Контекст западной безопасности претерпел кардинальные перемены, однако это никак не отражено в дискуссиях о новой «холодной войне». В отличие от того времени сегодня ни одна угроза не является явно превалирующей. Как заметил бывший генеральный секретарь Андерс Фог Расмуссен, Альянс стоит перед «дугой кризисов»27.
Монаган говорит о том, что НАТО сегодня вынуждена справляться с целым рядом остро актуальных вызовов безопасности: это и миграционный кризис в Европе, и не завершившиеся до сих пор гражданские войны в Сирии и Ливии, и сохраняющаяся кризисность в палестино-израильских отношениях, и усиливающийся Китай. Кроме этого, многие страны Запада, обозначив для себя среди самых серьезных угроз деятельность ИГИЛ, приняли участие в военно-воздушной кампании против боевиков-джихадистов 28. Значимыми проблемами современной региональной и транснациональной безопасности являются также болезни (как, например, Эбола) и изменения климата.
Таким образом, по мнению автора, с учетом существующего разнообразия современных проблем и угроз, с которыми вынуждена справляться НАТО, отдельную сложность составляет достижение консенсуса в определении наиболее актуальных вызовов и выработки путей и средств к их решению. В результате, современная Евро-Атлантическая сплоченность заметно отличается от того внутриблокового единства, которое действовало в годы «холодной войны». Так, пока отдельные восточно-европейские государства-члены НАТО главным образом озабочены вероятной угрозой со стороны России, страны южной Европы считают гораздо более реальной и значимой опасность, исходящую от Ливии и ИГИЛ.
«Второй важный вопрос – в этих меняющихся и сложных условиях разговоры о новой «холодной войне» играют на приятном чувстве знакомого. В отношении России не происходит никаких перемен – в противовес тому, как воспринимаются изменения и усложнения ситуации на других направлениях 29. Это отражает и подтверждает склонность многих политиков и наблюдателей с тоской вспоминать о «холодной войне», которая видится им как время успеха Запада и обеспечения рациональности и предсказуемости со стороны советского врага – в отличие от неподдающихся пониманию и прогнозированию террористических атак сегодня 30.
Это чувство знакомого создает атмосферу вседозволенности в интеллектуальной среде, что позволяет принимать решения относительно России при минимальном уровне анализа фактов. Это отрезает необходимость адаптироваться к сегодняшним обстоятельствам и вместо этого предлагает простые и готовые решения, с которых просто смахивают пыль 20-ти лет их ненужности. Примером такого подхода явилось заявление армейского генерала, главы Объединенного комитета начальников штабов США Мартина Демпси о том, что в результате действий России ВС США должны «оценить наши собственные модели боеготовности в отношении того, о чем нам не приходилось задумываться 20 лет […] – наших баз, линий коммуникаций и морских путей»31.
Между тем, как подчеркивает Монаган, следует понимать, что эти модели создавались для другого противника, для другого времени – для другой войны. Кроме того, призыв вернуться к моделям прошлого исходит из того, что подготовительная работа двадцатилетней давности была произведена со всей возможной точностью – чего, по мнению автора, никак нельзя утверждать, так как эти планы никогда не были опробованы в реальности, как и не существовало никогда полной степени ясности в отношении природы военных угроз, которые могут исходить от СССР. Автор приводит высказывание одного из авторитетных экспертов-советологов о том, что к моменту распада Союза только у разведслужб имелось представление о развитии советского военного мышления. Отсюда – опасность неверных интерпретаций политики Москвы, особенно военной 32.
По мнению автора, постоянные попытки загнать понимание действий России под определенные стереотипные установки и клише препятствовали пониманию Западом и политики СССР. Оценивать способности России реализовывать собственные возможности нужно на основе проблем, которые действительно вынуждены решать сегодня россияне, а не те, которые стоят – или стояли в прошлом – перед Западом, как это происходит сейчас 33.
Монаган замечает: «С момента окончания «холодной войны» западное понимание безопасности претерпело изменения в двух направлениях: они получили мир и сократили свои военные бюджеты, но потеряли все институциональные наработки и знания о Советском Союзе и России; события 11 сентября сместили фокус внимания на борьбу с терроризмом и повстанческими движениями. За последние 15 лет войны в Ираке и Афганистане полностью поглотили все внимание и ресурсы, включая те, что должны были быть направлены в отношении России. Снизились также возможности по предоставлению детального и нюансированного понимания советской угрозы и того, насколько важной эта информация может быть сегодня. Другими словами, практическая способность правильно извлекать уроки из прошлого была резко ограничена.
Фактически, за исключением небольшой группы узкоспециальных экспертов, на Западе практически не уделялось внимания развитию российского видения безопасности и боеспособности армии России в период после «холодной войны», как игнорировалась и необходимость осознания растущей мощи России и ее слабостей. Понимание западными политическими деятелями движущих мотивов действий российского руководства и процесса принятия решений, особенно в отношении военных вопросов, было значительно снижено. Вместе с этим – и в результате этого – снизилась и способность Запада проводить эффективную политику устрашения, так как неясно, что в действительности может устрашить российское руководство 34.
Более того, разговоры о новой «холодной войне» никак не принимают в расчет способность России адаптироваться. В то время, как западные лидеры, особенно в военной сфере, были сосредоточены больше на других регионах, представления России о войне, как и ее военные способности, претерпели изменения. По мере того как Россия ставит вопрос об архитектуре европейской безопасности и предпринимает действия по реализации своих интересов, существует вероятность того, что Москва найдет способ сбалансировать силы Запада представляя НАТО явно ненужным институтом (например, превращая Альянс в аналог Западноевропейского союза)35, либо путем развития методов, которые сократят его военную эффективность и превосходство 36».
Автор также отмечает, что в ходе операции России в Крыму, как и ее дальнейшего участия в войне на Украине, применялась тактика борьбы с повстанцами при отсутствии ясной афилиации участников и четкой однозначной структуры командования боевыми действиями, что само по себе является вызовом для Запада. С учетом своего опыта иракской и афганской кампаний, по мнению Монагана, западные правительства предпочитают не вмешиваться в подобного рода действия, особенно ввиду того, что в таких ситуациях достаточно трудно обеспечивать продолжительную поддержку интервенции со стороны своих политических элит и общества 37.
«Из этого следует, что ни более широкий международный контекст, ни ряд потенциальных проблем, исходящих из России, не сопоставимы с условиями «холодной войны». Нельзя беспорядочно применять военные «уроки» «холодной войны» в отличных условиях. Некоторые это признают. Филип Бридлав, начальник Верховного главнокомандования ВС НАТО в Европе, очень точно охарактеризовал российские действия в Крыму как «нападение XXI века», которое во многом руководствуется советскими и российскими традициями, но которое включает также новое мышление и использование инструментов XXI века 38. Те, кто занимается российским направлением и озабочен проблемами европейской безопасности, должны взять себе на вооружение эту терминологию.
Нет сомнений в том, что нам больше ничего не остается, кроме как выработать новый план в отношении России и заново переосмыслить ее внешнюю политику и политику безопасности. Поверхностных сравнений с СССР следует избегать. Вместо этого анализ должен принимать во внимание изменения в российском понимании стратегии, конфликта, принуждения и войны. Так как Москва будет продолжать бросать вызов архитектуре безопасности Евро-Атлантики: сначала, посредством дипломатических инициатив, например, через новые попытки запустить дискуссии о европейской безопасности; затем – если эти попытки будут отклонены – посредством расшатывания основ существующей архитектуры. Параллельно с этим российские власти продолжат приспосабливать свою систему, развивая и улучшая ее. Таким образом, российские возможности будут наращиваться, руководствуясь опытом 2014–2015 годов и уроками прошлого 39. Россия продолжит перевооружать и реструктуризировать свои вооруженные силы, что в результате в течение 5 лет сделает их почти равноправными или даже в полном смысле равноправными соперниками европейских сил безопасности».
Недавно руководство России заявило о своих планах реформирования вооруженных сил до 2020 года, в том числе модернизации 70 % вооружений и увеличения личного состава на полмиллиона человек. И несмотря на то, что эти задачи кажутся трудно реализуемыми, как считает автор, даже если они осуществятся частично, Россия станет серьезным вызовом для НАТО в Европе, особенно принимая во внимание тот факт, что большинство европейских членов Альянса не имеют планов по наращиванию своих расходов на оборону. Самое главное, по мнению Монагана, – понимать, что прогресс России в развитии своих военных способностей является серьезной и неоднозначной темой для анализа западными политиками и специалистами, в процессе которого отделаться использованием шаблонов не удастся.
Ловушка абстракции
Ключевой мыслью этой статьи является тот факт, что «история должна помочь нам понять Россию и ее отношения с Западом. Она дает нам инструменты для понимания нового контекста геополитической реальности». Монаган приводит мнение французского историка Марка Блока о том, что историю нужно рассматривать как науку о переменных, а уроки извлекать из нее исходя не из того, что прошлое будет повторяться вновь и вновь, а из необходимости глубокого понимания причин происходящего и отличий того, что произошло вчера, от того, что происходит сегодня. Склонность к абстракциям и неспособность понять, чем будущее отличается от прошлого, будут пагубно влиять на процесс принятия решений в условиях непредвиденности 40.
«Анализ должен выявить и проследить преемственность российской политики, происходящей из ее советского наследия. Он также должен включать подробное изучение произошедших на Западе и в России перемен и в отношениях между ними. Возможности западных государств значительно изменились в результате фрагментации исследований о России и сокращения ресурсов для реализации политики в ее отношении с момента окончания «холодной войны» – когда они были переориентированы на другие страны и регионы. Это уменьшило возможности Запада проанализировать и извлечь уроки из своей политики в ходе «холодной войны» (например, о том, какие подходы способствовали лучшему пониманию СССР, а какие – нет), или выявить, что стало известным об СССР и россиянах, о том, как развивалось российское видение в военной сфере и в области безопасности. Вместо этого смесь полемики, бездумных аналогий и чувство знакомого сформировали рамки дискуссии о новой «холодной войне», держащиеся на привлекательном, с первого взгляда, но упрощенном языке «сдерживания» и «устрашения». Дискуссии о новой «холодной войне» заводят мышление в ловушку абстрактного представления о России и ее роли в европейской безопасности».
Монаган настойчиво подчеркивает, что результатом злоупотребления абстракциями и клише может стать неверный анализ исторических фактов и событий, что ведет к риску принятия неинформированных решений. Зацикливание на разговорах о «новой холодной войне» при попытке проанализировать политику России только препятствуют ее пониманию, а соблазн прибегать к использованию ярких и зачастую упрощенных и неточных исторических аналогий при трактовке действий российского руководства лишь усугубляет существующую напряженность. По мнению автора, дискуссии о новой «холодной войне» не способствуют выработке стратегии решения сегодняшнего кризиса в отношениях между Россией и Западом, а лишь загоняет дискуссии в рамки условностей и стереотипов. Это не создает плодотворной почвы для формулирования реалистической политики и информированных решений ни в отношении войны на Украине, ни в отношении Москвы в целом.
Автор считает, что, поддаваясь соблазну упрощения исторических фактов и использования поверхностных аналогий, современное западное экспертное сообщество живет в плену мышления в понятиях XX века и загоняет в эти рамки современные реалии, препятствуя решению актуальных проблем. Монаган призывает избегать рассуждений в абстрактных категориях, которые лишь вводят в заблуждение и отдаляют от реальности.
«Холодная война» была важным историческим периодом, но обращение к ней в обсуждении текущего конфликта на Украине и геополитики России в целом – лишено смысла. Люди используют аналогии, либо чтобы избавить себя от необходимости тщательно изучить ситуацию, либо с целью намеренно избегать ясности ради политической пропаганды. Как писал Оруэлл, «так же, как мысль может искажать язык, так и язык может искажать мысль»41. Таким образом, метафора «новой «холодной войны»» препятствует нашему пониманию современной России. Поэтому пришло время от нее отделаться, так же как и от постоянных и неточных ссылок на заявление Путина десятилетней давности о том, что распад СССР был величайшей геополитической катастрофой XX века – и дать Черчиллю и Кеннану покоиться с миром. Весь мир, включая Россию, переживает период перемен и конкуренции, в которой западным правилам и нормам, как и архитектуре Евро-Атлантики в ее современном виде, будет брошен вызов. Настало время адаптироваться. А для этого необходимы новые концепции. Начинается период «столкновения Европ».
Впервые опубликовано на сайте «Чэтэм Хаус» 22 мая 2015 года. URL: http://www.chathamhouse.org/publication/new-cold-war-abusing-history-misunderstanding-russia.
Новый европейский беспорядок. Стратегия ЕС после Крыма
Иван Крастев, Марк Леонард
В марте 2014 года европейцы проснулись в мире Владимира Путина, где границы можно менять явочным путем, международные институты бессильны, а экономическая взаимозависимость становится источником опасности. Нынешний конфликт между Россией и ЕС призван разрешить вопрос о том, кто живет в мире реальном, а кто – в иллюзорном. Вторжение России на Украину заставило ЕС признать: вместо того чтобы медленно распространиться на весь континент, а в конечном итоге – на всю планету, его идея европейского порядка рухнула. Постмодернистский европейский порядок неожиданно оказался в загоне. Так же как распад Югославии положил конец европейскому порядку времен «холодной войны», кризис в Крыму ознаменовал окончание постбиполярного европейского порядка.
Европейская модель
Европейская модель международного поведения возникла в 1989–1991 годах. «В Европе (но, возможно, только в Европе) завершили свое существование политические системы трех столетий, базировавшиеся на балансе сил и имперских амбициях», – писал британский дипломат Роберт Купер.
Ключевыми элементами нового европейского порядка стала высокоразвитая система взаимного вмешательства во внутренние дела друг друга и безопасность, основанная на открытости и прозрачности. Новая постмодернистская система безопасности не опиралась на баланс сил, не подчеркивала суверенитет или разделение внутренней и внешней политики. Она отвергала применение силы как инструмент решения конфликтов.
Постмодернистский европейский порядок не предполагал изменения границ в Старом Свете или создания новых государств. Европа выступила с амбициозным планом – изменить саму природу границ, чтобы открыть их для капитала, людей, товаров и идей. Географические карты вышли из моды, их вытеснили экономические диаграммы, иллюстрирующие финансовую и коммерческую взаимозависимость Европы и благосостояние европейских граждан.
Пребывая в эйфории от собственных инноваций, Евросоюз потерял связь с другими державами – и видел только то, в чем они не соответствуют европейским стандартам, вместо того чтобы попытаться понять их разные системы представлений. Аннексия Крыма Россией заставила европейцев неожиданно осознать, что, хотя политическая модель Евросоюза достойна восхищения, она вряд ли станет универсальной или даже распространится на большинство ближайших соседей.
Крепость Россия
После 1989 года, укрывшись в своей постмодернистской экосистеме, Европа потеряла интерес к тому, как Россия видит мир, и к ее планам. Европе не удалось осознать накал морального негодования России по поводу возглавляемого Западом европейского порядка, ее лидеры предпочитали воспринимать отношения России и ЕС как победу обеих сторон. Они не могли взять в толк, что тот порядок, который они считали лучшим из возможных, многим россиянам казался лицемерным и нестабильным. Европейские политики убедили себя, что за закрытыми дверьми Россия на самом деле боится Китая и распространения радикального ислама, а ее бесконечные жалобы на расширение НАТО и размещение американской системы ПРО в Европе – элементарная форма пропагандистского отвлечения внимания домашней телевизионной аудитории. Аннексия Крыма показала, что Запад неправильно истолковывал поведение России.