Он уже совсем было встал. Потом снова взглянул на женщину и остался.
Он уйдет, а они останутся здесь. Потом они уйдут вдвоем, и он не будет знать куда. А если бы даже и знал… Ему не хотелось, чтобы они ушли вдвоем, хотя он и не видел, как сможет помешать этому.
Может быть, просто пригласить ее купаться? Всякий волен в своем выборе, и она тоже. К тому же может статься, это просто ее знакомый? Женщины не любят сидеть за столиком одни или с незнакомыми. Так оно идет с древности. Значит, можно подойти?
«Не подойдешь, — сказал он себе. — И никуда не уйдешь. Будешь сидеть здесь, и смотреть на них, и думать, что ты умеешь рисковать только в построении гипотез…»
Он опустил голову. Затем поднял ее, почувствовав на себе чей-то взгляд.
IV
На орбите Трансцербера «Гончий пес» сделал очередной поворот — и вот на экранах приборов взвиваются крутые пики. Наконец-то!.. Если это не Трансцербер, то что же? Приверженцы Герна врастают в окуляры. Противники тоже. Шуршат самописцы. Автоматы держат курс, словно по линейке. Пилоты засели за вычислители и уточняют положение Трансцербера и его орбиту, которая, кажется, все-таки существует.
Капитан Лобов советуется с инженером Риекстом: идти ли на сближение с телом, называемым «Трансцербер», или, наоборот, уходить от него, но с таким расчетом, чтобы он постепенно догонял. С точки зрения астронавигации предпочтительнее второй способ, с точки зрения исследования — первый. С точки зрения инженера Риекста предпочтительней второй способ: точка зрения инженера — это точка зрения двигателей. Капитану Лобову в общем, все равно, но он склоняется к первому способу и выбирает второй: капитан Лобов не всегда доверяет своей интуиции и всегда — расчету.
Разворот на сто восемьдесят градусов. Перед капитаном вырастают негодующие исследователи…
Кедрин поднял голову. Три человека стояли у входа на площадку и смотрели на его столик — единственный свободный. Они были одеты, как все, и в то же время не так. Обычная одежда стесняла их движения. Она облегала их тонкие и, наверное, гибкие тела, казавшиеся какими-то слишком хрупкими по сравнению с мускулистыми, пропитанными силой людьми из порта.
Они медленно двинулись по площадке. Глаза их щурились от света, при ходьбе трое чуть раскачивались из стороны в сторону, как раскачивались в старину моряки с тогдашних тихоходных судов, подверженных качке и всем прихотям моря. Один из вошедших нес чемоданчик, двое были налегке.
Трое подошли к его столику.
Кедрин нехотя кивнул, и они сели, плавно, как бы по воздуху, отодвинув кресла. Кедрин смотрел на них и чувствовал, что с каждой секундой они непонятно почему интересуют его все больше.
Они были одинаковы, хотя и совсем не похожи друг на друга. Сидевший слева был шире остальных в плечах; на лице его выделялись острые полукружия скул, глаза были полузакрыты, словно от боли или наслаждения, но Кедрин безотчетно почувствовал, что все мускулы и нервы этого человека напряжены до предела, натянуты, как пружина, и от чего-то неясного зависит, будет ли пружина раскручиваться долго и равномерно, приводя в движение механизм, или же развернется вдруг, подобно взрыву.
Средний — с длинным и худым лицом и со странным взглядом: в глазах его не было дна. Кедрин почувствовал, как его мгновенно, со сноровкой древнего механика, разобрали на мельчайшие части, тщательно осмотрели и ощупали — и вновь безошибочно собрали. Тогда Кедрин понял, что повернулся к среднему, повинуясь его взгляду. Он поднял брови, но средний уже повернулся к соседу справа — высокому и соразмерному, с лицом круглым и незатейливым, как северное яблоко, и насмешливо поблескивающими глазами. Поглядев на третьего, Кедрин осознал, почему они казались одинаковыми: такое впечатление создавали одинаковая неподвижность их лиц, одинаковый прищур глаз и одинаково, точно от легкой боли, сдвинутые брови.
Кедрину захотелось запомнить этот миг и этих людей. Ему показалось, что все это внезапно приобрело странное и глубокое значение.
Они сидели за столом неподвижно и, казалось, понемногу растворялись в окружающем, становились все менее заметными на фоне пестрых костюмов и звуков. Даже яркая, пятнистая куртка на среднем из сидящих уже не бросалась в глаза.
Длиннолицый, разобрав и вновь собрав Кедрина, положил ладонь на середину стола, где на гладкой поверхности выступала клавиатура вкусовых заказов — хитроумной системы, заменившей немудрящих кулинаров прошлых столетий. Предвкушая удовольствие, длиннолицый совсем закрыл глаза, медленно нажал несколько клавиш, затем — кнопку посыла. Ответа не было — индикатор приема не вспыхнул. Возможно, это было неисправное устройство… В следующий момент круглолицый сосед справа, усмехнувшись, не глядя, пробежался пальцами по верхней кромке врезанного в стол прибора, нащупал что-то, нажал — крышка, откинувшись, осталась в его пальцах, открылась сложная схема.
Кедрин подумал, что такое не принято; это было, пожалуй, слишком для посетителя кафе. Но круглолицый запустил пальцы в недра схемы, извлек на стол все, что нашлось внутри тумбы, — невообразимую путаницу разноцветного монтажа. Кедрин должен был признать, что даже простое вкусовое устройство выглядит достаточно сложно. Круглолицый пренебрежительно закрыл один глаз, оглядел схему, словно прицеливаясь. Затем вынул из кармана крохотный инструмент, прошелся им по схеме. Инструмент тихо пощелкивал. Замолчал. Тогда нарушитель правил повернул что-то в датчике контактов. Индикатор приема вспыхнул. Круглолицый водворил схему на место. Через минуту лючок подачи раскрылся, на стол выдвинулись наполненные бокалы.
— Вот и все, — сказал длиннолицый. — Штука нехитрая. Уровень прабабушек.
— Ну, Гур, — сказал круглолицый. — Ну, ну…
— Кафе и кафе… — промолвил скуластый. — Вообще тут ничего… Люблю медленное передвижение.
Они говорили негромко. Голоса у них были одинаковые — низкие, глухие голоса. Кедрин кашлянул. Трое посмотрели на него.
— Здесь весело, — выпалил Кедрин.
— Это хорошо, — сказал Гур, — наш друг Слава, Слава Холодовский, обожает веселье…
— Брось, Гур.
— Да… Помнишь, как ты смешил Игоря? — Гур говорил настойчиво. — Игорь… — он перевел взгляд на Кедрина, — Игорь хохотал сорок минут без остановки. Он хохотал бы еще, но ему наложили последний шов…
Кедрин вздрогнул.
— Да, простите, но что поделаешь: у него в двух местах был проломлен череп, и под руками не нашлось анестезирующих средств.
— У него текли слезы, — сказал Холодовский. — Тогда я еще не умел…
— Текли от смеха, — не согласился Гур. — От смеха, о искуснейший из накладывающих швы!
«Голова… в двух местах, — подумал Кедрин. — От этого можно умереть. Неважный повод для смеха. О страшном и непонятном они говорят, словно о чем-то естественном». И спросил:
— Конечно, случайность?
— Скорее закономерность, — ответил Гур. — Настоящие случайности редки — в их чистом виде…
— А где ваш друг теперь?
— Увы, он покинул нас, — грустно произнес Гур.
«Ужас, темный ужас!» — подумал Кедрин, а круглолицый укоризненно произнес:
— Ну, Гур. Ну, ну…
— Он ушел на экспериментальном корабле. На том самом, который стоил ему двух швов. До сих пор он шлет нам приветы. Только они не доходят. Ведь так, Дуглас? — Гур обратился к молчаливому скуластому спутнику. Тот кивнул.
— Стоит ли утомлять собеседника загадками? — сказал Кедрин. — Откуда вы?
Гур ответил:
— Неудобство нашего времени, о мой любознательный друг, заключается в том, что тридцать миллиардов живет на Земле, а профессий хотя и значительно меньше, но и их тоже — сотни тысяч, и нельзя знать одному всё. А человек по природе своей универсал… Так вот, только в Приземелье работают представители пятнадцати тысяч специальностей. О Заземелье я уже не говорю. Там их еще больше — хороших, добротных, уважаемых специальностей двадцать второго столетия. В специфику некоторых из них по временам входят проломленные головы. Вот вам ответ.
— А вы…
— А мы монтажники. Просто монтажники. Рабочие Приземелья. Звездолетный пояс, стационарная орбита двадцать четыре.
— Монтажники… — сказал Кедрин. — Монтажники… Что же вы там монтируете?
— Корабли, — сказал Гур, и его глаза, лишенные дна, уперлись в зрачки Кедрина. — Планетолеты, транссистемники и самое дорогое — длинные корабли.
— Вот, вот, Гур, — сказал Дуглас.
— Длинные корабли… — сказал Холодовский и посмотрел вверх. — За длинные корабли!
Они подняли бокалы, полные запаха и звона. В вине отразились звезды, свет в свете. Кедрин кивнул головой:
— Хотел бы я посмотреть…
— Кстати, — сказал Холодовский, — это несложно. Летите с нами — и вы посмотрите.
— Хотел бы я посмотреть…
— Кстати, — сказал Холодовский, — это несложно. Летите с нами — и вы посмотрите.
— И в самом деле, мой друг, — сказал Гур, — почему бы вам не слетать на Звездолетный пояс?
— Нет, — сказал Кедрин. — Лететь с вами нет смысла. Я ничего не понимаю в кораблях. А кроме того…
Он взглянул туда, где сидела она; взглянул случайно, а может быть, и не совсем случайно.
— А кроме того, есть и другие причины…
«И эта причина, — подумал он, — живет на Земле. Такие, как она, живут только на Земле».
— Ну да, — сказал Холодовский. — Конечно, есть и другие причины.
— Почему-то, — серьезно произнес Гур, — никто до сих пор не взялся всерьез за изучение вероятности человеческих поступков в системах с неопределенным количеством неизвестных, имя которым «квазислучайности». Будь найден соответствующий алгоритм, он значительно облегчил бы вашу задачу, н вы уже сейчас поняли бы, что единственный выход для вас — идти и собирать вещи для полета на Пояс.
— Можно подумать, что вы…
— Для меня в этой системе одним иксом меньше…
Он хотел сказать еще что-то, но внезапно все трое вздрогнули и болезненно поморщились. Казалось, их ударило током, но это была всего лишь громкая музыка.
— Так вот, друг мой, для меня одним иксом меньше. И это так же верно, как и то, что мой длинный нос чувствует в воздухе какой-то необычный запах.
— А знаете что? — тихо проговорил Холодовский. — А вот нам случай проверить…
— Ну, ну, Слава, — сказал Дуглас. — Ну… Дразнить себя…
— А почему? А если он покажет запах? Тогда ясно будет, что этот этап пройден и что хотя бы в этой части мои мысли подтверждаются. Что, Гур?
— Лучше проверить, — сказал Гур, — чем не проверить. К тому же вы знаете мой принцип: если вы не знаете, остаться ли на месте или сделать шаг вперед, — в любом случае делайте шаг вперед!
— Что же, — сказал Холодовский. — Сделаем шаг вперед. К счастью, я своевременно отстроил прибор от фона.
Он поднял чемодан на стол, открыл его. На экране прибора вспыхнула красная точка, стала разгораться все ярче и ярче, потом чуть потускнела и снова разгорелась.
— Пожалуйста, — сказал Холодовский. — Что и требовалось…
— Но направления нет, — сказал Гур.
— Этого я пока не обещал.
— Ну, Слава, — сказал Дуглас, — а был ли мальчик-то?
— Это же твой озометр.
— И я могу ошибаться.
— Зато я не могу, — сухо сказал Холодовский. — Запах есть. Прибор фиксирует его. Грубо можно даже определить направление: источник запаха смещается приблизительно на норд — норд-ост. Что еще? Сила запаха? Пожалуйста, в этой точке — три миллиоза.
— Я не о том, — сказал Дуглас. — Есть ли сам запах? Мало что…
— Пожалуй, нет, — вмешался Кедрин. — Я почувствовал бы. У меня острое обоняние.
Никто не ответил, только Гур проворчал: «На Земле не может быть острого обоняния при таком фоне…» Потом спросил у Кедрина:
— Может здесь пахнуть дыней? Большой желтый плод…
— Знаю. Нет, не может. На всем острове вот уже четыре дня нет ни одной дыни.
— Ну, ну, — сказал Дуглас. Встал. Ритмично раскачиваясь, ушел к выходу. Гур лихорадочно черкал что-то на салфетке. Протянул ее Холодовскому. — Если так, то здесь ставим озометрические посты…
Они едва слышно заговорили о преобразованиях Гарта применительно к рабочему пространству. «Странные люди, — думал Кедрин. — Больше им нечего делать, как всерьез рассуждать о запахе. Если чего-то и нет в пространстве, то именно запаха. У этих парней отсутствие дисциплины и целенаправленности мышления. Не говоря уже о том, что решать невооруженным мозгом преобразования Гарта применительно к чему-то там — ерунда. Все равно, что заколачивать головой гвозди. Такую черную работу дают на машину и используют лишь результат… Интересно, для чего им этот самый озометр? Странный прибор…»
Вернулся Дуглас, шагая так же неторопливо. Он уселся, поерзал, устраиваясь поудобнее.
— Транспортная пустышка проходила к Дакару, — сказал он и помолчал. — Имела на борту груз текстобутира. — Он снова помолчал. — Текстобутир…
— Текстобутир, как известно всей видимой вселенной, пахнет дыней, о мой разговорчивый друг, — победоносно завершил Гур. — А что это значит?
— Что нам здесь больше нечего делать, — сказал Холодовский и встал. — Прибор нам сделать помогли. Можно считать, и испытания совершились. На какой высоте шел вакуум-дирижабль? Тысяча пятьсот? Если озометр засек запах при таком фоне, как здесь, то я и не знаю, что вам еще нужно. На чем мы улетим?
— Через двадцать минут приземлится «Кузнечик». Будет брать воду. Здесь как раз его соленость. Широта знаний украшает человека, друзья мои и соратники.
— А на нем?
— Куда-нибудь. В Казахстан или Атакаму, но с любого космодрома на первом же приземельском мы улетим. А пока еще успеем выкупаться. — Он повернулся к Кедрину. — Ну, было очень приятно, мой уважаемый друг. Но нам пора начинать жить по другим часам… Никогда не прощу себе, что мы не заказали ужин.
Кедрин не слышал. Он смотрел в другую сторону. На женщину. Она встала. Ее спутник остался один, и это был именно тот момент, когда надо было подойти к нему, и спросить обо всем, и ответить на все вопросы. И, может быть, когда она возвратится к столику…
Он уже шел, и каменное лицо придвигалось все ближе, но сейчас Кедрин стал бы сражаться даже с камнем.
Он сидел неподвижно, этот камень, подперев голову левой рукой, словно пытался что-то вспомнить или услышать. Да, он, кажется, прислушивался к тому, что происходит где-то далеко, страшно далеко отсюда…
— Я прошу вас сказать, — проговорил Кедрин.
V
На орбите Трансцербера все в порядке. Поворот «От Трансцербера» совершен. Небесному телу была предоставлена возможность догонять «Гончего пса» в свое удовольствие. Было известно — планета нагонит корабль, было известно, где это произойдет, и было известно когда.
Маневр закончился, и пилоты вспомнили о том, что осталась незавершенной атака на белого короля, а исследователи вспомнили, что даже им иногда следует подкрепляться пищей, не имеющей ничего общего с планетологией. Капитан Лобов вспомнил, что один фильм им все-таки отложен на вечер, а инженер Риекст с грустью констатировал, что он, вернее всего, так никогда и не услышит, как работает диагравионный двигатель. И тогда он услышал его.
Нарастание шума произошло мгновенно, как взрыв. Одновременно взвыли сирены контрольного блока, дозиметры и авральные сигналы. Что-то со звоном разлетелось вдребезги. Кто-то охнул и смолк.
Капитан Лобов уставился на инженера Риекста и прохрипел слово, которого никогда не было и, наверное, не будет ни в одном из языков Земли, слово, изобретенное столь же мгновенно, как пришла беда. И инженер, может быть, не понял бы этого слова, если бы капитан Лобов одновременно не сделал обеими руками такого жеста, словно он собирался взлететь, воспарить к потолку рубки вопреки искусственной гравитации.
Жест этот был понятен, это был жест, предусмотренный инструкцией. И инженер Риекст, не колеблясь ни миллисекунды, упал вперед — так было быстрее всего — и в падений ухитрился сдвинуть предохранитель и ударить по красной выпуклой шляпке в дальнем углу пульта.
Катапультирование реактора было произведено вовремя, и он взорвался как раз на таком расстоянии, чтобы не повредить того, что осталось от корабля. Корабль лишился реактора, и двигателя, и энергии, если не считать аварийных аккумуляторов, о которых всерьез говорить не приходилось, и всякой надежды обрести свой ход и уйти с орбиты Трансцербера раньше, чем загадочная планета настигнет его.
Когда все это выяснилось, капитан Лобов разрешил экипажу ужинать. Сам же он прошел в рубку связи и начал срочно вызывать Землю, хотя это и обходилось аккумуляторам дорого. Все-таки с Землей надо было поговорить, хотя бы из простой вежливости, как сказал капитан Лобов, поглаживая щеки с таким видом, словно собирался бриться в третий раз.
— Я прошу вас сказать… — повторил Кедрин.
— Не слышу, — глядя мимо Кедрина, громко сказал человек с каменным лицом. — Не слышу… — У него был странный голос, высокий и курлыкающий. — Возьмите канал у метеорологов.
— Зачем? — растерянно спросил Кедрин. — Я хочу узнать только… — Он постарался сказать это как можно решительнее.
— Теперь слышу хорошо, не кричите, — перебил его сидящий. — Говорите… — Взгляд его все еще был устремлен куда-то вдаль. — Да?
— Где я смогу найти ее? Завтра?
— В зоне Трансцербера… — раздельно и словно бы задумчиво сказал сидящий. — Так.
— Что? — сказал Кедрин и сделал шаг назад.