Он надеялся, что у нее будет хотя бы одна дочь. Знал, что сделает с ее сыном, если у Эллен есть сын, но насчет дочери строил особые планы.
Постепенно, уже после того, как Конрад добавил в стакан еще пару унций, виски начало оказывать требуемый эффект. Но, как всегда, череда названий городов, которые еще предстояло посетить в текущем сезоне, успокаивала его нервы даже лучше, чем спиртное.
Наконец он положил список на прикроватный столик, посмотрел на распятие, которое висело над изножием его кровати. Головой вниз. И лицо страдающего Христа тщательно закрасили черной краской.
На прикроватном столике в стеклянном стаканчике горела свеча. Круглыми сутками. Черная свеча, которая давала необычное, черное пламя.
Конрад Стрейкер был человеком верующим. Молился каждый вечер. Но не Иисусу.
Двадцатью двумя годами раньше он стал сатанистом, вскоре после того, как Зена развелась с ним. С нетерпением ждал смерти, ему очень хотелось спуститься в ад. Он предвкушал вечность, которую ему предстояло там провести. В аду. Его истинном доме. Ада Стрейкер нисколько не боялся. Знал, что душа найдет там мир и покой. А Сатана примет его с распростертыми объятьями. Если на то пошло, с того самого трагического кануна Нового года, когда ему было двенадцать лет, он жил то в одном аду, то в другом, днем и ночью, ночью и днем.
Наружная дверь дома на колесах, в его передней части, открылась, дом качнулся, словно в него вошел еще один жилец, дверь закрылась.
— Я здесь! — позвал Конрад, не потрудившись встать с кровати.
Ответа не последовало, но он и так знал, кто пришел.
— Ты напакостил в ванной, когда мылся! — крикнул Конрад.
Тяжелые шаги двинулись к спальне.
* * *
В следующее воскресенье мужчина, которого звали Дейвид Клипперт, и его собака по кличке Лось гуляли по холмам Угольного округа примерно в двух милях от территории ярмарочного комплекса.
Около четырех часов дня, когда они поднимались на покрытый весенней травкой холм, Лось, обогнавший своего хозяина, нашел в маленьком островке кустов что-то интересное. Он обежал островок по кругу, оставаясь на траве, не залезая в кусты, но и не отходя от них. Гавкнул несколько раз, остановился, что-то вынюхивая, вновь обежал островок и наконец громким лаем объявил о своем открытии.
Находясь в двадцати ярдах позади собаки, Дейвид не мог понять, чем вызвана вся эта суета. Однако кое-какие идеи у него появились. Возможно, в кустах летали бабочки. Или ящерица замерла на ветке, но не укрылась от зорких глаз пса. Но, скорее всего, Лось заметил мышь-полевку. Рядом с более крупкой живностью он бы не остался. Этот большой, с шелковистой шерстью ирландский сеттер мог похвастаться силой, дружелюбием, добрым сердцем, но не храбростью. Наткнувшись на змею, лису и даже зайца, он убегал, поджав хвост.
Когда Дейвид приблизился к кустам, как выяснилось, ежевики (высотой они доходили до груди), Лось попятился от них и заскулил.
— Что ты нашел, малыш?
Собака остановилась в пятнадцати футах от находки, умоляюще посмотрела на хозяина, продолжая скулить.
«Странное поведение», — нахмурившись, подумал Дейвид.
Обычно Лося бабочки или ящерицы не пугали. Для такой дичи он был страшным противником, бросался на нее яростно, не ведая страха.
Еще через несколько секунд Дейвид добрался до кустов, увидел, что привлекло внимание пса, и остановился как вкопанный.
— Господи…
Казалось, ледяной воздух с заоблачных высот вдруг спустился к самой земле, потому что теплый майский день вдруг сменился январской стужей.
Два мертвых тела, мужчины и женщины, полулежали в гуще кустов. Лицом вверх, с раскинутыми руками, словно их распяли на утыканных шипами ветках. Мужчине вспороли живот.
По телу Дейвида пробежала дрожь, но он не отвел глаз от страшного зрелища. В конце 1960-х он служил военным медиком и воевал во Вьетнаме, пока его не ранили. Так что ему доводилось видеть животы, вспоротые и пулями, и штыками, и осколками противопехотных мин. Этим его пронять не представлялось возможным.
Но когда он посмотрел на женщину и увидел, что с нею сделали, с губ сорвался непроизвольный крик, он быстро развернулся, пошатываясь, отошел на несколько шагов, упал на колени, и его начало рвать.
Глава 5
«Погребок» — так назывался бар, где собирались подростки Ройял-Сити. Располагался он на Главной улице, в четырех кварталах от средней школы. По мнению Эми, ничего особенного в нем не было. Стойка с газировкой. Прилавок блюд быстрого приготовления. Десять столиков под клеенкой. Восемь кабинок с красной дерматиновой обивкой. У задней стены ниша с пятью автоматами для пинбола. Музыкальный автомат. Вот и все. Ничего необычного. Эми полагала, что в стране миллион таких баров. Она могла назвать четыре только в Ройял-Сити. Но по какой-то причине, вероятно благодаря стадному инстинкту, подростки Ройял-Сити собирались именно здесь, а не в каком-нибудь другом месте.
Два последних лета Эми проработала в «Погребке» официанткой, намеревалась работать и в это. С первого июня до начала учебы в колледже, в сентябре. Подрабатывала она в «Погребке» и во время учебы, несколько часов по уик-эндам и во время каникул. Из этих денег брала самую малость, которой не хватало даже на карманные расходы, остальное шло на банковский счет, для оплаты будущей учебы в колледже.
В воскресенье, на следующий после выпускного бала день, Эми работала с полудня до шести вечера. Народу в «Погребок» набилось даже больше, чем всегда. К четырем часам она совершенно вымоталась. В пять удивлялась, что еще может держаться на ногах. В последний час смены заметила, что смотрит на часы каждые несколько минут, мечтая о том, чтобы стрелки ускорили свой бег.
Она задалась вопросом: а не является ли этот упадок сил следствием беременности? Решила, что такое возможно. Ребенок мог отбирать часть энергии. Даже такой маленький. Почему нет?
Мысли о беременности вгоняли Эми в депрессию. А время, когда она пребывала в таком состоянии, ползло медленнее.
За несколько минут до шести вечера в «Погребок» зашла Лиз Дункан. Выглядела она сногсшибательно. Во французских джинсах, которые обтягивали ее, как вторая кожа, и розовато-лиловом свитере, связанном, похоже, прямо на ней. Ослепительно красивая блондинка с потрясающей фигурой. Эми видела, как на ней скрестились взгляды всех парней, которые сидели в зале.
Лиз пришла одна: одного бойфренда бросила, следующего еще не нашла. Такое случалось часто, но одна она оставалась недолго. Бойфрендов она меняла постоянно. Вот и того, с кем приходила на выпускной бал, ей хватило только на одну ночь. Эми казалось, что и со всеми другими Лиз расставалась так же быстро, хотя некоторым парням удавалось удержаться месяц, а то и два. Лиз не терпела постоянства. В отличие от других выпускниц школы, ее ужасала сама мысль об обручальных кольцах и необходимости все время видеть рядом с собой одно и то же мужское лицо. Она любила разнообразие. По праву считалась «Плохой девчонкой» выпускного класса, а о ее похождениях ходили легенды. Но она плевать хотела на то, что о ней думают.
Эми наливала две кружки рутбира, когда Лиз подошла к стойке.
— Привет, детка, как дела?
— Я в запарке.
— Скоро освободишься?
— Через несколько минут.
— Есть потом дела?
— Нет. Я рада, что ты пришла. Мне нужно с тобой поговорить.
— Звучит загадочно.
— Дело важное.
— Думаешь, заведение может угостить нас стаканом вишневой колы?
— Наверняка. Вот там пустая кабинка. Ты ее займи, а я приду, как только закончится смена.
Через несколько минут Эми принесла два больших стакана вишневой колы и села напротив Лиз.
— Что случилось? — спросила та.
Эми поболтала колу соломинкой.
— Ну… мне нужно…
— Что?
— Мне нужно… занять денег.
— Нет проблем. Могу дать десятку. Это поможет?
— Лиз, мне нужно триста или четыреста баксов. Может, больше.
— Ты серьезно?
— Да.
— Господи, Эми, ты меня знаешь. Когда дело касается денег, руки у меня становятся скользкими, как лед. Деньги просто из них выскальзывают. Мои старики мне никогда не отказывают, но проходит какое-то мгновение… и остается только гадать, куда что подевалось. Просто чудо, что сейчас я могу одолжить тебе десятку. Но три или четыре сотни!
Эми вздохнула.
— Я боялась, что ты так и скажешь.
— Послушай, если б у меня были такие деньги, я бы тебе одолжила.
— Я знаю.
Какими бы ни были недостатки Лиз (а у нее их, само собой, хватало), жадность в этот перечень не входила.
— А твои сбережения? — спросила Лиз.
Эми покачала головой.
— Я не могу снять деньги без ведома матери. И я надеюсь, что она об этом не узнает.
— А твои сбережения? — спросила Лиз.
Эми покачала головой.
— Я не могу снять деньги без ведома матери. И я надеюсь, что она об этом не узнает.
— О чем? Для чего тебе такие бабки?
Эми начала говорить, но у нее перехватило горло. Не хотелось ей выдавать свой секрет, особенно Лиз. Она пила колу, тянула время, гадая: а мудро ли довериться подруге?
— Эми?
«Погребок» бурлил: гремела музыка, звякали автоматы, на которых подростки играли в пинбол, звенел смех, кто-то пытался перекричать весь этот шум.
— Эми, что не так?
Эми залилась краской.
— Я понимаю, это нелепо, но… я… я просто… мне стыдно рассказывать тебе.
— Конечно, нелепо. Мне ты можешь рассказывать все. Я же твоя лучшая подруга, не так ли?
— Да.
И действительно, Лиз была ее лучшей подругой. Более того, единственной подругой. Эми не проводила много времени с девушками своего возраста. Общалась исключительно с Лиз, и вот это, если вдуматься, казалось довольно странным. Очень уж сильно отличались они друг от друга. Эми усердно училась и получала хорошие отметки; Лиз отметки совершенно не волновали. Эмми собиралась идти в колледж; Лиз эта идея повергала в ужас. Эми нравилось побыть одной, в компании она часто стеснялась; Лиз всегда старалась быть на виду, со свойственной ей смелостью, а иногда и безрассудством. Эми любила книги; Лиз предпочитала фильмы и глянцевые журналы. Несмотря на тот факт, что Эми не нравился избыточный религиозный фанатизм матери, она по-прежнему верила в Бога, Лиз же заявляла, что сама концепция Бога и загробной жизни — чушь собачья. Эми прекрасно обходилась без спиртного и травки, могла выпить и покурить только по настоянию Лиз, которая говорила: если и есть Бог (она заверяла Эми, что Бога нет), ему стоит поклоняться только за то, Что он создал алкоголь и марихуану. Но, несмотря на бессчетные различия, дружба девушек только расцветала. Прежде всего по той причине, что Эми прилагала к этому немало усилий. Делала то, что хотела делать Лиз, говорила то, что Лиз хотела услышать. Никогда не критиковала Лиз, всегда старалась ее рассмешить, смеялась над ее шутками и практически всегда соглашалась с ее мнением. Эми тратила массу времени и энергии для того, чтобы укрепить их отношения, но не переставала спрашивать себя: а почему, собственно, ей так уж хочется быть лучшей подругой Лиз Дункан?
Прошлой ночью Эми спросила себя: а не возникало ли у нееподсознательногожелания залететь от Джерри Гэллоуэя, чтобы досадить матери? Тогда эта мысль поразила ее. Теперь же пришла другая: может, и дружбу с Лиз Дункан она водила по той же причине? В школе у Лиз (и ее это только радовало) была самая худшая репутация. Она сквернословила, с учителями вела себя вызывающе, была неразборчива в связях. И, общаясь с ней, Эми тем самым могла бунтовать против традиционных ценностей и морали матери.
Как и прежде, Эми обеспокоилась: получила еще одно подтверждение, что могла поставить под удар свое будущее, лишь бы причинить матери боль. Если так оно и было, тогда негодование и злость, которые она испытывала по отношению к матери, сидели в ней гораздо глубже, чем она это осознавала. Опять же получалось, что она не контролировала свою жизнь: контроль принадлежал черной ненависти и горечи, которые ей не подчинялись. Эти умозаключения так разволновали Эми, что она не пожелала их развивать; быстренько вышвырнула из головы.
— Так ты собираешься рассказать мне, что случилось? — спросила Лиз.
Эми моргнула.
— Э… ну… я порвала с Джерри.
— Когда?
— Прошлой ночью.
— После того, как вы ушли с бала? Почему?
— Он глупый, злобный сукин сын.
— Он всегда таким был, — указала Лиз. — Но раньше тебя это не волновало. С чего такая перемена? И какое это имеет отношение к трем или четырем сотням баксов?
Эми огляделась, боясь, что кто-то еще услышит ее слова. Они сидели в последней кабинке, так что позади нее никого не было. А впереди, за спиной Лиз, четверо футболистов мерялись силой рук. За ближайшим столиком две пары увлеченно и, похоже, со знанием дела обсуждали последние фильмы. Никто не подслушивал.
Эми посмотрела на Лиз.
— В последнее время меня тошнит по утрам.
Лиз сразу все поняла.
— Ох, нет. А месячные?
— Не пришли.
— Срань господня.
— Теперь ты понимаешь, почему мне нужны деньги?
— Аборт, — кивнула Лиз. — Ты сказала Джерри?
— Потому мы и расстались. Он говорит, что ребенок не его. И помогать не будет.
— Он просто мерзкая тварь.
— Я не знаю, что мне делать.
— Черт! — вырвалось у Лиз. — Лучше бы ты пошла к врачу, которого я тебе рекомендовала. Взяла бы рецепт на противозачаточные таблетки.
— Я боюсь этих таблеток. Ты слышала все эти истории о раке и тромбах.
— Как только мне исполнится двадцать один, я собираюсь стерилизоваться. Но пока таблетки — необходимость. Что хуже — риск тромба или залет?
— Ты права, — вздохнула Эми. — Не знаю, почему я не последовала твоему совету.
«Да только, возможно, я хотела забеременеть, пусть даже не догадывалась об этом».
Лиз наклонилась к ней.
— Господи, детка, я сожалею. Чертовски сожалею. Мне просто дурно. Действительно дурно. Дурно от того, что ты вляпалась в эту историю.
— Представляешь себе, что чувствую я?
— Господи, вот уж не повезло так не повезло.
— Я не знаю, что мне делать, — повторила Эми.
— Я скажу тебе, что тебе делать. Ты пойдешь домой и расскажешь обо всем отцу и матери.
— Ох, нет. Я не смогу. Это будет ужасно.
— Слушай, я понимаю, веселого тут мало. Будут крики, вопли, обзывания. Они вывалят на тебя кучу вины. Это будет что-то, можешь не сомневаться. Но они не поколотят тебя и не убьют.
— Моя мать может.
— Не говори ерунды. Старая сука станет рвать и метать, так что какое-то время ты будешь чувствовать себя самой несчастной на земле. Но не стоит забывать о том, что у нас самое главное. А самое главное — доставить тебя в клинику и выскрести этого ребенка как можно быстрее.
От такого подбора слов Эми передернуло.
— Все, что от тебя требуется, — продолжала Лиз, — так это стиснуть зубы и молчать, пока на тебя будут лить помои, а потом они заплатят за аборт.
— Нет. Ты забываешь, что мои родители — католики. Они думают, что аборт — грех.
— Они могут думать, что это грех, но они не заставят такую молодую девушку, как ты, сломать себе жизнь. Католики постоянно делают аборты, что бы они там ни говорили.
— Я уверена, что ты права, — кивнула Эми. — Но моя мать слишком набожна. Она никогда на это не согласится.
— Ты действительно думаешь, что она захочет, чтобы в ее доме жил незаконнорожденный внук? Не устыдится этого?
— Чтобы причинить мне боль… а главное, дать мне урок… не устыдится.
— Ты уверена?
— Более чем.
Какое-то время они, помрачнев, молчали.
В музыкальном автомате Донна Саммер запела о цене, которую ей пришлось заплатить за свою любовь.
Внезапно Лиз щелкнула пальцами:
— Есть идея!
— Какая?
— Даже католики одобряют аборт, если жизнь матери в опасности, не так ли?
— Не все католики. Только самые либеральные одобряют аборт даже при таких обстоятельствах.
— И твоя маман — не из либеральных.
— Нет.
— Но отец-то более вменяемый? Во всяком случае, в религиозных вопросах.
— Он не такой фанатик, как мать. Может согласиться на аборт, если придет к выводу, что беременность будет грозить мне потерей здоровья.
— Хорошо. Так ты внуши ему, что беременность чревата потерей психического здоровья. Понимаешь? Пригрози, что покончишь с собой, если не сможешь сделать аборт. Веди себя как безумная. Устраивай истерики. Совершай иррациональные поступки. Кричи, вопи, смейся безо всякой причины для смеха, снова кричи, бей посуду… Если все это не убедит их, имитируй попытку самоубийства. Надрежь вены. Не так, чтобы совсем, но до крови. Они не будут знать наверняка, сделала ты это сознательно или случайно, и не захотят рисковать.
Эми медленно покачала головой:
— Не сработает.
— Почему?
— Я плохая актриса.
— Готова спорить, ты их проведешь.
— Так себя вести, притворяться… Знаешь, я буду чувствовать себя полной дурой.
— То есть ты предпочитаешь чувствовать себя беременной?
— Должен быть другой выход.
— Например?
— Не знаю.
— Поверь мне, детка, это наилучший вариант.
— Не знаю…
— А я знаю.
Эми, задумавшись, пила колу.
— Может, ты права, — выдавила она из себя через пару минут. — Может, я попробую провернуть этот трюк с самоубийством.
— И все получится. Даже не сомневайся. Вот увидишь. Когда ты им скажешь?
— Я думаю, сразу после вручения аттестатов, если не найду более удобного случая.