же, что еще кажется мне поразительным и досадным?
Да, поняла.
– Вы что, и Луизу среди ночи успели допросить?
Взгляд Георгия на миг ускользает от моего, но тут же его глаза вновь приникают к моим с прямодушным, бесхитростным выражением:
– Видишь ли, когда Вильбушевич и Дарьюшка начали давать показания, Птицын велел привезти и Луизу. Он счел, что всех участников этого дела следует допрашивать сразу, по горячим следам, ошеломляя их внезапностью вопросов, очных ставок, подавляя их способность к сопротивлению. Но ты хочешь узнать, что было дальше, или нет?
– Да, конечно, – вяло отвечаю я.
– Лиза, ты что? – чуть нахмурясь, спрашивает он. – Ты все обижаешься, что я отправил тебя домой? Но я не знал, что допрос начнется сразу, ночью! Не мог же я просить прокурора и всех прочих подождать, пока тебя снова привезут!
– Не мог, – киваю я. – Это было бы смешно, верно? А за Хоботовым все-таки съездили? За Петровским?
Георгий пожимает плечами:
– Они были в прокуратуре, когда я привез туда арестованных. И потом, не равняй начальника сыскной полиции и старшего следователя – и себя. Так ты будешь меня слушать или нет?
– Да я и слушаю.
– Итак, Наталья прочла это письмо и сразу поняла, что не все так просто со смертью ее мужа. Она заподозрила, что Николай стал жертвой шантажа и покончил с собой, испугавшись угроз. Наверное, у шантажиста и в самом деле были какие-то веские доказательства того, что именно Николай расквитался со своим отцом за смерть Стефании, послал к нему наемного убийцу… Конечно, это письмо было не первым. Вымогатель наверняка уже брал с Самойлова деньги раньше, и в конце концов тот понял, что это будет длиться бесконечно. Да и сумма была запрошена непомерная… И Самойлов предпочел разом все оборвать. Наталья, конечно, не знала, кто этот человек. Эта мысль, что она не может отомстить за смерть мужа, стала ее навязчивой идеей. В конце концов Лешковский, который испугался за ее душевное здоровье, решил увезти сестру из Минска. И увез – в Нижний Новгород.
В то же время в Минске жил и доктор Виллим Янович Вильбушевич. Как-то раз к нему пришла на прием молоденькая и хорошенькая женщина, которая жаловалась на жестокую бессонницу. Вильбушевич прописал ей снотворное, а когда снадобье не помогло, выписал и другое. Не помогло и это; вдобавок она стала жаловаться на головные боли и попросила опия. Вильбушевич выписал ей настойку опия, и больше пациентка не появлялась. Он и забыл про нее, убежденный, что лекарство помогло. А вскоре Вильбушевич получил письмо за подписью, как ты можешь догадаться, Ч.О. Милвертона. В послании было написано, что недавно отдал богу душу некий промышленник по имени Антон Антонович Харламов. Его наследницей осталась молодая вдова. При жизни мужа она была очень заботливой женой. Однажды, заботясь о его здоровье и убежденная, что лучшее лекарство от бед – это крепкий сон, она усыпила его с помощью настойки опия, которую ей дал любовник – доктор Вильбушевич. Автор послания требовал денег и обещал в противном случае сделать эту историю достоянием гласности.
Вильбушевич, который свою пациентку не только пальцем не тронул, но и мыслей-то никаких греховных о ней не имел, страшно возмутился и платить отказался, а вместо этого отправился к вдовушке, чтобы ее пристыдить: зачем-де распространяет о нем непристойные слухи? Он встретил лишь призрак прежней красавицы. Она поклялась, что и не думала его оговаривать. Оказывается, шантажист донимал и ее, а рыльце у вдовы было и впрямь в пушку. Поэтому она платила, сколько с нее требовали, каждую минуту трясясь от страха разоблачения… Тем временем Вильбушевичу пришло новое письмо, где шантажист уверял, что получил показания его помощницы-фельдшерицы, которая готова подтвердить: он давал опий женщине, своей любовнице. Эту фельдшерицу Вильбушевич недавно выгнал и понял, что она всего лишь хочет отомстить ему, но… он вовсе не был смельчаком. Настойку опия он давал пациентке? Давал! Промышленник умер? Умер… Кроме того, у Вильбушевича уже были на совести некоторые мелкие грешки, за которые его вполне могли лишить права практиковать. Он пораскинул мозгами и понял, что доказать свою невиновность не сможет, придется выкладывать деньги. Однако он вовсе не был богат. Заплатил шантажисту за молчание раз, другой, а потом понял, что этот негодяй вскоре приведет его к разорению. Вильбушевич посоветовался с дочерью – и та предложила уехать в Нижний Новгород, куда совсем недавно перебрался ее бывший любовник Евгений Лешковский. Луиза была в него влюблена по уши, только и мечтала выйти за него замуж, однако вот беда: Наталья Самойлова на дух Луизу не выносила, а Лешковский опасался раздражать богатую сестрицу, которая теперь щедро снабжала его деньгами для покупки старинных книг и слушалась каждого его слова. Поэтому он покинул Луизу, однако все же был искренне рад, когда она перебралась в Нижний Новгород и их тайные встречи возобновились.
Некоторое время Самойлова, Лешковский и Вильбушевичи прожили спокойно. А потом вдруг на прием к доктору явился некий невзрачный, тщедушный человек – и напомнил о той старинной истории. Теперь Милвертон сбросил маску… ты, наверное, уже догадалась, кем он был?
– Конечно, догадалась, – говорю я не без некоторого самодовольства. – Сразу, как только прочла письмо! Эту фамилию мог взять только человек, который без ума от рассказов Конан Дойла. Вроде тебя – или Сергиенко.
– Нет уж, вообразить меня в качестве шантажиста невозможно! – смеется Георгий. – Да и в Минске я отродясь не бывал. Итак, Сергиенко назвался Вильбушевичу, рассказал об источниках своей осведомленности: он работал письмоводителем в минской сыскной полиции, а потом и в прокуратуре, имел доступ к сведениям обо всех совершавшихся в городе преступлениях – а еще обладал невероятным нюхом на дела сомнительного свойства, на слабости человеческие, которыми можно поживиться. Он мог бы нажить огромное состояние шантажом, однако Сергиенко был еще страстный игрок и просаживал за картами все, что умудрялся, так сказать, «заработать». То есть Вильбушевич понял: он остается «источником дохода» для негодяя. Вдобавок Сергиенко потребовал, чтобы Луиза Вильбушевич стала его любовницей. Этот человек и впрямь имел невероятное чутье на все темные дела и делишки. Каким образом он проведал, что Луиза несколько раз делала тайные аборты, – неведомо, однако проведал… Луиза знала, что, откройся это, ей прямая дорога в тюрьму, – и вынуждена была согласиться на гнусные требования Сергиенко.
Между тем Лешковский заподозрил свою подругу в измене, и Луиза принуждена была рассказать ему, что жертвует собой ради отца. Лешковский мгновенно понял, что в Нижний перебрался тот самый человек, который некогда довел до самоубийства его зятя, и рассказал об этом сестре.
– Зачем? – удивляюсь я.
– То-то и оно… Лешковский постепенно утрачивал влияние на сестру. Она познакомилась с Сергеем Красильщиковым, начался роман… Лешковский встревожился, что дело может закончиться браком, и тогда он лишится возможности распоряжаться деньгами сестры как своими собственными. И решил отвлечь ее от Красильщикова самым действенным способом: рассказав о том, что Сергиенко теперь живет в Нижнем. Расчет оказался верен. Наталья вовсе не забыла покойного мужа, ненависть к его погубителю вспыхнула с новой силой. Она была готова на все, чтобы ему отомстить. Лешковский умело подогревал это страстное желание. Как ты помнишь, он был любителем старинных рукописей и знатоком мертвых языков. И вот как-то раз среди средневековых манускриптов ему попался на глаза один, где подробнейшим образом рассказывалось, как сделать человека рабом своего страстного желания. О нет, здесь шла речь не о любви, как в известном романе «Трильби»! Свенгали не более чем гипнотизер, шарлатан, а Лешковский воздействовал на сестру более изощренными методами. Ему надоело пользоваться ее щедротами: он решил получить ее деньги, сжив Наталью со свету, но методом столь хитрым и непостижимым, что заподозрить его в убийстве не могла бы ни одна живая душа. Одновременно он хотел прикончить и Сергиенко, избавить от него Луизу: одним ударом убить двух зайцев. Итак, сначала Лешковский укрепил в душе своей ветреной сестры желание отомстить Милвертону, а потом принялся делать ее послушным орудием этого желания.
Нижний Новгород. Наши дни
Что будет? Неужели их убьют – убьют сейчас?!
И вдруг Алена забыла обо всем, ощутив, как чьи-то пальцы коснулись ее рук. Чьи-то дрожащие, неловкие, холодные пальцы.
Да ведь это Света!
Так… никто не окликает их, не приказывает отойти друг от друга. Все тихо. Значит, в комнате никого нет. Их похитители вышли – наверное, чтобы решить, что делать с пленницами дальше. Ну что же – значит, у пленниц есть лишняя минута попытаться взять свою судьбу в свои руки.
Для этого эти руки надо прежде всего освободить.
Света шарила по запястью Алены, пытаясь сорвать пластырь, но напрасно, вслепую это сделать трудно. А вот расклеить рот будет полегче. Алена опустилась на корточки и подставила лицо под руки Светы. К счастью, та оказалась сообразительной и принялась цеплять кончиками пальцев края пластыря.
Вот беда! Врачи коротко стригут ноги, Свете никак не подцепить липкий край!
Поменялись. У Алены ногти были довольно длинные, дело сразу пошло веселей, но на щеках у Светы определенно останутся царапины.
Ладно, это ничего, до свадьбы заживет.
Послышался громкий облегченный вздох Светы, потом шепот:
– Алена, получилось! Что теперь? Я попытаюсь распутать свои руки, потом помогу тебе?
Алена закивала, промычала что-то утвердительное и заставила себя набраться терпения. Казалось, Света довольно долго не могла освободить руки. На самом деле, наверное, едва ли прошла минута, а она ликующим шепотом воскликнула:
– Готово! Теперь глаза… ой, больно! Давай скорей свои руки.
Ее пальцы терзали пластырь на Алениных запястьях, а она думала: хорошо, что это не скотч, его отклеить было бы еще труднее. И вдруг ни с того ни сего вспомнила, что почти такая же сцена была описана в дневнике Елизаветы Ковалевской. Там тоже двое развязывали руки друг другу… Вот это совпадение!
К несчастью, оно не одно…
В этот миг пластырь упал с ее запястий, и Алена чуть не взвыла от облегчения. Но оно было просто ничто по сравнению с блаженством, которое она испытала, когда содрала пластырь с губ и глаз и увидела напротив потную, красную, но оживленную Светину физиономию.
Свободны! Почти…
В комнате полумрак – окна плотно завешены.
Света кинулась к окну, развела в стороны шторы – и тут же издала короткий разочарованный стон. Алена глянула – на окнах решетки. Ну, этого надо было ожидать. Их не оставили бы одних в комнате, где можно вылезти из окна. Слишком много хлопот, слишком серьезно подготовились похитители, чтобы дать им возможность просто так сбежать.
Сбежать из…
Откуда?
Алена огляделась. Комната как комната, метров пятнадцать. Самая обыкновенная, необжитая, неуютная, из мебели в ней всего лишь стол, два кресла. Обои самые простые. Большие часы на стене.
Странно… Опять ощущение, будто она уже видела все это. Привычное dеjа vu!
Дверь закрыта. Она выкрашена белой краской и вся как-то странно истыкана примерно на высоте человеческого роста.
Что это такое?
У Алена вдруг закружилась голова. Она уткнула лицо в ладони. Что-то проплыло в голове, какое-то воспоминание… о чем?
– Посмотри! – послышался шепот Светы. – Ты только посмотри!
Алена открыла глаза и с трудом сфокусировала взгляд. Что-то синеет за решеткой, а позади – что-то сереет. Так… сереет двухэтажное длинное здание, синеет чей-то памятник. Да ведь это Ильич! Бюст Ленина стоит спиной к зданию школы!
– Невероятно! – прошептала Света. – Мы на улице Мануфактурной! В том самом доме!
Алена отвернулась от окна и уставилась на дверь, испещренную десятками меленьких дырочек.
Света узнала дом, а она узнала квартиру.
Так, значит, Алена кардинально ошиблась в своих аналитических выкладках. Отнюдь не сторонники Чупа-чупса, не защитники его «честного имени» завезли их со Светой сюда. Наоборот, здесь замешаны его враги, а может быть, и убийцы. Ведь именно на этой двери висел его портрет, утыканный метко брошенными дартами!
Вот они – следы дартов на двери. Словно отметины беспощадных пуль на стене, около которой расстреляли преступника…
Алена ошеломленно смотрела на эту истыканную остриями дверь, и вдруг она распахнулась.
Какой-то человек стоял на пороге и смотрел на них изумленно. Алена увидела его лицо, споткнулась от неожиданности, услышала потрясенное Светино восклицание, успела осознать, что ей ничего не мерещится, как бы невероятно ни было то, что она увидела, – и в ту же минуту дверь с силой захлопнулась, а из-за нее раздался сдавленный голос:
– Скорее ко мне! На помощь!
Алена ударилась о дверь, но тот человек был сильнее, дверь только слегка подалась и снова захлопнулась, а потом послышался топот двух пар ног, ее подперли еще надежней, и Алена билась напрасно, попусту, а с той стороны задыхающийся, хриплый голос кричал:
– Прекратите! Отойдите от двери, иначе стреляю!
Света вцепилась в ее руку, потащила куда-то в угол, но Алена вырвалась. Как всегда в минуты настоящей опасности, ею овладела не то чтобы смелость, а некая рассудительная холодность. Буйное воображение, которое было для нее источником несуществующих проблем и страхов, отключалось, на смену приходила сугубая логика. Именно поэтому Алена снова подскочила к двери и крикнула:
– А пистолеты у вас с глушителями? Никто не услышит выстрелов? И куда денете трупы? На «Скорой» вывезете? Под звуки сирены?
Света всхлипнула, прижала к лицу кулаки.
Алена оглянулась на нее. Да, черт… если для нее было потрясением увидеть этого человека, то каково Свете узнать, что один с тех, с кем она проработала столько лет, кого считала своим, совершенно своим, замешан в ее похищении!
Мало того, что их предал фельдшер Костя. В компании похитителей – Виктор Михайлович Суриков! Тот самый шофер, который с первой минуты возненавидел Алену. Который не далее чем сутки тому назад предупреждал ее, чтобы не лезла к Денисову…
А может быть, Чупа-чупс и его сторонники либо ненавистники тут вообще ни при чем? Может быть, Сурикова наняла жена Денисова, чтобы отвадил от супруга шалую бабенку?
Бред? Да ведь и ситуация совершенно бредовая! Сейчас, пока нет совершенно ничего конкретного, можно предположить любую причину их захвата, самую нелепую.
Но если так, если дело только в разборках с Аленой, зачем было тащить сюда Свету?
Под руку попалась? Нет, едва ли. В том-то и штука, что опасность в них обеих. А вместе они опасны лишь постольку, поскольку знают о кассете. И мы опять возвращаемся на круги своя – к Чупа-чупсу…
Пока мысли цеплялись одна за другую, за дверью слышался торопливый шепот. Видимо, похитители наспех совещались, обсуждали нештатную ситуацию, поломавшую их планы.
Алена суматошно огляделась. Кинуться к окнам? Решетки не решетки, но можно разбить стекло и поднять крик. Напротив школа – правда, теперь там полная тишина, наверное, идет урок, дети в классах, но все равно – вдруг кто-нибудь услышит крик, увидит, как выбили стекло?
А если не увидит и не услышит? Если похитители и впрямь решатся стрелять? И только синий Ильич станет свидетелем гибели двух женщин.
Между прочим, трупы на «Скорой» и впрямь можно вывезти куда угодно. А эта квартира… Она не похожа на обжитое человеческое жилье, слишком безлика. Очень может статься, что ее просто сняли, и, как это частенько бывает, вовсе не для тех людей, которые вели переговоры с хозяевами. То есть у похитителей есть все шансы замести следы, если они станут еще и убийцами.
Не хотелось бы.
Дверь распахнулась.
На пороге встал человек с пистолетом.
Это был не Суриков. Это был тот самый человек, который курил у подъезда, а потом пихал ствол пистолета в шею Алене. Плотный мужчина лет сорока с самым обыкновенным лицом не слишком-то выразительной лепки. Коротко стриженные волосы, тяжеловатое, кряжистое тело. Он снял свое длинное пальто и кепку и остался в черных джинсах и сером свитере. Алена почти не удивилась при виде его, потому что ожидала чего-то в этом роде с тех самых пор, как узнала комнату. Ну да, тот самый метатель дартов…
Что, он заметил Алену в пятницу вечером, когда она подглядывала в окошко? И решил наказать ее за нескромность, похитив? Шутки, шуточки… Ну, если он стреляет с той же точностью, что и дарты швыряет, тогда лучше быть поосторожнее. И не слишком полагаться на его милосердие.
Вдруг вскрикнула, прижав ко рту руки, Света. Алена покосилась на нее – и увидела в ее чертах безграничное изумление.
Вот те на! Но Света же не заглядывала вечером в то окошко! Она не видела этого типа. Почему же у нее такое лицо, будто она его тоже узнала?
Да и он смотрит озадаченно…
– Юрий Николаевич? – пробормотала Света. – Юрий Николаевич, это вы?!
Судорога прошла по его лицу. Пистолет дрогнул в руке.
Если бы на месте Алены была одна из ее лихих героинь, она, пожалуй, рискнула бы непременно броситься в этот момент на противника и завладеть его оружием. А вот Алена не рискнула. Иногда наблюдать жизнь интереснее, чем принимать непосредственное участие в ее событиях!