— Вам известно, с кем у господина Санже была назначена встреча? — спросил Ванзаров.
— А вы уверены, что имеете право задавать такие вопросы? Дипломатический…
— Уверен. Господина Санже нашли сегодня утром на улице мертвым…
Русский дворецкий перенял выдержку английских коллег. Он только приподнял бровь, ничем более не выразив удивления, зато распахнул дверь, предложив войти.
— Ваша фамилия Ванзаров? — спросил он. — В таком случае для вас оставлено сообщение. Можете подождать в гостиной.
Дворецкий удалился бесшумно.
У Санже оказался хороший вкус. В обстановке гостиной не чувствовалось вызывающей роскоши: состоятельный человек со стабильным доходом. Вместо безделушек и пейзажиков, какими хозяйки любят украшать семейное гнездышко, на стенах красовались фотографии с боксерских рингов. Снимки покрывали стену плотным ковром. Одна фотография вызвала интерес.
Это был снимок последней победы англичанина на декабрьском турнире: Санже в окружении поклонников. За спиной боксера был виден улыбающийся Окунёв. Выходит, профессор в редкие минуты отдыха посещал спортивные состязания. Рядом с боксером стояла дама, лицо которой было удивительно знакомо, и более того: дама как две капли воды была похожа на Ивана Наливайного.
Появившись как привидение, слуга протянул письмо на серебряном подносе.
— Мистер Санже, уезжая вечером, оставил распоряжение: если с ним что-то случится, передать это письмо вам. Я выполняю волю хозяина, — сказал он, поклонился и хотел выйти. Но Ванзаров его задержал:
— Господин Санже захватил с собой саквояж или портфель?
— Мистер Санже отбыл в обычном вечернем наряде.
— Фрак?
— Именно так.
— У него есть халат белого шелка?
Дворецкий презрительно скривился:
— Мистер Санже не носит халаты белого шелка. Он джентльмен.
— Вы уверены?
— Я лично убрал домашний костюм в шкаф.
Ванзаров больше не задерживал слугу и вскрыл письмо. У Санже был резкий, твердый почерк. Русские буквы он выводил старательно:
«Дорогой господин Ванзаров!
Моя болезнь, вызванная сомой, к сожалению, прогрессирует. Последние часы мне помогало средство Вашего друга, доктора Лебедева, но и его лекарство перестает действовать. Я понимаю, что дни мои сочтены, но так хотелось бы наказать виновника моих страданий. Было бы проще всего, если бы я мог указать Вам адрес, где проживает Елена Медоварова. Но она не дала мне ни одного шанса. Зато вчера вызвала на встречу. Я уже хотел дать Вам знать, но она перехитрила меня: когда я вышел из дома, она уже ждала с извозчиком. Быть может, она что-то подозревает. Мы поехали в какой-то ресторан на краю города, долго кружили, я совсем перестал ориентироваться. Там она взяла отдельный кабинет и стала спрашивать о пентакле. Что было полной неожиданностью. У меня историческое образование, но я не занимался символикой глубоко. Познания мои в этом вопросе поверхностны. О чем я ей и сказал. Она рассмеялась и сказала, что это сущие пустяки. Цель нашей встречи в другом.
Теперь я должен сделать отступление. Сегодня утром мне телефонировал клерк из Петербургского частного коммерческого банка. Он сообщил, что в десять утра к ним пришла некая особа и предъявила чек на всю сумму, хранящуюся на моем счете, т. е. на пятьдесят три тысячи рублей. Клерк решил проверить чек лишь потому, что является поклонником моего боксерского таланта. По его словам, чек настоящий, как и моя подпись. Я попросил клерка задержать выдачу денег до завтрашнего утра. Ради нашей спортивной дружбы он согласился, хотя дама очень настаивала. Когда я спросил, как она выглядит, клерк не смог ее описать: лицо дамы скрывала черная вуаль.
Теперь, господин Ванзаров, должен кое в чем признаться. Во время нашего разговора я постеснялся упомянуть о том, что Елена показала мне не только подписанное мной согласие работать на русскую разведку, но и чек, в котором моей рукой была написана сумма и поставлена личная подпись. Елена обещала, что предъявит этот чек к оплате только в том случае, если я ослушаюсь ее приказаний или сообщу в русскую полицию. Я полагал, что она никогда не пойдет на такую низость. Но, видимо, я ошибся. Елена исполнила свою угрозу. Умоляю Вас, господин Ванзаров, спасти мои деньги, не ради меня, а ради моей семьи, которой должны остаться после меня хотя бы эти крохи.
Чтобы Ваш труд не остался с моей стороны без благодарности, а тем более вся помощь господина Лебедева, хочу предупредить вот о чем. Елена сказала, что в ближайшие дни в столице с ее помощью произойдут события, которые сломают хребет царизма, и начнется такой хаос, после которого страна развалится. Она предложила за солидную сумму раскрыть подробности американскому правительству, чтобы моя страна могла воспользоваться ситуацией для своей выгоды. Я счел такое заявление откровенной провокацией и отказался. Но, зная эту женщину, нельзя быть уверенным, что ей это не под силу. Будьте бдительны и осторожны.
Это письмо я пишу накануне новой встречи с Еленой Медоваровой. Она требует меня на встречу опять, хотя вчера я получил от нее глоток вожделенной сомы. Подозреваю, что она решила от меня отделаться, я ведь слишком много знаю. Но у меня не осталось сил противиться этой женщине. Участь моя решена, я еду. Если со мной что-то случится, умоляю спасти мои деньги ради моей семьи.
С искренним почтением, Дж. Санже. 5 января, около девяти вечера».
Легенда о чашкеРядом с темной церквушкой остановились сани, из которых выпрыгнула стройная пассажирка, бросила извозчику медяки и направилась к боковому входу в храм, через который ходили служки и священники. Лицо дамы покрывала густая вуаль. Дорога была ей знакома. Она уверенно обходила рытвины и сугробы, ни разу не споткнулась и в полной темноте нашла дверь. Сбив снег с сапожек о каменный порог, она дважды стукнула, подождала и еще раз повторила.
— Кто там? — спросил настороженный голос.
— Откройте, отец Георгий, это Елена, — прошептала дама в дверную створку.
Щелкнул замок. В отблеске света появилась высокая фигура в рясе.
— Матушка, как хорошо, что пришла! Проходи скорее!
Бархатным голосом отец Гапон умел завораживать паству. На еженедельных вечерах с чаем и конфетами, проводимых «Собранием русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга», люди с упоением слушали речи молодого и красивого священника. Его глаза горели праведным огнем, слова несли надежду и веру, что беспросветной жизни в нищете и убогости скоро придет конец и настанет время нового мира. Сам Георгий Аполлонович происходил из малороссийской деревеньки, с грехом пополам окончил Полтавскую духовную семинарию и кое-как получил степень кандидата богословия в Духовной академии. Но с народом разговаривать умел.
Дама прошла в натопленную комнатку, служившую столовой, местом отдыха и кабинетом при церкви, остановилась на пороге и трижды перекрестилась на большой киот. Теплилась лампада, и тускло светила керосиновая лампа на столе. Она поклонилась иконам в пояс, подняла вуаль и села напротив господина в поношенном костюме.
— Что, Рутенберг, опять козни строите?
— Давно вас не видел, Медоварова, и, признаться, не хотел видеть. Особенно сейчас, — процедил господин.
Вернулся Гапон, потер руки и улыбнулся.
— Как хорошо, друзья, будем пить чай втроем! — мягко проворковал он.
Рутенберг встал:
— Я, пожалуй, пойду…
— Отчего же, Петр Моисеевич, голубчик? Мы не договорили…
— Извини, батюшка, при этой… особе разговора не будет. Помни, что сказал: или ты пойдешь впереди и поведешь за собой, или мы пойдем без тебя. Так что решайся. Увидимся завтра.
Не простившись, Рутенберг вышел в прихожую. Отец Георгий извинился и побежал запирать. Когда вернулся, дама разлила чай.
— Как нехорошо, как глупо получилось! — с досадой сказал он. — Ведь Петенька хороший, дельный товарищ, только вспыльчивый. А с тобой, Леночка, не ладит. Что не поделили?
— Не сошлись характерами. — Она взяла чашку. — Пейте, батюшка, пока не остыл.
Отец Георгий отодвинул блюдце, уставился в невидимую точку и пробормотал:
— Как это некстати…
— Не виделись давненько, и не спросите, как у меня дела?
— Да-да, как дела? — механически пробормотал он.
— Дела у меня, батюшка, идут лучше некуда. Получила большое наследство. Думаю отдать половину на ваши кружки и Общественные чайные. Стыдно ведь, отец Георгий, брать деньги на борьбу с самодержавием у Департамента полиции.
До Гапона не сразу дошел смысл слов:
— Что ты сказала?
— Я теперь богатая наследница и могу предоставить вам тысяч двадцать на ближайшие нужды рабочего движения. А если дело пойдет успешно, можете рассчитывать еще на столько же.
Она выложила на стол банковскую упаковку сторублевок.
Она выложила на стол банковскую упаковку сторублевок.
— Здесь тысяча, на первые дни. Остальное — на следующей неделе.
Отец Георгий по-бабьи всплеснул руками:
— Леночка! Провидение Господне привело меня к тебе! Ты не представляешь, что значит твой дар в такой момент! Это просто чудо! Спасибо, Господи!
Гапон упал на колени и истово перекрестился. Медоварова смотрела на проявление радости равнодушно.
Встав с колен, отец Георгий засунул пачку ассигнаций в секретный ящичек под крышкой стола. И поднес ко рту чашку:
— Ты мой ангел-спаситель, Леночка! А то ведь господин Лопухин, директор Департамента, каждую копейку со скрежетом зубовным отдает. А господин градоначальник Фуллон и полушки не даст. А господин министр Святополк-Мирский вовсе со мной говорить отказался. То ли дело был Зубатов Сергей Васильевич! [25]Все понимал и денег не жалел. Такую махину с ним подняли!
— Полно вам, батюшка, такие пустяки.
— Нет, Леночка, не пустяки! Твоя помощь сейчас нужна рабочим.
— Что-то случилось?
— Да разве ты не знаешь? Такая каша заварилась! — Гапон тяжко вздохнул. — А все эти господа социал-революционеры воду мутят. Из такой ерунды ересь сотворили.
— Слышала, уволили четырех рабочих?
— Да какое! Уволили одного пьяницу, Сергунина, а он оказался из нашего «Собрания». За него заступились, выдвинули хозяину требования. Ну и пошло-поехало. К Путиловскому заводу другие присоединились. В общем, большая заваруха. И так это не вовремя. Что теперь государь подумает о моих стараниях?
— Революция не бывает по расписанию, — сказала Медоварова. — Она приходит, когда у народа кончается терпение.
Отец Георгий поставил чашку:
— Елена, ты ли это? Ты же никогда не призывала к насилию. Или примкнула к радикалам?
Медоварова улыбнулась:
— Что вы, батюшка, время такое, все нервничают, вот и сама не заметила, как ляпнула глупость, простите. Да вы пейте, пейте…
Гапон вздохнул горестно и отпил большой глоток. Затем другой. Чашка его быстро опустела. Зрачки расширились, лоб покрылся испариной, тонкие пальцы мелко задрожали. Медоварова смотрела ему в глаза:
— Ты видишь?
— Да, я вижу прекрасный мир, новый мир! — Гапон говорил медленно. — Как хорошо, как красиво! О да, тут все счастливы! Нет ни слез, ни горя, ни унижений!
— Тебя ведет великий бог радости и счастья. Ты видишь его?
— О да! Я вижу его! Он мчится на солнечной колеснице! Он так прекрасен!
— Ты исполнишь мою волю как свою.
— О да, я подчиняюсь гласу твоему!
— Ты поведешь народ к царю.
Гапон обмяк, голова стукнулась об стол. От резкого удара он очнулся и стал лихорадочно озираться.
— Что это было? — спросил он.
— Что, батюшка?
— Мне показалось, — отец Георгий подбирал слова, — что со мной разговаривал…
— Вы, батюшка, замолчали, уставились куда-то, а потом принялись бормотать. Я даже немного испугалась.
Гапон сжал кулаки:
— Значит, правда! Это был глас Божий! Я ждал его и молился, а он пришел нежданно!
— Глас?
— Повеление. Он сказал… — Гапон потер лоб, будто стараясь вспомнить. — Я не помню слов, но теперь точно знаю, что мне делать…
Дама наблюдала, отодвинув нетронутую чашку.
— Пришел день! — крикнул отец Георгий. — Пробил великий час! Мы обнищали! Нас угнетают! Обременяют непосильным трудом! Над нами надругаются! В нас не признают людей! К нам относятся как к рабам, которые должны терпеть горькую участь и молчать!
Гапон дрожал как в лихорадке, лицо пошло пунцовыми пятнами:
— Это моя судьба!
— Батюшка, о чем вы?
— Завтра… нет! В воскресенье… Я поведу моих рабочих к царю. Мы пойдем к Зимнему дворцу. Я напишу Николаю письмо, он меня поймет и примет. Я попрошу его быть милостивым к своему народу и дать ему счастье, ради которого он и поставлен на земле. Царь добрый и мудрый, он все поймет и простит. И все поймут, какой великодушный и заботливый помазанник Божий!
— А если вас не допустят?
— Если царь примет наши условия, я выйду к народу и махну белым платком. И будет мир и согласие. А если откажет, я выйду на площадь и махну красным. И будет бунт! И пусть будет то, что суждено!
— Значит, так будет, — сказала Елена. — Это судьба.
Папка № 33Прочитав записку от Лебедева: «Проспорили: наш американский друг полон сомой, как свинья черносливом. С вас ящик шампанского», Ванзаров телефонировал начальнику Охранного отделения.
Узнав новость, Герасимов радости не выразил, предупредив, что при задержании все сотрудники должны быть предельно осторожны. Ванзаров убедил, что будут задействованы самые опытные сотрудники, а потому участие агентов охранки нежелательно. Полковник не стал настаивать, напомнив, что арестованную следует держать под неусыпным контролем до приезда его людей.
Закончив столь важный разговор, Ванзаров открыл телефонный справочник «Весь Петербург» за 1904 год и нашел номер директора Сибирского торгового банка.
Когда господин Лунц услышал, по какому вопросу им интересуется сыскная полиция, сослался на невозможность обсуждать деликатную тему по телефону и просил быть лично после закрытия банка, часов в шесть.
В банке его уже ждали. Служащий Зандберг встретил чиновника полиции в операционном зале и проводил в кабинет директора. Максим Львович оказался милейшим и радушным человеком, сразу предложил чаю с коньячком.
Не замечая улыбки и реверансы, Ванзаров повторил вопрос: не пропадало ли со счета господина Эдуарда Севиера, брата известного финансиста Роберта Севиера, крупной суммы?
Директор Лунц, пряча глаза, объяснил, что преступным или небрежным образом со счета не ушло ни копейки. А вот по чеку на поручителя действительно несколько дней назад была выдана сумма в пятьдесят тысяч рублей.
Ванзаров спросил, кто получил деньги. Ответ был невнятный. Директор что-то лепетал о даме в черной вуали. Однако Лунц заверил, что брат покойного Эдуарда Севиера не счел нужным проводить расследование или сообщать в полицию. То есть попросту замял дело. А раз так, то и беды нет. И помощь сыскной полиции счастливо не требуется. Но вот на все прочие услуги банк готов со всем радушием.
Папка № 34Прихожая манила сочным ароматом. Сняв пальто, Ванзаров спросил, что такое необыкновенное приготовлено на обед.
— Сие нам неведомо, — буркнула нянька. — Софья изволила готовить. Беда, да и только.
— Неужели сама к плите встала?
— От этого бог миловал. Притащила специи какие-то, весь кулек и бухнула. Небось так вкусно, что и в рот взять нельзя. Ничего, мы богатые, выбросим котел в помойку — другой сварим… Ступай за стол, барин. Она ждет. Обед праздничный называется! От ведь несчастье…
Ради чего праздничный обед? Ванзаров совсем забыл, что нынче крещенский сочельник.
Нарядно одетая Софья Петровна и два ангелочка в кружевных платьицах восседали за празднично накрытым столом. Судя по всему, ангелочки получили строжайшие нравоучения, как надо вести себя на торжественном приеме, а потому нетерпеливо заерзали на стульях.
Ванзаров галантно поцеловал ручку сестре, поздравил с праздником, погладил Олю и Лёлю и занял место во главе стола.
Софья Петровна оценила послушание.
— Родион Георгиевич, хотите вина? У нас сегодня к мясу выдержанный портвейн. Мне в лавке посоветовали как лучший.
Оценив глоток мутно-желтой жидкости с запахом гнилой бочки, Ванзаров изобразил блаженство и похвалил букет. Софья Петровна благодарно улыбнулась. Обед начался в строгих правилах лучших аристократических домов. Чтобы доставить радость сестре, кузен решил вытерпеть все.
Глафира внесла в столовую дымящееся блюдо и бухнула об стол.
— Родион Георгиевич, обратите внимание, сегодня у нас говядина по-бенгальски, — сказала Софья Петровна, ожидая похвалы.
Ванзаров разразился потоком комплиментов, поглядывая на кухарку, которой каждое доброе слово было как ножом по сердцу. От блюда исходил упоительный аромат. По мясу были густо рассыпаны специи, создающие неповторимый аромат.
— Ваше блюдо достойно украшать царский стол! Говядина по-бенгальски — это потрясающе! Гениально! Поразительно!
Глафира с досады махнула полотенцем и вышла.
Счастливая Софья Петровна раскраснелась от удовольствия. А ведь это только начало! Она еще покажет кухарке, кто в доме хозяин!
Софья Петровна взяла тарелку, выбрала самый большой кусок говядины для брата, следующие порции положила девочкам и лишь в последнюю очередь себе.
Ванзаров осторожно ковырнул мясо. Пахнет неплохо, хотя необычно, но, кажется, пропеклось достаточно. Он был голоден, но не мог понять, что удерживает его от трапезы. И покосился на племянниц. Девочки надули губки, не желая приниматься за необычное блюдо.