Он долго потом жил лёжа, как я… он потом только стал шевелиться…потом только стал учиться ползать… и совсем уже очень потом стал пытаться ходить…
***Он выжил. Она больше не плакала… она не плакала больше… больше даже это было, чем несотворимое сотворённое…
Ведь она плакала почти всегда… всегда почти… всегда больно… особенно больно, когда приходили эти непонимающие сами себя люди… над каждым из них плакала… а я ничего не мог поделать… ни с ними… ни с ней… ни с собой…
…Первый встретился в далёких тёмных развалинах. Он ещё не нёс с собой ничего кроме страха. Тем страхом сам себя и погубил. Я увидел его первым, не напугав уйти хотел, да заметил он меня и за мной в коридор вполз. А когда карманным своим светом долюбопытствовался. Сердце-то его всего страха и не вместило…
потом уже стали приходить без случайности, взяв с собой помимо обязательного страха своё глупое оружие. И кто уж страх выдерживал, так оружием-то обязательно себя добивал, получая ответ на своё бессмысленное зачем всё. Очень метко умели целиться в собственное себя…
***- Я ждала тебя всегда… и когда плакала ждала… и когда полегче было ждала… мне тяжело было без тебя… мой сильный мудрый змей берёг меня, он уходил далеко, но возвращался обязательно, утешал как мог и мы ждали, когда ты прийдёшь… Мне было холодно и страшно здесь без тебя, пока ты шёл… И так холодно и страшно, а ещё эти бедные несчастные люди, которые всё время зачем-то хотели убивать…каждый раз, когда они приходили, мне было особенно больно и тяжело… Здесь нельзя убивать… здесь тихо очень… у нас… Змей говорил им своими глазами о том… никак нельзя… никого… кроме… кроме себя… Змей объяснял это… а они стреляли… стреляли всё-таки… их… больше… нет… стрелявших… они все… погибли… а мы были здесь в холоде и боли
***- Когда ты пришёл, где-то изменилось что-то… Оттуда далеко сверху перестали приходить люди со страхом и оружием. Никто оттуда не приходил ещё, но там наверху что-то теперь совсем по-другому… я чувствую это… какое-то хорошо появилось и у нас тут и там наверху с твоим приходом. А у нас вот мудрый мой змей вылечил тебя и теперь вообще очень редко выходит, всё больше лежит огромный кольцами и как будто греется, мурлычет неслышное что-то про себя. Это потому что у нас теперь теплее и ему не надо за каждым кусочком тепла для меня уползать далеко…
***- Я расскажу вам невероятное… я только что оттуда… я был наверху… Я плохо ещё умею ходить… но я дошёл… Я не был ещё никогда наверху… на поверхности… куда не пробирался даже наш старый мудрый змей… я был там… там что-то… трудно передаваемое… там… дети…
Там дети живут… на всей большой поверхности одни дети… К ним приходит солнечный рассвет и они смеются или улыбаются его лучистому яркому приходу… Дети… много разных и маленьких детей на всей большой поверхности… В это даже трудно поверить, но я видел там только детей…
***Теперь пришла пора и нам идти. Возьми, мой маленький ангел, с собой свой сиреневый полусвет и дети смогут улыбаться не только днём. Дети… они многое знают… они ждут нас всех…
***Радость маленькой планеты появлению утра
А в глубоких подземельях всё родится детвора
***В очень далёкой, так никем и не увиденной, стране умирал зачем-то старик.
Солнечностью своей и красотой собралась вся прекрасная страна под густые кроны деревьев к охране непроницаемого мрака среди вечных вздыхающих в грусти болот. Всем счастьем своим изумрудным прощалась с избушкой древней, с избушкой древней в которой зачем-то умирал старик.
И в плакавшем хрустале рек не могли слова с горя вымолвить серебряные рыбы, и заплутали в тихих травах озолочённые тела змей, лишь звери, постигшие полёт возлесолнечных птиц, держали мир на своих крыльях, и умер зачем-то всегда знавший зачем жил старик...
Аленькин Цветочек
Долго пожил старый добрый отец в доме. Как никогда долго. На многое время отпускала его дорога. На многое время…
А потому уже ждала, уже звала, уже торопила дорога длинная в путь неблизкий. В путь неблизкий, в страны незнаемые.
Вспомнил утром ранним отец, что пришла пора и призвал к себе детей своих.
- В вечер уйду я, - сказал отец. – Уйду в очень далеко, уйду в совсем никому не известно. Надолго уйду и вернусь ли - не знаю ещё. Жить вам в мире и любви, беречь мать родную прошу. Залогом возврата моего принесите к вечеру три желания ваших. Даст бог ими и выживу в странах неведомых.
День собрался в дорожную торбу. День мигом обернулся и настал вечер. Пришли дети к старому доброму отцу и принесли по желанию.
- Говори, сын старший, - сказал отец.
- Ты вернёшься усталым, но живым и здоровым. И дорога не станет тебе последней, - сказал старший сын. – Это моё желание.
Взял желание старшего сына отец в сердце.
- Говори теперь ты, сын средний.
- Отец, мать ждать будет тебя всё бесконечное время. Когда вернёшься, принеси утешение с собой и счастье в наш дом, - сказал средний сын. – Это моё желание.
Взял желание среднего сына отец в сердце.
- Что же принести тебе, дочка моя младшенькая, Аленька моя ненаглядная? – спросил тогда старый добрый отец.
- Принеси мне, отец, - отвечала ему младшенькая, любимая дочь Аленька. – Цветочек людской радости. Я сохраню его людям. Его дарить можно, из рук не выпуская. Один он. Он вечный.
Глубоко в сердце, на самое донышко тёплое, спрятал отец желание Аленьки.
И попрощался отец с домом.
И долгая длинная дорога повела его в страны далёкие, страны неведомые. Много смертей встречал на пути, но ни одна не стала брать его, потому что сильно было желание старшего сына увидеть отца живым и здоровым. Много бед приходило, стужей, голодом и болью оборачивались. Отдавал на растерзание тело им отец, но ни одну не впускал в душу, в которой хранил утешение матери и счастье дома, заведанные сыном средним. И ничто не могло остановить его в поисках цветочка, что спросила дочка младшенькая Аленька.
Но и в странах неведомых не знали, не гадали, где найти цветочек. Некоторые грустные люди даже думали уже, что и не бывает такого диковинного цветочка, цветочка людской радости.
И шёл отец уже не разумом людей, а сердцем своим. Шёл, пока не привёл его путь на света самый край. За край уже нельзя, за краем уже и пропасть можно. Но был ли край останавливающий сердца. Ушёл отец сердцем за света край. И за краем длинна дорога. Длинна дорога, да не встретишь больше света жилья человеческого, не повстречаешь прохожего человека на пути. Длинна дорога, да тёмен лес по сторонам, да нет уже живого места в лесу том, нет живого дерева, нет живого зверя, всё черно и мертво. Длинна дорога, да не длинней пути бессмертного сердца.
Долго шёл отец, за краем света шёл. Шёл, пока не вышел из мёртвого леса к чёрным воротам великой стены. Неповоротны ворота и непреодолима стена, но отворились неповоротные без скрипа, и пропустила непреодолимая стена без ропота, когда подошёл отец. Закрылись позади вошедшего ворота, и не стало их вместе со стеной неодолимой. Мир вокруг чист и юн предстал, и очарование вошло в задумчивую душу отца. Не было описания красоте окружавшей его, лишь что-то очень сильно напоминало детей оставленных жить дома. Здесь радовался каждый уголок чудесного царства. Солнышко в небе радовалось. Мураши в траве копошились в поисках счастья. У цветов маленьких глаза были, наполненные радостью.
Осторожно ступал в мире необычном старый добрый отец, стараясь не потревожить радости, живущей рядом и входящей в него. И недаром сердцу чувствовалось окончание пути. Пришёл отец к прекраснейшему месту мира не обычного и нашёл там росший среди трав изумрудно-весёлых цвет радости людской. Цветочек радости нашёл отец.
Кричало сердце отца: «Не рви!». Не помнил от счастья себя отец. Старый добрый отец сорвал цветочек радости. Из земли вырвал, да сердце ранил. «Не так… не так…» в боли забилось сердце. В руках цветок, в руках мечта, а мир радости вокруг погиб весь. Нет больше солнышка, лес мёртвый вокруг и перед отцом у ног чудовище страшное зверь хрипит. Больно, по страшному больно страшному зверю-чудищу, у чудища кровь из груди порванной. «Почему же не спросил ты, любящий отец? Для чего позабыл спросить…» спрашивало тихо умирающее чудище и складывалось в боли, медленно поворачиваясь, будто уютней на бок. «Сохрани теперь, донеси», - просило.
Пошёл отец заплетающимися ногами уходить домой. Долго шёл, но не заметил того ни умом, ни замершим совсем сердцем.
Пришёл отец домой усталый, как не из себя сделанный, но живой и здоровый. Утешил отец долго ждавшую его мать, и счастье вернулось с ним в дом его. Отпустил старый добрый отец сыновей своих и сказал доченьке младшей любимой:
Пришёл отец домой усталый, как не из себя сделанный, но живой и здоровый. Утешил отец долго ждавшую его мать, и счастье вернулось с ним в дом его. Отпустил старый добрый отец сыновей своих и сказал доченьке младшей любимой:
- Принёс, Аленька, я тебе цвет ясный. Принёс цветочек радости. Вот кака быват красота… Только…, - на совсем чуть запнулся постаревший на глазах отец, но улыбнулся тут же как не был здесь: - Смотри, Аленька, совсем ведь живой.
Да только встревожил уже нечаянно ребёнка своего. Вздрогнула Аленька всей открытостью глаз:
- Что, отец, «только…»?
- Ничего, ничего, маленькая, ничего, – улыбался и хотел не сказать бы отец.
- Нет. Чего. – сказала Аленька, глядя в глубоко упрятавшуюся боль его глаз. – Расскажи, папка…
Он тогда ей всё и рассказал. И про волшебный мир и про сердечную недостаточность. Она улыбнулась тихо потом, его Аленька, и сказала:
- Нечаянность не бывает жестокой… всё станет по веточкам, все будут по домикам, и каждому пряник в рот…
Это он утешал её так, когда была совсем малышня.
- Вот так получилось, - вздохнул, улыбнувшись, отец. – Взял цветочек радости без памяти, не спросясь. Из сердца чудища вырвал. Чудище умерло. Его больше нет. Я к нему… теперь… вернусь… Нельзя мне больше здесь. И смертью теперь не искупить.
Да только Аленька не совсем согласная была. Забился, заметался по уголочкам сознания детский разум. Да второпях неразумное выдумал.
- Не совсем всё правильно, батюшка. Не надо уходить тебе, не надо себе искать смерть. То просто был… суженый…
- Какой суженый? – не понял сразу отец.
- Судьбой суженый, - пояснила настойчиво Аленька, - …мне.
- Кто?.. – спокойно уже внешне, но с нарастающей тревогой внутри спросил старый добрый отец.
- Чудище, пап. – объяснила с тихой улыбкой Аленька отцу притворяющемуся непонимайкою. – Ты только не сильно тревожься, но не тебе надо будет идти туда, а просто мне. Это положено так, ведь от цветочка ты для меня обрадовался…
Но не согласен совсем стал отец. Ишь что удумала малая. Несообразилка совсем. Так будет неправильно, потому что там кругом смерть, а смерть детям противопоказана.
- Нет, это не суженый, потому что не человек. Это чудище было. Обыкновенное. Чудище. – определённо и строго сказал старый отец. – Оттягивать незачем. Этим вечером мне и надо идти.
И он ушёл, на тихую от всех готовить себе уход. Ведь ещё вечером будет пир. А ему вслед зачем-то улыбнулась младшенькая любимая Аленька со своим в ладошках цветочком.
Вечер в окошко на прыг-скок пришёл. Это ничего, это бывает такое, когда невесел случается пир горой. Как то поняли все, что отцу уходить, обернулась в доме встреча проводами. Часы ждали полуночи, чтобы объяснить всем новый день. Оно волю отца не окоротишь. Все окаменели глазами и ждали пора, когда случилась лёгкая оказия в самый под тот час…
Уж отец засобирался совсем в первый шаг и на дорожку-то посидели все, когда Аленька сказала легко:
- Не уходи, отец любимый, не надо тебе… Исплакала глаза по тебе уже матушка и не будет тебе разрешения искать смерть от братьев моих любимых. В горе не помнишь о том, что нужно. Спасибо тебе за дар бесценный. Оно и вам оставлю теперь цветочек радости людской и мне с ним не расстаться теперь никогда. Волшебный он.
- В путь теперь мне, - говорила Аленька. – Оно совсем не умер мой суженый. Спит он, крепко спит лишь в ожидании. Лишь показался тебе, батюшка, чудищем. Цветочек уведёт меня к нему. Оно мне к закату идти. Не тревожьтесь вы сильно за меня, чёрный и красный не цвет злого чего, это такой просто цвет тоски. За мной нельзя будет, но вы не тревожьтесь, там не одна живёт смерть. Цветочек не пустит за мной никого и не надо не надо не надо, потому что нельзя. Я постараюсь, батюшка, я попробую чтобы оно хорошо… чтобы оно случилось всё ласково… чтобы оно случилось всё ласково…
Говорила, как заклинание накладывала в заворожь закланием самое себя… Не успел не успел не успел тон перехватить отец… Тихонько взмахнула Аленька крылышками ресниц, тик стрелка, кап слёзка, так стрелка… позабыли часики бить отбой, отмахали сразу и всем подъём, не ложившимся всем подъём… покинула Аленька родительский дом.
***…эх путь-дорожка фронтовая, когда уже поровну любое термоядерное пришествие… только ножки топ-топ да глаза всё без сна без сна… тут до весны рукою подать тут вечная на всю жизнь осень… тут ласково постелен под ноги горячий расплавленный наст… тут можно… оно… совсем… не дойти… топ-топ ножки хлоп-хлоп глазки, топ-топ ножки хлоп-хлоп глазки, топ-топ ножки хлоп-хлоп глазки… недетворячее это занятие – ходить по огню босиком, да попробуй их упреди… недетворячее это занятие… хотя как знать…
…это просто не было ничего вокруг… давно уже и почти совсем… это была пустыня – дочка огня… большого и очень жестокого… потому что сгорели и камни… потому что огонь забыл пощадить даже землю и превратил её в мёртвый обесточенный наст…
если тихо-тихо идти то с собой всегда по пути… Аленька потихоньку по чёрной выжженной насовсем земле шла… тихо тихо переступала ногами оно и не так чувствовалось что уже давно очень нечего пить и кушать… кушать и главное пить… ногами оно по осколкам земли перебирать тоже не сказка было только важнее бы было покушать и главное бы попить… но этого ничего не было и поэтому Аленька тихо шла…
Тихонько-тихонько… пустыней идти горячо и она не смеялась совсем…
Не боись теперь никого, это эхо просто теперь. Из того волшебного замка, что за рекой. Там чудовище ты думаешь уснуло? Или умерло:?
Посмотри к тому замку серебряная дорожка по бирюзовому льду речки. Сумеюшка моя, сумей пройти не скользнуть. Там не станет смеха от лёгких холодных иголочек внутрь тебя. Посмотри как страшно бывает холодно жить!
А оно неразумнэ пошло. Пошло дитё в рай! Она тихонько брела по ледку и лёд не был горячий, потому что давно уже был никакой. Ленинградские блокадные ночки всегда так мне холодны как холод шёл в её ножки. Но то время тихо шло.
Человеков с обмороженными ногами надо лечить и её отлечивали потом живой и мёртвой водицей два добрых старых ворона. Ворон-он и ворон-она. Они смеялись туберкулёзным смехом «кха-кха» и не боялись в своей жизни уже ничего.
А тогда не страшно стало уже, потому что волшебный берег из чисто пушистого стал просто совсем изумрудным. И часы на стене стали тикать и дальше идти. Аленька там спала.
А потом она пошла дальше. Потому что замок был построен из чистого огонь-рубина и развалины синего мёртвого сапфира окружали его.
- Ты умеешь уже ходить между синих, страшных деревьев? - спрашивали они склоняясь тёмными ночами ей на плечико и она стонала легко. Синие развалины светились мёртвым огнём несуществующего больше счастия. Они осыпались синими, страшными стёклышками колких льдинок ей прямо в глазаньки… на исстребление пошёл весь мир… низачем из за стёкол становилось видно его. Замок рвался огнём. Алый рубин рвал и жил огнём внутрь. Аленька близко к нему стала и не осталось совсем ничего. Остался тот большой алый каменный зверь. Они потом писали и говорили в газетах – какой странный был зверь! И так умер ещё! Смотрите, он же есть! Вот, стоит на лапах. Скала теперь. И такая красивая, красная, прозрачная. Светит всем. Разве это умер! Но Аленьке было не уметь понимать и она входила маленьким тёплым огоньком ласковой тёплой свечки в его рассвирепевший в рубине оскал…
Хорошо, что эта планета оказалась не единственной во вселенной. Потому что где-то очень далеко. Где даже и не видели мы с тобой никогда с нашей маленькой доброй Земли. Там в далёком запределье заплакал новый малыш. Ему опять приснилась сверхновая в небе звёздочка. А ещё на другой планете я их там и посадил и Аленьку и еёйное это чудовище. Хай сидют.
Волшебное о последней любви
Он знал куда идёт. С рождения знал и даже уходившая временами память не могла заставить забыть. Так память обрела верность и теперь человек непрерывно уже знал куда он идёт.
Чаща свирепого непроницаемого взгляду леса тьмы лишь охраняла, провожая теперь. В небе той ночи не было уже ни одной звезды, но в непроходимом во мраке лесу человек знал, куда он идёт, и он шел, не тревожа тишину уставшего в непроглядности леса. Деревья спали, сложив свои могучие чёрные кроны на плечи друг другу, и где-то в далёкой вышине ветер шевелил чёрные листья спавших деревьев. Под ногами могучих деревьев шёл человек.
Когда-то он был знатен, когда-то он был безумно богат, когда-то он был мудр. Всё теперь уместилось в крошечном уголочке большого человеческого сердца. Когда-то его звали принц Звёзд. Теперь он был человек. И человек знал, куда он идёт.
***Дракон был обязателен как само время. Грозный непобедимый дракон встал на пути, заслоняя всё необходимостью битвы. Но человек знал, куда он идёт.