Даже бровью не поведя в сторону Смольникова, я бесстрастно обернулась к Петровскому:
– Полагаю, господин старший следователь, что в этой непростой ситуации вполне имеют право на существование два направления поиска. Господин Смольников пойдет своим путем, а я – своим. Но, полагаю, рано или поздно мы сойдемся для достижения единой цели.
Петровский махнул рукой: делайте, мол, что хотите. Итак, разрешение на самостоятельную работу мною было получено, и я не замедлила к ней приступить.
Для начала я направилась в редакцию «Нижегородского листка» и попросила дать мне перечни всех подписчиков двухгодичной давности. И тут меня ожидал первый – и весьма серьезный – афронт. Оказывается, дом, который сия контора в ту пору снимала и где хранила свои архивные документы, сгорел год назад. Разумеется, вместе со всеми бумагами! Служащий в рассылочной конторе долго сокрушался над тем, что не может мне помочь, а потом посоветовал собрать и опросить всех рассыльных. Может статься, они и вспомнят, кто и кому доставлял номера газеты два года назад. Беда только, что рассыльные часто меняются, а списки тех, кто работал в нужное мне время, сгорели при том же пожаре…
В окошко начал стучаться дождь, и мое настроение, и без того испорченное, вовсе скисло, как позавчерашнее молоко. С утра, уповая на внезапное и очень яркое солнышко, я отправилась без зонтика. То-то негодует теперь Павла, которая перед моим уходом устроила из-за этого зонта целую бучу! То-то задаст она мне, когда я ворочусь!
«Вечно считаете себя умней всех иных-прочих, барышня? – так станет шипеть Павла. – А посмотрите-ка на себя в зеркало! Нет, вы носик-то не воротите, вы гляньте, гляньте! Разве это госпожа следователь? Никак нет! Это госпожа мокрая курица! И шляпку попортили, и юбку! А блузка на что похожа?! А чистить, мыть кому? Павле! Кому больше?!»
Да это бы еще полбеды. Павла помешана на моем здоровье, в малейшем неровном вздохе или, господи сохрани, кашле она видит признаки надвигающейся скоротечной чахотки. Той же, которая безвременно свела в могилу мою матушку… Поэтому, ежели я явлюсь нынче с промоченными ногами и в сыром платье, мне обеспечен самый омерзительный напиток в мире – горячее молоко с медом и салом, а потом еще глинтвейн из красного вина, после чего я утром встану с гудящей головой, запухшими глазами и в полном упадке сил.
При одной только мысли о том, что ждет меня дома, мне вообще расхотелось туда возвращаться. Однако, присмотревшись к тому, что творилось за окном, я несколько воспряла духом. Тот же резкий ветер, который нагнал нынче тучи, кажется, и разгонит их. Похоже, дождик закончится через полчаса, так что, может статься, у меня есть надежда вечером избежать Павлиной воркотни. А провести эти полчаса вынужденного ожидания я решила с пользой: попросила у служащего дать мне подшивку «Нижегородского листка» за последние два месяца и принялась просматривать раздел объявлений. Но, листая, я вновь и вновь натыкалась взглядом на первую и вторую страницы, где печатались сводки с театра военных действий:
«ВОЙНА.
Наши потери.
Особый отдел главного штаба по сбору сведений об убитых и раненных в войну с Японией объявляет дополнительный список потерь офицерами с 11 по 25 августа сего года.
17-го Восточно-Сибирского полка убиты: капитан Попов Николай Иванович, поручик Золотов Степан Серапионович; ранены штабс-капитан Цволовский Петр Владимирович, поручик Богулов Алексей Алферович; ранен и остался в строю подполковник Зобинин Дмитрий Афанасьевич…»
Список продолжался на полколонки убористым шрифтом. В каждом номере помещены списки, которые вызывают слезы на глазах. У меня в Маньчжурии нет никого – ни брата, ни другого близкого человека, однако, читая эти имена, я отчего-то размышляю: каковы они были, эти павшие в чужой земле капитан Попов или поручик Золотов, кто оплачет их кончину? Но уж, во всяком случае, товарищи отомстят за их смерть. На нас, следователей, работников суда и прокуратуры, по сути дела, возложена та же миссия, что и на солдат, которые мстят за гибель однополчанина. Мы воздаем преступнику за отнятую им чужую жизнь. Это называется – торжество правосудия, восстановление справедливости. Впрочем, тут есть одно «но». Не беда, если слепая пуля, пуля-дура, унесет жизнь вовсе не того врага, который стал непосредственной причиной смерти Золотова и Попова. Скорей всего, так оно и произойдет! Пуля вправе ошибиться. Но не вправе ошибиться мы, работники правосудия. А если бы я думала иначе, то, может статься, мне было бы лучше бросить свою работу и уйти куда-нибудь – хоть на медицинские курсы, которые открылись в Санкт-Петербурге и где готовят милосердных сестер для действующей армии… Да, нам надо семь раз отмерить – и только один раз отрезать, только раз нажать на курок, но сначала пристально всмотреться в каждую из мишеней.
Именно этот ряд мишеней я и пыталась для себя определить, устроившись за колченогим столиком, на шатком стуле, над грудой газет.
Честно говоря, я и сама не знала, что ищу. Нечто, за что можно было зацепиться мыслью… Нечто, что подтолкнуло бы мою задремавшую, отчаявшуюся сообразительность!
И первое же объявление навело меня на некоторые размышления. Оно гласило:
«Оспу прививает по приглашению на дом фельдшер реального училища Ф.А. Шитовых. Оспопрививатель пользуется только свежим дебритом (телячий соскоб), относительно прививаемости и доброкачественности которого получена полная уверенность. Петропавловский переулок, дом Саяновой, номер два. Телефон реального училища от трех до четырех дня».
Любопытная фраза насчет «полной уверенности», которая «получена»… Фельдшер-оспопрививатель пытается уверить, что в его работе не бывает ошибок. А ну как они все же случаются? Люди по-разному воспринимают вторжение в свой организм чужеродного вируса. Что, если Самойлова и неизвестный из пятого вагона оказались жертвами недобросовестного лекаря? Нет, это не обязательно мог быть фельдшер реального училища, однако надобно проверить всех частнопрактикующих медиков. Но сначала следует уточнить у наших экспертов, не находили ли они следов хоть какого-то врачебного вмешательства в телах Самойловой и неизвестного, следов того же оспопрививания… Они могли при осмотре принять сей след за случайную царапинку, однако может статься, что именно этот путь и приведет нас к разгадке…
Я достала из портфеля блокнот и записала: «Можно ли обнаружить в мертвом теле по истечении времени следы дебрита (телячьего соскоба), или он разлагается в организме? Если оно так, то сколь скоро и точно ли без всякого остатка?»
И вот еще какая догадка меня осенила. Самое невинное вещество может вызвать в человеческом организме непредсказуемую и погибельную реакцию. К примеру сказать, я однажды чуть не отдала богу душу из-за… отреза китайского шелка. Мы с Павлой зашли в мануфактурные ряды Нижегородской ярмарки в поисках материи на мою новую блузку. Нам обеим приглянулся серенький шелк в меленькую белую и черную полосочку. Очень элегантный! В своем воображении мы уже скроили и даже пошили хорошенькую блузочку. Павла пощупала шелк и восхитилась его качеством. Я тоже коснулась его пальцами… и в то же мгновение у меня сделался сильнейший горловой спазм. Дыхание мое пресеклось, я не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть. Несколько секунд я стояла, делая судорожные движения горлом, легкие готовы были лопнуть, и уже перед глазами моими начал меркнуть белый свет, когда на меня обратил внимание приказчик. Он ринулся ко мне, выхватил шелк из моих рук и буквально вытолкал меня за дверь лавки на свежий воздух. И через показавшуюся вечностью долю секунды мне наконец-то стало легче! Я смогла перевести дыхание, спазм прошел, мрак перед глазами рассеялся. Я была почти в обмороке от пережитого потрясения – не лучше выглядела и Павла. Благословенный приказчик принес мне воды и объяснил, что его сестра так же странно переносит прикосновение к кошачьей шерсти. Даже одного присутствия кошки в комнате довольно, чтобы вызвать у нее приступ сильнейшего удушья! Но приказчик на опыте убедился, что довольно только удалить раздражающий объект, чтобы спазм прошел, однако, надо думать, если продолжать соприкосновение с ним, человеку и впрямь может прийти конец. Дай бог здоровья этому приказчику!
Если организм столь болезненно реагирует на кошачью шерсть или на прикосновение к скользкому китайскому шелку, то наверняка и некоторые медицинские сыворотки могут вызвать схожие ощущения. Например, тот же дебрит…
Предположим, я – практикующий фельдшер, который зарабатывает немалые деньги на оспопрививании. И вдруг пациентка (пациент) внезапно умирает в моем кабинете во время приема. Что и говорить, сие равнозначно моей собственной погибели. Кабинет можно закрывать, практику – продавать, ибо, хоть ты и не виновен, все равно навеки останешься заклеймен: ведь ты стал невольной причиною смерти человека! Так разве я не вылезу вон из кожи, чтобы замести следы этой внезапной трагедии?!
Если организм столь болезненно реагирует на кошачью шерсть или на прикосновение к скользкому китайскому шелку, то наверняка и некоторые медицинские сыворотки могут вызвать схожие ощущения. Например, тот же дебрит…
Предположим, я – практикующий фельдшер, который зарабатывает немалые деньги на оспопрививании. И вдруг пациентка (пациент) внезапно умирает в моем кабинете во время приема. Что и говорить, сие равнозначно моей собственной погибели. Кабинет можно закрывать, практику – продавать, ибо, хоть ты и не виновен, все равно навеки останешься заклеймен: ведь ты стал невольной причиною смерти человека! Так разве я не вылезу вон из кожи, чтобы замести следы этой внезапной трагедии?!
Я вновь вернулась к объявлениям, делая новые и новые заметки в своем блокноте: выписывала все попавшиеся мне адреса врачей – гинекологов (Полякевич И.К., Большая Покровская, дом Колчина, квартира тринадцать), дантистов (К.И. Геронимус, там же, квартира пять), офтальмологов (Пискун П.И., Малая Покровская улица, собственный дом)…
А что? Чем черт не шутит?! У врачей в кабинетах всякое может случиться.
Потом взгляд мой скользнул по новому объявлению:
«Обеды из трех блюд – десять рублей. Здесь же сдается комната. Варварка, дом шестнадцать Власовых (напротив церкви). Квартира В.Д. Медведевой».
Наверняка для этой В.Д. Медведевой смерть одного из столующихся у нее людей стала бы крахом всего ее предприятия! Она наверняка тоже попыталась бы избавиться от трупа, призвав на помощь все имеющиеся средства и силы!
Выписываю адрес Медведевой и еще трех особ, предлагающих дешевый стол.
Можно не сомневаться, что всеми силами оберегала бы свою репутацию и вот эта дама, давшая в «Нижегородский листок» объявление следующего содержания:
«Оперная артистка Е.А. Китаева-Каренина возобновила уроки пения (solo) и уроки выразительного чтения (декламация, мелодекламация). Постановка голоса. Прием для переговоров от пяти до семи вечера ежедневно. Мартыновская улица, дом восемь».
Вообразив себе оперную певицу Китаеву-Каренину в образе Лючии де Ламмермур (как-то видела открытку – литографию ее в костюме ламмермурской невесты), я покачала головой. Вот Наталья Самойлова приходит на урок мелодекламации к госпоже Китаевой, вот падает замертво от неизвестной причины, а тут в прихожей очень кстати случается сундук…
Сюжет даже не для оперы – для оперетки!
Нет, кажется, я иду по ложному пути. Ведь этак можно до чего договориться? До того, что и уважаемый господин Карелин, фотограф и живописец Императорской Академии художеств, в своем ателье, расположенном на углу Варварки и Малой Печерской, ловко орудует мясницким ножом, а потом прячет в рогожные кули части тела какого-то незадачливого клиента.
А голову? Голову он оставляет для украшения ателье?
Юмор мой был именно таков, какой называют юмором висельника. Я с отвращением воззрилась на картинку в разделе объявлений: женская отрезанная голова с длинными-предлинными волосами… Ну вот, теперь мне всюду отрезанные головы будут мерещиться, а ведь это всего лишь реклама средства для улучшения волос.
Уныло пробегаю глазами текст:
«Я, Анна Чилляг, вырастила свои необыкновенно длинные (в 185 см длиной) волосы, напоминающие волосы Лорелеи, благодаря четырехмесячному потреблению особой, мною самой изобретенной помады. Помада эта признается хорошим средством против выпадения волос и в то же время содействует их рощению и укреплению их корней. Она также придает тусклым волосам весьма яркий и красивый каштановый оттенок, который украсит обладательницу волос лучше любых драгоценностей.
У мужчин получается благодаря этой помаде сильный и здоровый рост бороды, усов, а также, даже после однократного применения, натуральный блеск волос на голове и бороде. Вместе с тем помада предохраняет волосы от преждевременной седины даже и в старческом возрасте.
Цена банки три, пять и восемь рублей. Представитель для Нижнего Новгорода и Нижегородской губернии Вильбушевич Л.В. Имеется телефон».
Я снова и снова перечитываю сие объявление… Нет, меня по вполне объяснимым причинам не заинтересовали чудесные преображения, кои наступают после употребления сей помады для усов и бороды. Мало меня также волнует влияние сего волшебного средства на рост и укрепление волос на голове. Мои собственные волосы вполне хороши. А Павла, причесывая их, даже ворчит втихомолку, что на эту гриву гребней не напасешься. Цвет моих волос тоже достаточно красив без всякой помады. Но при чтении сего объявления мне вдруг вспомнилась негодующая фраза Лешковского, брата Натальи Самойловой: сестра-де его, при пагубном влиянии Красильщикова, связалась с какой-то авантюристкой, покупает у нее помаду для волос и красит их. Помню, тогда я даже огорчилась, что цвет роскошных кудрей Самойловой – не натуральный.
А что, ежели в помаде содержатся какие-то вредные вещества, способные причинить человеку смерть? И это произошло с Натальей Самойловой… Что, ежели наш доктор не сыскал следов отравления лишь из-за несовершенства своей техники? Ведь отрава проникла в организм не обыкновенным путем – через рот и желудок, а через кожу головы…
Права я? Нет? Надо обдумать следующий шаг…
Я оглянулась. Редакционный служитель куда-то вышел, я осталась в приемной комнате одна. Но он вот-вот вернется, так что времени на обдумывание у меня особо не было. А на стене я увидела телефон…
Я приложила слуховую трубку к уху и постучала по рычагу.
Обыкновенно телефонистки заставляют нас ждать непомерно долго, но тут станция отозвалась немедленно.
– Третья! – мелодически отрапортовала телефонистка. – Слушаю.
– Алло, барышня! – торопливо произнесла я в переговорную трубку. – Соедините меня с квартирой Вильбушевич.
– Соединяю, – пропела телефонная сирена.
Надобно сказать, что метафора сия не случайна. Все телефонистки обладают весьма приятными и певучими голосами, словно ставили их непосредственно на уроках у г-жи Китаевой-Карениной (solo, декламация, мелодекламация).
– Слушаю вас, – раздался спустя некоторое время рокочущий мужской голос.
Вот те на! Неужели Вильбушевич Л.В. – это мужчина?! Судя по голосу, он плотного сложения, может быть, даже толстый… и к тому же лысый, я готова пари держать, что он лысый, точно бильярдный шар! А как же волшебное средство Анны Чилляг?
– Слушаю? – повторяет толстый и лысый Вильбушевич с оттенком раздражения. – Алло? Кто говорит?
Я мысленно сама себя толкаю в бок: ну, давай же! Действуй!
– Извините, сударь, – лепечу я искательным голоском. – Я позвонила по телефону Вильбушевич Л.В., оттого что он указан в объявлении…
В трубке раздается что-то вроде протяжного раската грома. Но ни слова разобрать невозможно.
– Что-что? – переспрашиваю я испуганно.
– Мамзель Вильбушевич здесь более не обретается! – рявкает мне в ухо «толстый и лысый». – Съехала восвояси! Так что оставьте меня в покое и более не звоните!
Я от растерянности помешкала, прежде чем спросить, куда же съехала Вильбушевич, только мгновение, однако этого вполне хватило, чтобы неизвестный господин дал отбой.
Смотрю в трубку, хлопая глазами, словно надеюсь там что-то увидеть, потом стучу по рычагу.
– Алло, станция слушает! – раздается певучий голос сирены.
– Барышня, извините, но связь прервалась, – искательно говорю я. – Не могли бы вы вновь дать мне квартиру Вильбушевич?
– Отчего же, – любезно отвечает сирена. – Да ведь связь снова прервется!
Право, она философка! В самом деле, рано или поздно рвется всякая связь. Но ежели исповедовать такое убеждение, надобно идти работать куда угодно в другое место, только не на телефонную станцию.
– И все же давайте рискнем, – нетерпеливо говорю я, опасливо косясь на дверь. Вот-вот служащий вернется – неудобно, что я без спросу телефоном пользуюсь.
– Простите, сударыня, коли решусь вмешаться, – подает голос сирена, – однако вы бы лучше к этому абоненту более не обращались. Я ведь не вас первую соединяю, а он постоянно отключается. И мои товарки то же самое говорят. Мы волей-неволей некоторые разговоры слышим. Работа такая, простите великодушно! Оттого я знаю: сей господин – батюшка той Вильбушевич, которая вам нужна. Они поссорились – не понравилось ему, что дочь занялась продажей помады. Вы ведь насчет помады Анны Чилляг разузнать пытаетесь?
– Да, – бормочу я.
– Ну так Вильбушевич Л.В. съехала на другую квартиру, к Ярошенкам. Ежели угодно, я вас с ними соединю.
– Благодарю, – растерянно отвечаю я, пораженная осведомленностью сирены.
Вот, значит, как! Получается, эти барышни волей-неволей слушают наши разговоры?! Скольких же секретов обладательницами стали они! Ведь нынче люди настолько освоились с телефоном, что свободно переговариваются о самых разных делах! Государственные чиновники – о службе, дамы поверяют приятельницам и родственницам самые интимные тайны. Да взять хотя бы нас, работников юстиции! Мало ли какой тайны касаемся мы в наших переговорах! А ну как иная из барышень захочет воспользоваться полученными сведениями да начнет шантажировать неосторожных болтунов и болтуний? Ох, надобно впредь быть осторожнее в переговорах! Боюсь, что отныне я не смогу отделаться от мысли, что меня постоянно слушает чье-то досужее ухо!