Они провели вместе весь день. Большую часть утра заняли дела, связанные с «Кресуэл энд Грейвс», фирмой по производству консервов, которую Милли унаследовала от отца. После чая они обсудили улучшения, предпринятые в Хенли-Парке в этом году. А перед тем, как Венеция прислала записку с просьбой подождать ее в кабинете, Фиц показывал Милли изменения, которые он произвел в их городском доме за время ее отсутствия.
Казалось бы, стольких часов непрерывного общения должно быть достаточно. Но чем больше Милли смотрела на мужа, тем больше ей хотелось смотреть на него. Собственно, так было всегда. Однако сегодня было хуже, чем обычно. Сегодня, сойдя с поезда, она обнаружила, что он избавился от бородки, которую носил последние два года. От одного взгляда на его выразительные черты, открывшиеся ее взору, у нее перехватило дыхание.
Хотя Фиц был близнецом Хелены, он был больше похож на Венецию — темноволосый и голубоглазый. Великолепный мужчина, к большому огорчению Милли. Но, если она влюбилась в него из-за красоты, то оставалась влюбленной в своего мужа, потому что не мыслила свою жизнь с кем-нибудь другим.
Полчаса назад, когда он показывал ей одно из своих приобретений, сверкающий новый комод, покрытый голубой эмалью, расписанной белыми маргаритками — шутка, понятная только им двоим — они так смеялись, что им пришлось прислониться к стене, чтобы устоять на ногах. После этого Фиц так улыбнулся ей, что Милли показалось, будто она парит над облаками.
Но сейчас он сосредоточенно слушал ее рассказ о том, что произошло на лекции в Гарварде, рассказ с куда большими подробностями, чем те, что она сочла нужным сообщить ему в телеграмме, посоветовав не задавать Венеции слишком много вопросов и проявить понимание к ее настроению. Не то чтобы Фиц нуждался в подобных напоминаниях — на его тактичность и участие всегда можно было положиться.
— Мне кажется любопытным, что она не выглядит рассерженной, — сказал он. — Ты заметила, что с момента приезда она словно витает в облаках? Она огорчена, печальна, но не сердита.
Милли задумалась на минуту, затем покачала головой. Не потому, что она была не согласна с мужем, а потому, что с момента возвращения она никого не замечала, кроме Фица.
Раздался стук в дверь кабинета, и Венеция проскользнула внутрь.
— Извините, что заставила вас ждать. Ко мне зашла Хелена. Не представляю, почему она так беспокоится обо мне. Лучше бы она побеспокоилась о самой себе.
Милли всматривалась в ее лицо, пытаясь найти подтверждение словам Фица, но ничего не обнаружила, кроме превалирующей над всем мрачности.
Фиц освободил свой стул.
— Садись, Венеция.
Он встал позади стула Милли, положив руки на его спинку. Она пожалела, что сидит так прямо. Было бы приятно слегка откинуться назад и почувствовать, как его пальцы касаются затылка.
Венеция села.
— Во время плавания я обнаружила среди своих вещей жакет Хелены. Не знаю, когда его сунули в мой чемодан, но, поскольку он не подходит мне по размеру, я отложила его в сторону. Вчера вечером, ложась спать, я вспомнила о жакете, вытащила его из своего гардероба и обнаружила вот это.
Она положила на письменный стол листок бумаги. Письмо. Милли взяла его и поднесла к глазам, Фиц читал через ее плечо. С каждой строчкой сердце Милли падало все ниже.
Фиц отошел к окну.
— Подписи нет, но он упоминает в письме о своей книге и доме своей матери, — нарушила тягостное молчание Милли. — Это устраняет все сомнения.
— Даже не знаю, что я испытываю: облегчение, что теперь мы все знаем, или огорчение, которое не выразишь словами, — сказала Венеция. — Видимо, я все еще надеялась, что наши опасения серьезно преувеличены.
Милли посмотрела на мужа. Он стоял, скрестив руки на груди, с бесстрастным выражением.
— Что нам делать, Фиц? — спросила Венеция.
— Я подумаю об этом, — отозвался он. — Ты неважно выглядишь, Венеция. Отправляйся в постель. Тебе нужно хорошо выспаться. Позволь мне самому побеспокоиться обо всем.
Милли пристальнее вгляделась в золовку. Порой ей требовалось время, чтобы разглядеть что-нибудь, помимо ее красоты, особенно после разлуки. У Венеции был такой вид, словно ее подташнивает.
Венеция встала и тускло улыбнулась.
— Это из-за рыбы, съеденной за обедом. Кажется, она не пошла мне на пользу.
— Но ты почти ничего не ела, — указал Фиц.
— Может, послать за доктором? — предложила Милли.
— Нет, не надо! — Венеция помедлила, словно удивленная своей горячностью, и смягчила голос: — Едва ли небольшое несварение желудка может служить основанием для тревоги. Я уже приняла пару таблеток соды. Вы не успеете оглянуться, как со мной все будет в порядке.
Она вышла. Фиц сел на стул, который она освободила.
— Вам тоже пора ложиться, леди Фиц, — сказал он. — Уже поздно, и ты только что вернулась из долгого путешествия.
— Может, и долгого, но едва ли утомительного. — Тем не менее она поднялась на ноги. Они были женаты достаточно долго, чтобы она поняла, что он хочет остаться один. — Ты куда-нибудь собираешься?
— Возможно.
Наверное, чтобы нанести визит какой-нибудь даме. Что ж, она привыкла к этому, сказала себе Милли. Пожалуй, так даже лучше. Зачем рисковать дружбой, которая устраивает их обоих?
— В таком случае спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Он не смотрел на нее, снова углубившись в письмо Эндрю Мартина.
Милли позволила себе еще секунду задержать взгляд на муже, прежде чем закрыть за собой дверь.
— Проклятье, Фиц! — Гастингс согнулся вдвое, схватившись за живот. — Ты бы хоть предупредил.
Фиц помассировал костяшки пальцев. Удар в живот Гастингса не причинил ему боли, в отличие от удара в лицо. У этого типа чугунный череп.
— Ты получил по заслугам. Ведь ты знал, что это Эндрю Мартин, не так ли? Но ничего не сказал мне.
Гастингс со стоном выпрямился.
— Как ты догадался?
— По вашим лицам, когда вы прогуливались в саду. Было ясно как день, что у тебя есть какая-то власть над ней.
Фицу следовало разобраться с Гастингсом раньше, но решения относительно «Кресуэл энд Грейвс» не могли ждать дольше. И потом, общество Милли было таким приятным, что он все время откладывал свой уход из дома. Непостижимо. Ведь она его жена, и он может наслаждаться ее обществом, сколько пожелает.
Поморщившись, Гастингс подошел к кофейному подносу, который принесли незадолго до этого.
— Я рассказал тебе достаточно.
Он протянул Фицу чашку кофе. Тот принял ее как предложение мира.
— Ты позволил нам надеяться, дурья твоя башка. Если моя сестра рискует своим будущим ради какого-то негодяя, я не хочу тратить свое время, молясь, что я ошибся. Мне нужно знать всю правду, чтобы действовать без тени сомнений.
— Что ты собираешься делать?
— Нельзя сказать, что у меня большой выбор, верно?
— Хочешь, чтобы я пошел с тобой?
Фиц покачал головой.
— Последнее, что мне нужно, это привести с собой одного из ее отвергнутых поклонников.
— Я не один из ее поклонников, — заявил Гастингс тоном мальчишки, застигнутого с рукой в банке с печеньем. — Я никогда не ухаживал за ней.
— Только потому, что ты слишком гордый.
Гастингс мог обманывать весь остальной мир, но для Фица он был открытой книгой.
— Отстань. — Гастингс осторожно потрогал щеку, на которой кулак Фица отставил заметный синяк. — И почему ты меня так хорошо знаешь?
— Потому что я твой друг.
— Если ты скажешь хоть слово своей сестре…
— Я ничего не говорил ей в течение тринадцати лет. С какой стати начинать сейчас? — Он поставил чашку с кофе. — Мне пора.
— Передай Мартину мой привет, хорошо?
— Непременно. Он его надолго запомнит.
Венеция откинула одеяло и встала с кровати. Она могла бы и дальше лежать без сна, ворочаясь в постели, если бы не болезненные ощущения вокруг сосков, ставших непривычно чувствительными. Ей и раньше приходилось жить с разбитым сердцем, но на этот раз ее мучения дополнились приступами тошноты, не имевшими ничего общего с любовными страданиями.
И она ужасно устала. Несмотря на рой мыслей, кружившихся у нее в голове, она уснула, поднявшись к себе после пятичасового чая. Странно, учитывая, что она не имела привычки спать днем, тем более в такое неподходящее время.
Она потихоньку спустилась вниз. В кабинете Фица хранилась энциклопедия, где имелась глава о находках следов ископаемых животных. Плита, подаренная ей Кристианом, находилась на складе — не дай Бог, он узнает, что миссис Истербрук обзавелась подобным объектом. Конечно, рисунки в книге едва ли могли служить достойной заменой, но у нее больше ничего не было, что связывало бы ее с Кристианом. А она так нуждалась в напоминании, что он готов на все, лишь бы и дальше наслаждаться ее обществом, и что ее присутствие в его жизни значит для него не меньше, чем ежедневный восход солнца.
Но в кабинете она обнаружила Фица, в одной рубашке, с бутылкой вина и бокалом под рукой.
— Опять не можешь заснуть, Венеция?
Она села в кресло напротив него.
— Выспалась после чая. А что ты…
Она забыла, что собиралась сказать, увидев небольшое пятнышко на его рубашке.
— Это кровь?
— Гастингса.
— Почему на тебе кровь Гастингса?
— Это длинная история. Я поговорил с Эндрю Мартином с глазу на глаз.
— На кулаках?
— Это входило в мои намерения, но с таким же успехом я мог бы поколотить пасхального зайца[10].
Со своей невинной внешностью Мартин и впрямь подходил под такое описание.
— В таком случае, что ты сделал?
— Объяснил ему, чем рискует Хелена. Сказал, что если мы сумели проникнуть в их секрет, смогут и другие. Что если он любит ее, то должен держаться от нее подальше.
— Думаешь, он последует твоему совету?
— Он выглядел достаточно удрученным. В любом случае я сказал ему, что, если он даст мне малейший повод для подозрений, я отрежу ему — прошу прощения — яйца. — Фиц принес еще один бокал и налил вина в оба. — А теперь твоя очередь, Венеция.
— Моя очередь?
— Твой желудок не мог пострадать от рыбы. Я наблюдал за тобой. Ты разрезала филе и гоняла кусочки по тарелке, так и не съев ни одного.
— Возможно, это было что-то другое.
— Возможно.
Почему у нее такое чувство, будто Фиц говорит не о другом блюде, которое они заказали в «Савое»?
— Пожалуй, мне лучше вернуться в постель.
Венеция уже добралась до двери, когда Фиц поинтересовался:
— Он не женат, надеюсь?
Она, не оборачиваясь, отозвалась:
— Если ты говоришь о герцоге Лексингтоне, то я вполне уверена, что нет.
— Я имел в виду не его.
Гениальный ход, если позволительно так говорить о себе. Теперь она может ответить со всей честностью.
— Тогда я не знаю, кого ты имел в виду.
Кристиан отшвырнул в сторону еще один смятый листок бумаги.
Он наслаждался, когда писал письма своей возлюбленной, рассказывая о том, как провел день, делясь мыслями, которые его посетили, как если бы он разговаривал с ней. Но сегодня вечером эти несколько строк давались ему с трудом.
Что он мог сказать ей? «Когда я увидел миссис Истербрук, я тут же снова попал под ее очарование. Вам будет приятно узнать, что, когда я опомнился, все встало на свои места. Но до того момента я меньше всего думал о вас»?
Конечно, он мог бы вообще не упоминать о миссис Истербрук. В конце концов, он отправился в «Савой» и поговорил о баронессе с вдовствующей герцогиней. Этого более чем достаточно, чтобы заполнить письмо умеренной длины. Но это было бы ложью по умолчанию.
Недопустимо лгать своей возлюбленной.
«Любовь моя!
Сегодня я прошел испытание в образе миссис Истербрук и не могу сказать, что я его выдержал. Оказывается, я вовсе не так невосприимчив к ее чарам, как утверждал. Я не сделал ничего такого, за что должен бы просить у вас прощения, но я обнаружил, что мне трудно оправдать направление моих мыслей.
Вы нужны мне. Если моя слабость возрастает из-за расстояния, которое разделяет нас, логично предположить, что ваше присутствие придаст мне сил.
Приезжайте скорее. Вы легко найдете меня.
Ваш преданный слуга, К.»
Глава 13
Милли вскрыла первое письмо из своей стопки утренней почты.
— Дорогой, из надежного источника сообщают, — сказала она, пробежав глазами страницу, — что ты разбил сердце бедной Летти Смайт.
Венеция и Хелена предпочли позавтракать у себя в комнатах, и супруги, имея столовую в своем полном распоряжении, могли позволить себе для разговора более личные темы.
— Это злобная и необоснованная клевета, — с улыбкой отозвался Фиц. — Но я перестал с ней спать.
— Именно это я и имела в виду.
— Тебе не кажется, что со стороны молвы не слишком справедливо представлять меня в роли злодея? Это была приятная интерлюдия, которая исчерпала себя.
— Миссис Смайт тоже так думает?
— Миссис Смайт придется согласиться со мной.
Милли покачала головой, словно они обсуждали не более чем шаловливого щенка.
— Не хочу злорадствовать, но я говорила тебе, что не стоит с ней связываться.
— И мне следовало прислушаться к твоему совету.
— Спасибо. Могу я предложить леди Куинси? Она очаровательна, неглупа и, что самое главное, благоразумна: не станет делать из себя дурочку, когда ваша связь закончится.
— Я так не думаю.
— У тебя есть какие-то возражения против леди Куинси?
— Никаких. Но мои связи длятся… сколько? Три, четыре месяца? Было бы неуважительно с моей стороны прийти к тебе, пока я наслаждаюсь милостями другой дамы.
Соглашение. Впервые за долгие годы они затронули эту тему. Милли зачерпнула ложку мармелада и намазала его на свой тост, надеясь, что она выглядит такой же невозмутимой, как муж.
— О, чепуха. Мы — пожилая супружеская пара. Можешь развлекаться, если тебе хочется. Я подожду.
— Не согласен, — спокойно отозвался Фиц. — Долг превыше всего.
Их взгляды встретились, и Милли обдало жаром. Она отвела глаза, уставившись на стопку ожидавших прочтения писем, и взяла лежавшее сверху.
— Ну, как пожелаешь, — сказала она, вскрыв конверт ножом для разрезания бумаги.
Вначале она только притворялась, что читает. Но слова каким-то образом проникли в ее сознание, заставив ее сосредоточиться.
Она прочитала письмо трижды, прежде чем выпустила его из рук.
— Боюсь, у нас плохие новости, Фиц.
Венеция не могла припомнить, когда ее тошнило в последний раз.
Тем не менее сейчас запах тоста с маслом, который ежедневно появлялся на ее тарелке с тех пор, как у нее прорезались первые зубы, привел ее внутренности в такое состояние, что она поспешно кинулась в ближайший туалет и провела несколько мучительных минут, избавляясь от содержимого своего желудка.
Она вытерла рот и ополоснула лицо. Выйдя из туалета, она чуть не налетела на свою золовку. Милли, самая спокойная особа из всех, кого она знала, схватила ее за локоть и потащила за собой.
— В чем дело?
— Поговорим в твоей комнате, — сказала Милли, распахнув дверь спальни Венеции.
Их взору явилась Хелена, лихорадочно рывшаяся в гардеробе Венеции.
— Я отдала жакет твоей горничной, — сказала Венеция. — Наверное, она приводит его в порядок.
— Пожалуй, мне лучше присмотреть за ней. — Хелена направилась к двери. — Не уверена, что она знает, как обращаться с такими вещами.
— Забудь о своем жакете, Хелена, — сказала Милли, закрывая дверь. — Венеция, тебе лучше сесть.
Венеция села, встревоженная поведением Милли.
— Что случилось?
— Леди Эйвери была на той лекции герцога Лексингтона.
Венеция, охваченная ужасом, вцепилась в подлокотники кресла.
Хелена схватилась за столбик кровати, как будто не надеялась на собственные ноги.
— В Гарварде?
На какой же еще?
— Она была в Бостоне одновременно с нами, на свадьбе сына ее американского шурина, — сказала Милли. — Позавчера она вернулась. А вчера она обедала у своей племянницы и посвятила всех собравшихся за столом в историю, рассказанную герцогом.
А потом дамы, присутствовавшие за обедом, могли отравиться на вечеринки и балы, джентльмены — в свои клубы, и новость распространилась, как бубонная чума.
Венеции снова стало дурно. Но на этот раз у нее в желудке было пусто. Она стиснула зубы, борясь с приступом тошноты.
— И что, все думают, что он говорил обо мне?
— Многие.
— Ему поверили?
— Не все, — осторожно ответила Милли.
Значит, кто-то поверил.
— Он — самый завидный холостяк в королевстве, — продолжила Милли. — Ты — самая красивая женщина. И его обвинения в твой адрес… сама возможность подобных обвинений — уже сенсация.
У Венеции возникло ощущение, будто она погружается в зыбучие пески.
Хелена выглядела несчастной, как никогда в жизни.
— Все это…
Она осеклась, не закончив фразу. Сказать, что все это ее вина, значило бы признать, что у ее близких была причина увезти ее из страны.
Венеция встала.
— Герцог поступил опрометчиво. Наверное, он думал, что может позволить себе расслабиться, находясь так далеко от дома. Но, уверена, он уже осознал свою ошибку. Вряд ли такой человек, как он, станет устраивать бурю в стакане воды.
— Довольно снисходительный взгляд на его выходку, — заметил Фиц, войдя в комнату и остановившись рядом с женой.
— Просто я стараюсь судить о нем без предвзятости. Полагаю, он будет недоволен слухами почти так же, как мы, и не скажет ничего, что усугубило бы ситуацию.
— Его молчание окажется не менее проблематичным, — указала Хелена. — Он должен объявить, что слухи не соответствуют истине.