Надя, вздохнув, взяла сумку.
– Наколенники сними! – засмеялась Ольга. – Мы ж не на роликах поедем!
В «Солнечном ветре» по-прежнему пахло кофе, хорошим парфюмом и сигаретным дымом.
По-прежнему девушки, снующие в коридоре, смело могли конкурировать с топ-моделями…
Вот только ревновать было не к кому.
Надя быстро шла впереди Ольги. Стараясь не смотреть по сторонам, чтобы не видеть пальму, которую Димка любовно выбирал в цветочном магазине, а потом поставил в холл со словами: «Ну вот, теперь попугай нужен», а главное – не видеть взглядов, которые сотрудники, здороваясь и кивая, бросали на нее.
Этих жалостливых взглядов Надя боялась больше всего.
Именно они когда-то заставили ее выпить первую бутылку виски. Именно от них жалость к себе перехлестывала все разумные границы, заставляя забыть любовь к сыну.
Ольга, словно почувствовав ее состояние, обняла за талию и шепнула весело на ухо:
– Сделай грозное лицо! Директор же! Тебя должны все бояться!
Надя усмехнулась – грозное лицо? У вдовы, которая – все это знают – запойно пила больше года…
Тимур встретил их в кабинете художников – как всегда, со всклоченной шевелюрой, застегнутой не на ту пуговицу рубашкой и неподдельным беспокойством в глазах.
– Оля! Это наш последний шанс… – Он подергал себя за воротник рубашки и только теперь заметил Надежду, удивленно поздоровавшись: – Привет, Надь… Как хорошо… что ты пришла…
– Что, вообще нет заказов? – уточнила Ольга, оглядывая кабинет, обычно заваленный эскизами, а теперь – с пустыми столами.
– Если честно – нет. – Тимур тяжело вздохнул, опять подергал ворот рубахи и, поняв наконец причину неудобства, быстро перезастегнул пуговицы. – Скоро и работать некому будет! Почти всех переманили, оставшиеся – подрабатывают кто где…
Тимур посмотрел с надеждой на Грозовскую, словно ожидая, что она своим директорским решением тут же что-то изменит.
– А я что могу? – пожала плечами Надя. – Где я вам работу найду? Где этот… немец?
– Едет… Рейс задержали! И пробки везде…
Тимур услужливо придвинул Наде стул, но она и не подумала садиться. Развернулась к двери и взялась за ручку.
– Ну, с пробками я тем более ничем помочь не могу…
– Оля, не бросай нас! – взмолился за ее спиной Тимур. – Это наш последний шанс!
– Без паники, Тимур! – бодро ответила Ольга. – С таким заказом у нас все будет в порядке.
…Вот именно – у них будет в порядке. А она, Надя, в этом не разбирается.
Абсолютно!
Надя вышла, плотно прикрыв за собой дверь – неужели трудно понять, что невыносимо больно ей здесь без Димки… выть хочется, а не о заказах думать, тем более – о немцах.
Надя ускорила шаг. Желание поскорее покинуть агентство стало настолько сильным, что она почти побежала. Может быть, Димка был бы и рад, если б она переговорила с немцем, с грозным видом построила всех этих без дела шатающихся девчонок, засела в его кабинете, в его кресле – и спасла бы «Солнечный ветер» от неминуемой гибели… Только она не может. Она слабая, глупая, неталантливая и умеет только любить – его, Димку.
Нога неожиданно подвернулась, Надя едва не упала, с трудом удержав равновесие, а когда разогнулась – прямо перед глазами увидела табличку «Директор Д.Э. Грозовский».
Словно Димка знак подал – зайди.
Разве могла она сопротивляться его воле?
– Димочка, – прошептала Надя и с замиранием сердца нажала на ручку.
Дверь оказалась незаперта…
А может, это Димка специально открыл кабинет для нее? Иначе почему взгляды девчонок, толкущихся у стойки ресепшн, из сочувствующих вдруг стали удивленными?
Сделав шаг в кабинет, Надя замерла – на столе в пепельнице лежал один-единственный окурок, наверняка Димкин, потому что только он так характерно прикусывал фильтр… Она плотно закрыла за собой дверь и… как будто осталась с Грозовским наедине.
– Димочка… – Надя села в его кресло, взяла окурок и прижала к губам. – Ты не представляешь, как я соскучилась…
Прямо на нее смотрела с фотографии в рамке прежняя – счастливая, любимая, с большими планами на будущее, – она сама. И, словно искаженное отражение, Надя сидела напротив своего портрета – со слезами в глазах, с прижатым к лицу окурком, которого когда-то касались родные губы.
– Ты хоть бы приснился мне, Димочка… А то за все время ни разу…
Она положила фотографию изображением вниз, чтобы не терзать сердце. Той Надежды – счастливой и любимой – больше нет. Есть вдова – истерзанная, измученная невозможностью повернуть время вспять и не отпустить Диму в ту злосчастную командировку.
Надя вернула окурок в пепельницу. Пусть лежит, будто Грозовский на пять минут вышел. Вот и ручка его тут – на эскизе, подписанном словно секунду назад – «Утверждаю. Грозовский»; а вот записка к стене прикреплена «Дима! Позвони в типографию!», и компьютер – в ждущем режиме уже больше года… Ни у кого в агентстве не поднялась рука разрушить Димочкино пространство, прикоснувшись к его личным вещам.
Дверь распахнулась, вошла веселая, запыхавшаяся Ольга.
– Надюш! А я тебя потеряла! Все кабинеты обегала. Срочно помощь твоя нужна! – Она словно не замечала ни заплаканных Надиных глаз, ни окурка в пепельнице, ни записки на стене, ни подписанного эскиза.
– Мусор вынести? – усмехнулась Надежда.
– Надя! – Ольга укоризненно покачала головой и, схватив ее за руку, подняла из кресла, потянула к двери.
– А больше я ничего не умею, – сопротивляться Ольгиному напору не было сил, поэтому Надя встала и нехотя пошла за ней.
– А это мы сейчас проверим, умеешь или нет!
Она заметила все – и заплаканные глаза, и Димкин окурок, и подписанный эскиз, и записку на стене.
Поэтому и выдернула побыстрее Надю из этого кабинета. И повела – почти волоком потащила – в переговорную, где уже полным ходом шли бурные приготовления к приему заказчика.
…Ох, уж эти агентские девицы… Пока на них не прикрикнешь, они с места не сдвинутся – будут на стойке ресепшн часами болтать и в курилке околачиваться. Ольга их быстро вернула к жизни.
– Девочки, а зарплату за что получаем?!
Девочки давно не задавались таким вопросом, но поняли – лучше не спорить. Поэтому быстренько процокали каблуками в переговорную и так стремительно привели ее в порядок, что, когда Ольга с Надей вошли, тут можно было хоть дипломатический прием устраивать. Нина Наумовна даже принесла из бухгалтерии букет роз и поставила его в центре стола.
– Надежда Петровна, как вы думаете – нормально? – обратилась к Наде Света из креативного отдела. – А то у нас иностранцы первый раз.
– Да не первый раз у нас иностранцы, – ворчливо поправила ее Нина Наумовна, расставляя на столе несколько маленьких бутылок с минеральной водой. – Просто при тебе их пока не было.
– Ну да… я и говорю. А они какую минералку пьют?
– Свежую. – Надя, в прямые обязанности которой раньше входила подготовка переговорной, окинула комнату равнодушным взглядом.
– Сколько человек ожидается? – Ольга насчитала в комнате всего четыре стула.
– Один, – усмехнулась художница Катя. – Ну, может, он с переводчиком приедет.
– Давно бы уточнили, – строго сказала Ольга. – И потом, какая разница – иностранец клиент или нет? А нашего что, можно похуже принять? – Строгий тон она выдержала не до конца, сбившись на насмешливый, но девчонки все равно виновато переглянулись. – Стульев еще принесите. Нас-то много! И шторы надо сменить! – Она потрогала тяжелую темно-синюю ткань. – Они же пыльные! Надя, что скажешь?
– Не знаю, – Надежда повернулась к двери, собираясь уйти.
– Грозовский бы тебе голову оторвал за такие шторы! – весело шепнула ей на ухо Ольга.
Надя посмотрела на нее с болью – мол, как ты можешь шутить по этому поводу?
– Надюш, – так же шепотом ответила на ее немой вопрос подруга. – Я думаю, Димка был бы рад, если б ты сейчас улыбнулась.
– Шторы постирать все равно уже не успеем… Но к следующему иностранцу – обязательно, – сказала Надя.
В отделе опеки полнокровная толстушка с золотой, толщиной в палец, цепью на шее сказала, что при усыновлении предпочтение отдают полным семьям.
– У ребенка должны быть папа и мама, – весьма злорадно разъяснила она Марине значение «полной семьи».
– Но я люблю Ваню… Очень! И он меня. Не выходить же мне замуж только ради того, чтобы его разрешили усыновить…
– Идите, девушка! – Тетка захлопнула папку с документами и протянула ее Марине. – У нас знаете сколько нормальных семей хотят усыновить здорового ребенка?
У нее на запястье блестел массивный золотой браслет. Наверное, в понятие «нормальной семьи» входил солидный гонорар за усыновление…
– У вас же зарплата – кошкины слезы! – словно в подтверждение ее догадки сделала «контрольный выстрел» опека.
Все равно своего добьюсь, упрямо подумала Марина, покидая кабинет, где сладкий аромат духов «опеки» смешивался с запахом многочисленных пыльных папок.
Все равно своего добьюсь, упрямо подумала Марина, покидая кабинет, где сладкий аромат духов «опеки» смешивался с запахом многочисленных пыльных папок.
Все равно заберу Ваньку, твердила она себе в супермаркете, складывая в металлическую корзину кефир, яблоки, сыр и любимую папину колбасу. Если для этого потребуются деньги… Кредит возьму, работать в три места пойду…
Рыжий Ванька – ее ребенок. По плоти, по сути, по крови и – пусть это неправильно и ненаучно, – но она чувствовала, что малыш, которого она потеряла, воплотился в Ваньке.
Он был бы такой же рыженький, синеглазый, бесстрашный, решительный и добрый. И его тоже бы звали Ванькой.
– Врожденный порок митрального клапана, – сказал ей врач, когда она ранним утром отошла от наркоза.
– Он жив? – с трудом спросила Марина.
– Я говорю вам – порок митрального клапана, – весьма раздраженно повторил врач и добавил с присущим медикам цинизмом: – Кто ж с этим живет?!
То есть ни молитвы, ни новейшие технологии, ни самая современная аппаратура уже не могли спасти ее Ваньку.
Она привыкала к этой мысли те несколько дней, что находилась между жизнью и смертью, но привыкнуть так и не смогла.
Однако самое страшное ждало ее перед выпиской.
– Шансов забеременеть снова – ноль, – сказал ей тот же врач, записывая что-то в историю болезни.
– Что значит – ноль? – не поняла Марина.
– А то и значит… – Она опять вызвала у него раздражение и приступ цинизма. – Истмико-цервикальная недостаточность, – прочитал он свою запись. – Кто ж с этим беременеет? Скажите спасибо, что сами остались живы…
– И что же делать? – упавшим голосом спросила Марина.
– Вы меня спрашиваете? – хохотнул врач. – Не знаю! Можно усыновить… или удочерить. Но если честно – не советую. Отказные дети почти все больные. И вырастают уголовниками.
А потом был разговор с мужем.
Вернее, даже не разговор, а одна ее реплика, которую она, собравшись с духом, смогла произнести лишь через неделю после выписки из больницы.
– Коля… родной… Я не смогу больше иметь детей.
Коля посмотрел на нее диким взглядом, взял из холодильника бутылку вина и закрылся в комнате.
– Это точно? – спросил он через два часа, обдав ее винным перегаром.
Марина кивнула.
Муж молчал три дня и все три дня вечером, после работы, выпивал бутылку вина.
Марина все равно любила его. Любым – жестоким, пьяным, молчащим в то время, когда ей больше всего нужны были слова утешения.
Она понимала – ему надо свыкнуться с мыслью, что своих детей у них никогда не будет. Только приемные.
Как она ждала, что он скажет: «Не горюй, заяц! Мы усыновим мальчика, девочку и еще кого-нибудь»… И обнимет, и поцелует, и расскажет, что уже был в детском доме и познакомился с таким чудесным малышом…
Но как-то вечером он подошел, обнял ее, поцеловал в щеку и, обдав привычным уже перегаром, сказал:
– Зай, я все понимаю… Но мне нужны свои дети. Свои, понимаешь… Я не хочу обманывать тебя, я не подлец.
Она оценила его благородство. И сама помогла собрать чемоданы – оказывается, ему было, куда идти. Молодая, красивая и даже беременная от него девушка ждала его в загородном доме, доставшемся ей от богатого деда.
В общем, не произошло ничего удивительного – Марина никогда не была романтичной дурой, которая верит в вечную любовь.
Только что-то сгорело внутри. Навсегда. Совсем.
Поэтому, когда Юрка Градов, влюбленный в нее по уши с детства, сделал ей вдруг предложение на этом пепелище, она рассмеялась.
Она не сказала – нет. Просто рассмеялась, отчетливо понимая, что Юрка-то тоже не подлец! И когда-нибудь ей скажет, если она согласится стать его женой: «Зай, я все понимаю… Но мне нужны свои дети. Свои, понимаешь… Я не хочу обманывать тебя, я не подлец»…
Больше никто, никогда не скажет ей этих слов.
Она не позволит.
Марина ушла с работы, забросила кандидатскую диссертацию и устроилась воспитательницей в детский дом.
– Пап, я твой любимый кефир купила! – крикнула она, едва переступив порог квартиры.
– А мое любимое пиво?! – весело отозвался отец.
Марина зашла в комнату прямо с пакетами и увидела, что отец укладывает в чемодан теплый свитер с норвежским узором, который она ему связала.
Сердце ухнуло вниз.
– Папа… что это ты?! – Голос предательски дрогнул, выдав ее паническую боязнь неожиданных сборов.
– А что? – Дядя Гена громко захлопнул крышку старого потертого чемодана и закрыл тугие замки. – Отдохнул, отоспался… Ремонт ты делать не хочешь!
Он говорил это без упрека, со смехом, но Марина почувствовала себя виноватой.
– Пап… – Она без сил опустилась на диван, поставив пакет с продуктами у ног. – А что, без ремонта ты у меня не останешься? У тебя же два месяца отпуск! Убегаешь? Надоела я тебе?
– Мариш! Ты глупости не говори! Не убегаю! – Отец сел рядом и сжал ее руку своей мозолистой грубой ладонью нефтеразведчика. – Ну что мне тут делать? Глаза тебе мозолить? Лучше поеду, денег заработаю. Сейчас самый сезон.
– А я опять одна… – Марина вырвала руку и порывисто обняла его. – Я тебя так ждала, пап!
– Я знаю, что ждала… – Отец ободряюще похлопал ее по спине. – Это хорошо, Мариш… Но и плохо! Я думал, приеду однажды, а ты тут не одна. И я, занудный старикан, вам мешать буду… Я бы тогда пошел к Лёне и стал бы ему жаловаться, вот, дочка-то мужа себе нашла, квартирка тесна стала… А он бы меня ругал – ну и радуйся! Давно надо было тебе подвинуться, житья дочери от тебя нет…
Отец вроде шутил, но каждое его слово больно било в самое сердце.
– Что ты такое говоришь, пап?! – Она могла бы заплакать, но плакать давно разучилась – с тех пор, как доктор сказал: «Кто с этим беременеет?», с тех пор, как Коля с пафосом заявил: «Я не подлец!»
– То-то и оно… – тяжко вздохнул отец. – И Лёни нет, и ты все одна да одна… Может, это я мешаю? Может, ты боишься, что мы с твоим мужем не уживемся?
– С каким мужем? Хватит, папа!
Марина подхватила пакет и пошла на кухню, чеканя шаг, как солдат на параде – про мужа больше ни слова, ни звука… Нельзя. Никому. Никогда.
– А что – хватит?! – Не поняв ультиматума, отец шагал за ней, пытаясь забрать пакет. – Красивая, умная, молодая! Да за тебя мальчишки дрались!
– Мальчишки вырастают и меняются, – сухо парировала Марина, убирая в холодильник кефир, яблоки, сыр и любимую папину колбасу. – Потом эти мальчишки девушек, за которых дрались, бросают!
– Опять двадцать пять! – всплеснул руками отец, забрал у нее колбасу и в запале откусил прямо от «палки». – Сколько ж можно это вспоминать?! Один такой паршивец попался, и ты на себе крест поставила!
– А ты хочешь, чтобы меня несколько раз бросали?! – закричала Марина. – Нет уж, мне одного хватило! И ты вот меня бросаешь!
Она с такой силой захлопнула холодильник, что со стены сорвался календарь.
– Дура девка! – Отец в сердцах ударил по столу колбасой. – Ну, дура… Да что ж за бестолковая такая! Маришка… – Его голос так задрожал, что Марина не удержалась – обняла отца, прижалась к его плечу, как в детстве.
– Не уезжай, пап… Пожалуйста! Я тебя с одним человеком хочу познакомить…
– Ну вот, другое дело! – защекотав ей ухо усами, довольно ухмыльнулся отец. – Познакомить, это всегда пожалуйста… Слушай, а он рыбачить умеет?
– Думаю, нет.
– Ну, ничего. Научим!
Сергей зашел в непривычно темную прихожую, тут же обо что-то споткнулся и чуть не упал.
Нащупав на стене выключатель, он зажег свет и обеспокоенно крикнул:
– Оля!
Как вихрь, налетели дети – обняли со всех сторон. Костик с разбегу запрыгнул на руки, Маша обхватила сзади, а Дим Димыч привычно прижался к ноге.
Не спуская с рук Костика, Барышев заглянул в гостиную и в кухню, где царил беспорядок, а вернее – бесшабашный кавардак. Шагу нельзя было ступить, чтобы не споткнуться об игрушки, а на столе высилась гора фантиков от конфет.
– Где мама-то? – опешил Сергей.
– Маму срочно вызвали на работу, – сообщила Маша.
– Не на работу, а на свадьбу, – поправил Костик.
– Генералом работать, – уточнил Дим Димыч. Губы у него, руки и почему-то даже колени были перепачканы шоколадом.
Ольгин телефон не ответил. Надин тоже. А в «Солнечном ветре» автоответчик вежливо попросил оставить сообщение или перезвонить позже.
Сергей вздохнул и оглядел фронт работ…
Сначала он оттер Дим Димыча от шоколада, потом освободил от игрушек проход из кухни до гостиной и убрал фантики, потом…
– Дети, вы что-нибудь, кроме конфет, ели? – поинтересовался Барышев.
– Нет! – хором крикнули они.
– Суп хотим! – сказала Маша.
– С фрикадельками! – добавил Костик.
А Дим Димыч украдкой вытащил из кармана конфету и сунул в рот.
Всемогущий глава «Стройкома» вздохнул и надел Ольгин фартук – розовый в рюшечках.
– Суп так суп, – пробормотал он, наполняя кастрюлю водой.