– Небось, фэйсы наши запомнил.
– Когда бы он успел?
– Да пока мы за столом расслаблялись.
– Он мордой вниз лежал.
– Береженых бог бережет.
– Ну тогда и кончай его сам.
М. К. не хотел открывать глаз, надеялся, обойдется, но теперь положение действительно выглядело отчаянным.
За правую руку его держали. Он резко открыл глаза и сложил из пальцев левой защитный иероглиф.
– Глянь, он распальцовку нам делает.
Кисть левой руки яростно, изо всех сил припечатали каблуком к полу.
Затем по горлу провели, казалось, полосой раскаленного металла, и тело окончательно перестало ему подчиняться.
Воскресенье1. У автобуса она заметила «Алешу Поповича» с черной повязкой на рукаве. Около водительской двери топтался Иван Александрович с сигаретой. Желтые прокуренные пальцы, желтые листья над головой…
«Алеша» кивнул ей и куда-то убежал, она подошла к И. А., поздоровалась.
– Вы знаете, почему отсюда везут? Потому что он здесь работал?
– Думаю, не только поэтому, – И. А. стряхнул пепел, посмотрел в сторону – на желтые корпуса, затем на нее.
– Думаю, потому, что у него самого были кое-какие паранормальные способности. Во всяком случае, я думаю, так они думают, – он повел рукой, в которой держал сигарету, вслед убежавшему «Поповичу». – А здесь, как-никак, Институт мозга… Кроме того, у него не осталось никаких родственников.
Татьяна тоже закурила. За стеклами автобуса виднелись незнакомые лица.
– Гроб будет закрытый. Говорят, его здорово изуродовали.
– Кто его убил?
– Пока неизвестно. Вряд ли спецслужбы. Может, конкуренты… Вы знали, что у него была доля в мусорном бизнесе? Но вообще-то вряд ли. Похоже на обыкновенных грабителей. Домушников. Представляете, все произошло на моей бывшей квартире, она ведь ему принадлежала. Приехал туда в неподходящий момент. Наследили ужасно. Говорят, какие-то свиньи и варвары. Но свиней и варваров слишком много, так что кто именно – непонятно.
2. Из двухэтажного здания четверо в темных плащах вынесли гроб.
громким шепотом продекламировал И. А.
Вновь появился «Алеша Попович», взял ее под локоть.
Гроб задвинули в черный похоронный автомобиль. «Четыре капитана» сели туда же, остальные провожающие поднялись в автобус.
«Алеша» сел рядом с ней. От него заметно пахло валерьянкой, но из-под этого густого запаха уголком выглядывал запах алкогольного перегара.
– Ритуал, – со вздохом произнес «Алеша», поправляя галстук.
Автобус выехал с территории института, повернул направо, проехав у самой телевизионной башни, поднялся на Кантемировский мост.
– Грустно, – сказал «Алеша». – Как ни крути, а целый этап жизни заканчивается.
Татьяна вынуждена была себе признаться, что думает примерно то же самое, но ей было неприятно слышать эти слова от «Алеши». Другом покойного он не был, а только, насколько она могла судить, по-черному ему завидовал, хотя скрытый конфликт между Алешей и М. К. помог в прошлом ей и ее сыну.
– Что все-таки случилось с М. К.? Как он погиб?
– Ну, что случилось? Судя по всему, обычные мелкие бандиты. Правда, что странно, вошли в квартиру без взлома.
– То есть?
– Ничего удивительного – вы же знаете эту квартиру, она в прошлом профессору принадлежала, – движением головы он указал в сторону И.А., сидевшего по другую сторону прохода. – Там дверь можно было открыть только так, простой отмычкой. М. К. новых дверей поставить не успел, даже замков не поменял. Сейчас разные версии отрабатываются – вплоть до бывших жильцов, он же коммуналку расселил, когда квартиру приобретал. Интересно, что соседи по лестнице слышали выстрел. В коридоре есть след от пули. Тоже, конечно, люди! Могли бы хоть в милицию позвонить. Когда бы она приехала, тоже еще вопрос, но ведь и звонить не стали! А вы, Таня, часом, не знаете, был у М. К. пистолет?
– Вполне возможно, но точно не знаю.
Автобус проехал мимо метро «Лесная». Ей вспомнился старый «пежо» М. К., безумные ночные поездки. Как они колесили по этим кварталам! Короче, погрузившиеся в пучину времени, как Атлантида, семидесятые годы.
«Алеша» тоже замолчал, задумался о своем.
3. Еще ей вспомнилось, как в 91 году, через пару недель после путча, раз в жизни ей довелось побывать в Париже. Это была единственная их совместная туристская поездка с М. К.
Они подали документы в консульство в середине августа. Когда-то, в конце семидесятых, когда М. К. еще уговаривал ее выйти за него замуж, одним из основных аргументов было – попытаться вместе уехать (или бежать) на Запад. В горбачевскую эпоху начала стремительно раскручиваться его карьера модного гипнотизера, и на Запад он больше не рвался – по крайней мере, до начала 91 года.
До него (через коллег) стали доходить слухи, что что-то готовится. Он начал бояться. И снова предложил ей попытаться уехать. Ее собственная жизнь в это время, как ей казалось, зашла в абсолютный тупик.
Когда в семьдесят шестом после кратковременного отсутствия нашелся Гоша, он оказался на двадцать лет старше ее и ее мужа. Поначалу необыкновенность ситуации, казалось, с ней примиряла. Но вскоре стало ясно, что от их сына в этом скрытном старике осталось очень мало – в лучшем случае он годился на роль дальнего родственника.
У Гоши, правда, успел родиться сын – он женился на женщине, которая была моложе его матери. Ему очень хотелось продолжить свой род. Но время неумолимо – ребенок родился, но Гоша начал дряхлеть, еще больше замыкаться в себе. Она пыталась сблизиться с внуком – но в 91 году мальчику исполнилось 15 лет. У него начинался трудный возраст.
У ее мужа, В. Ф., по-видимому, наступил мужской климакс – он стал в быту абсолютно невыносим.
Короче говоря, она согласилась поехать с М. К. в Париж.
Французы дали им визу, как только закончился путч. Несколько дней невыносимой тревоги остались позади – и теперь М. К. уже не очень хотел ехать, но все же поехал. Чего он теперь не хотел точно – так это навсегда оставаться за границей.
От этой поездки ее память сохранила не так уж много. Ощущение необычно теплого сентября в огромном, шумном, как ей показалось, очень праздничном городе.
Говорят, из всех столиц, именно у Парижа самый большой городской центр.
Столики бесчисленных кафе под сенью только-только начинающих желтеть платанов, выбегающие к самой кромке тротуаров.
Букинисты у своих зеленых лотков, на ночь запирающихся на ключ, над уютно-неширокой Сеной.
Ощущение бесконечных возможностей, которые не для тебя, возможностей, о которых ты даже не догадываешься, но, странно, не очень завидуешь и не очень об упущенном жалеешь.
Фраза какого-то из этих французов, из этих французских писателей: «Grand Peut-Etre» – «великое может быть». Кто это написал – Флобер, Анатоль Франс? И какой смысл он в это вкладывал?
Город, в котором океан возможностей подступает к самым стенам. Хотелось бы, конечно, подольше пожить на таком берегу.
4. – Интересно, что теперь со всем этим будет? – они пересекали Пискаревский. «Алеша» вновь смотрел на нее.
– С чем с этим?
– Покойник должен был много всего по себе оставить. Недвижимость, капитал. А наследников у него никаких…
– Я об этом мало что знаю. Со мной он ни о чем подобном не разговаривал.
Перед крематорием «Алеша» достал из портфеля фляжку коньяка, предложил Татьяне. Когда она отказалась, в два глотка выпил все сам.
Прошли в траурный зал.
Татьяна далеко не первый раз бывала в крематории. Хотя в их семье покойников чаще закапывали по старинке в землю, провожать в последний путь приходится не только родственников. Но и в крематории, перед тем, как тело отправится в печь, обычно гроб стоит открытым.
Открытым – для последнего прощания. Ты видишь застывшие черты знакомого лица, можешь подойти, прикоснуться.
Здесь все было не так. Закрытый дорогой гроб на подиуме – символ последнего пути в неизвестность. Собственно говоря, ты даже не знаешь, что лежит внутри. Символ неизвестности в квадрате. Отправь то, не знаю что, туда, неизвестно куда…
Стоя в траурном зале, она впервые внимательно оглядела присутствующих. Малый зал, народу не так уж много.
Примерно половина – ничем особо не запоминающиеся товарищи в темных костюмах с галстуками – очевидно, коллеги М. К. по работе в спецслужбах.
Самый заметный здесь – седой краснолицый «Алеша Попович». Длительное пребывание на пенсии плюс пристрастие к выпивке заметно расшатали в нем железную дисциплину.
Несколько человек из института, где М. К. долгое время возглавлял лабораторию. Возможно, кто-то из них участвовал во вскрытии его тела?
Большая часть остальных – сотрудники нескольких фирм, созданных М. К., когда его деловая карьера стремительно пошла вверх в девяностые годы.
Большая часть остальных – сотрудники нескольких фирм, созданных М. К., когда его деловая карьера стремительно пошла вверх в девяностые годы.
Разумеется, пересечение этих трех категорий – не совсем пусто.
Отдельно стоящий интеллигент – И. А. Суетливый распорядитель – от крематория.
У всех в руках цветы, у некоторых даже венки. У нее – купленный возле метро букет хризантем, у И. А. – похоже, просто садовые ромашки, срезанные на даче. «Алеша Попович», по-видимому, достал свой букет из портфеля. Поскольку гроб закрытый, не очень ясно, куда все это класть, – но тут помог распорядитель, сотрудник крематория, предложив цветы и венки сложить на крышку сверху.
Ее удивило количество женщин с заплаканными глазами – три или четыре. Татьяна знала двух из них – постаревшую секретаршу лаборатории, где работал М. К., и молодую бухгалтершу из его экспортно-импортной фирмы. Ну нет, она сама об М. К. плакать не будет.
Все-таки хотелось бы знать, действительно ли М. К. убили случайные бандиты? Кто знает, может быть, в зале находится истинный заказчик преступления или даже кто-нибудь из исполнителей? Кому смерть М. К. была выгодна? Его квартиры, за отсутствием наследников, отойдут государству, но есть же еще недвижимость, принадлежащая фирмам, капиталы, оборотные средства, – вскоре пойдет дележ того, что можно поделить, и о многом, наверное, можно будет догадаться. Только мне это не интересно. С печалью, холодно, отчужденно Татьяна оглядывала лица собравшихся.
Еще одна мелочь привлекла на минуту ее внимание – до этого она ее не заметила, вероятно, из-за цветов. Двое из четырех капитанов (как она продолжала про себя называть молодцев, ранее несших гроб) держали перед собой малиновые подушечки. На одной краснел одиноко какой-то орден, на другой – желтели две медали. М. К. никогда не говорил ей о своих наградах.
С возрастом, увы, начинаешь соображать куда медленнее – с большим запозданием задаешь себе самые очевидные вопросы. Поминки – наверняка ведь они входят в программу. Кто, где, как будет их проводить? Скорей всего, позовут и ее – соглашаться или отказываться? Поминать М. К. в компании его сослуживцев – по КГБ, по секретной лаборатории и по бизнесу – ей совсем не хотелось. А если отказываться – то под каким предлогом? Почему она не подумала об этом раньше? От этих мыслей Татьяна расстроилась еще больше.
5. С помощью дистанционного пульта распорядитель включил ненадолго запись – орган, Бах, небесная трагическая ясность. Затем, заглянув в бумажку, выключил музыку. «С прощальным словом от имени коллег и товарищей покойного выступит Попов Алексей Сергеевич». Краснолицый седовласый «Алеша Попович» тяжело шагнул вперед, откашлялся, обвел взглядом собравшихся в зале.
– Миша! Столько вместе пройдено дорог… Что же с тобой случилось? Ты пал в неравной борьбе с человеческим отребьем, которому не место в нашей жизни. Клянусь, Миша, твои убийцы будут наказаны! Нет, недолго им топтать эту землю! Ты прожил богатую жизнь, в которой было место подвигу! Но ты бы мог прожить еще много лет! Да будет тебе прах… земля… пухом! – «Алеша» заметно смутился, вытер лоб платком и отошел в сторону.
– С прощальным словом выступит представитель медицинского центра «Надежда»! – лоб крематорского распорядителя церемонии, несмотря на густо наложенный грим, был покрыт каплями пота.
Вперед вышел худощавый молодой человек в темно-синем, очень хорошо сшитом костюме. У него были черные бегающие глаза и длинные пальцы музыканта. Возможно, тоже гипнотизер, подобно М. К.? Татьяна его не знала.
– В последние годы Михаил Константинович все силы своей души бросал на служение людям. Поистине неоценим его вклад в борьбу за здоровье народа! Его усилиями в это трудное время был создан ряд центров медицинско-психологической поддержки, наш петербургский центр «Надежда», центры в Москве, Нижнем Новгороде и Самаре, планировалось открытие центра на Дальнем Востоке. Михаил Константинович был также успешным бизнесменом, однако забота о людях всегда была для него главным, благодаря его усилиям наши центры никогда не испытывали недостатка в средствах, что позволяло оказывать бесплатную помощь наиболее обездоленным членам российского общества. Безвременная гибель Михаила Константиновича для нас – тяжелый удар. Но вся ваша жизнь, Михаил Константинович, для нас – пример торжества духа над материей. Слышите ли вы нас? Мы клянемся не жалея себя продолжать ваше святое дело!
Закончив свою речь, молодой человек тоже отошел в сторону.
Распорядитель снова заглянул в бумажку, но, не дожидаясь, пока он объявит следующего выступающего, Татьяна сделала шаг вперед. Заметив это, «Алеша Попович» потянул распорядителя за рукав, а когда тот тоже обратил на нее внимание, что-то прошептал ему на ухо. Распорядитель кивнул и объявил:
– Слово предоставляется близкому другу покойного Татьяне Владимировне Краснопольской.
Татьяна еще раз оглядела зал. Кто из них искренне жалеет об ушедшем? Вероятно, И. А., но только потому, что возможность продолжения его драгоценной работы снова оказывается под вопросом. Возможно, «Алеша» – не слишком-то приятно потерять в таком возрасте привычный повод для зависти и обиды, да и напоминает о близости собственной смерти. Быть может – заплаканные женщины, еще недавно таявшие от взгляда М. К., поддаваясь его обаянию (или гипнозу), хотя они, наверное, скоро утешатся. А она сама? Каковы сейчас ее чувства?
– Я бы хотела сказать совсем немного. Давайте не забывать, что М. К. был человеком. Как во всяком человеке, в нем было хорошее и плохое, но последней правды о нем никто из нас никогда не узнает – как не узнают никогда нашей последней правды другие. Как говорится, знать ее может один только Бог. Перед нами – тайна. Тайна того, кем человек был, тайна того, куда он уходит, – она подошла вплотную к гробу, прикоснулась к его деревянной скорлупе. – Давайте не будем забывать об этой тайне.
Внезапно ей тоже захотелось плакать, она с трудом удержалась.
– Прости нас, Миша, – добавила она совсем тихо.
6. Церемония продолжалась еще около получаса. Потом распорядитель предложил желающим прикоснуться к гробу. Когда все опять встали вдоль стен, он вновь включил запись органной музыки и нажал новую кнопку. Середина подиума плавно пошла вниз.
На выходе из траурного зала к Татьяне подошли «Алеша Попович», крематорский распорядитель и черноглазый молодой человек от центра «Надежда». Не дожидаясь приглашения, Татьяна поспешила объяснить, что на поминки поехать не сможет.
– Понимаете, Татьяна Владимировна, мы вообще-то хотели обратиться к вам с другой просьбой, – сказал распорядитель.
– Как к близкому другу покойного, – добавил молодой человек с руками пианиста.
– Короче, у него ведь нет близких родственников, так? – вмешался «Алеша Попович». – Ну, не могли бы вы получить урну с прахом? Через несколько дней за вами заедут, и состоится захоронение праха в колумбарии.
– Придется подождать часа два, – сказал распорядитель. – Внизу есть зал ожидания.
– Вас будет ждать такси, дорогу мы оплатим, – уточнил черноглазый.
Татьяна согласилась.
Андрей Дубинский Как я стал предателем Рассказ
Брезгливость – величина переменная.
Три года назад я тщательно мыл кружку, в пяти водах и семи мылах. Три года назад нам, кроме еды (тогда еще еды, не жратвы), одежды, спиртного, дисков, доставляли даже моющие средства.
Сейчас я едва-едва ополаскиваю кружку в ржавой бочке, куда набирается дождевая вода. В той же бочке моют свои кружки все. Лениво, безразлично, молча. Дизентерией, кишечной чумкой и ногтеедкой мы перестали болеть год назад – организм уже не реагирует на все эти микробы. Или микробы ушли отсюда. Или их выжгла война. Без разницы.
Знаете ли, когда три дня без передышки бомбят, когда три дня горит земля, и воют твои братья, с которых слезает кожа, и небо прокопченное сыплет и сыплет снарядами – какие тут могут остаться микробы? Когда черная точка падает с неба, бьется об землю, и белое облако тридцать на тридцать, а потом срабатывает поджиг, и шар огня выедает воздух – какие микробы, какие бактерии. Только пепел и вонь.
Последнего медика мы повесили в прошлом году. Он сетовал на то, что лекарств вообще не осталось, и вместо анестезии раненым (тогда еще были раненые) вливали в глотку спирт да покрепче привязывали увечное тело к койке. Так и ковыряли внутренности орущему от боли бойцу. А потом мы узнали, что медик из тайных своих запасов колет себе морфий, чтобы забыться. Когда мы его повесили, синие неделю практиковались в стрельбе по трупу.
Тогда еще было достаточно патронов. И у них, и у нас.
Многое растворилось в памяти. Я лишь помню – три года. Вместо обещанных полутора лет – три года местных жужжащих вшей, непрекращающегося дождя и одичания. Где-то в пыльных уголках памяти – речи статных красивых людей, что-то про патриотизм и вызов человечеству, какие-то комитеты с ненужными подарками (все это барахло сначала бережно хранилось, потом отправилось в энергоблок, на сжигание), кто-то с дежурной улыбкой дарит мне цветы, кто-то обещает все мыслимые и немыслимые блага после победы.