Пять капель смерти - Чижъ Антон 24 стр.

— Расследуя смерть господина Наливайного, мы вышли на некоего профессора Окунёва, в кружок которого входила госпожа Лёхина.

Это была правда. Ванзаров конечно, не знал, что Жбачинский направил Совку заниматься профессором.

— Профессор изобрел наркотический состав, который вызывал сильную зависимость. Очевидно, Лёхина поссорилась с Окунёвым, и он отказался дать ей снадобье. Дом профессора находился под неусыпным наблюдением моих филеров. Лёхина там не появлялась. Логично предположить, что ей требовалось чем-то заменить снадобье. Опий подходил как нельзя лучше. Осталось установить, где можно сравнительно легко раздобыть его.

Сведения казались логичными. Упрекнуть Ванзарова в нечестности пока не было причин. Я сделал вид, что поверил всему, и спросил, что за состав изобрел Окунёв.

— Одурманивающая мешанина из трав. Профессору нужно было чем-то успокаивать нервы, вот он и ставил эксперименты. Очевидно, один оказался удачным. Пока мы еще не установили его причастность к смерти господина Наливайного, поэтому не имели формального повода задавать вопросы.

Было в этом что-то мутное, словно Ванзаров не врал, но и всей правды не говорил. Для меня было достаточно, что Жбачинский направил к Окунёву молодого агента. Значит, он что-то подозревал. Как видно, долго и много придется нам выяснять. На всякий случай я спросил, сняли ли с задержанной показания.

— Как можно, Николай Александрович, — обиженно ответил Ванзаров. — Дама в таком состоянии… Я не имею привычки нарушать приказы. Вот ее вещи… Господин Лебедев приводил барышню в чувство, а ротмистр обеспечил повышенные меры безопасности. В соответствии с вашими инструкциями.

Как все-таки наивны эти сыскные! Безопасность они обеспечивали! Хорошо, что живы остались. Только и умеют, что розыском заниматься. Никакой осторожности. Я спросил, оказала ли она сопротивление при задержании.

— Госпожа Лёхина не в состоянии была сидеть. Лебедеву пришлось оказать первую помощь прямо на месте. А здесь отпаивать порошками.

При приеме опия такое состояние возможно. Я сел рядом с агентом и посмотрел ей в лицо. Она с трудом подняла на меня взгляд. Взгляд ее был мутным и расплывчатым. Я спросил, знает ли она меня.

— Не имею чести…

Барышня еле ворочала языком.

Я спросил:

— Вы отрицаете, что вас зовут Марианна Петровна Лёхина?

— Нет, не отрицаю, это я… — ответила она.

— Вы проживали в Коломенской части на Садовой улице в доме № **?

— Да, проживала… Когда-то…

— Вы агент Особого отдела Департамента полиции по кличке Совка?

— Не понимаю, о чем вы говорите…

Молодец, усвоила урок Жбачинского: агент Особого отдела ни при каких обстоятельствах не должен признаться. В чем угодно, но только не в причастности к нашей службе.

— Зачем вы убили своего связника?

— Не понимаю, о чем вы говорите…

Крепкий орешек. Разговор будет трудный, если не сказать жесткий. Такие вот хрупкие на вид оказываются порой крайне упрямы. Я был уверен, что в руках моих специалистов долго запираться никакой упрямец не сможет. Вернее — не выдержит. Пора забирать. Я спросил, сможет ли она передвигаться сама.

— Она не сможет идти, — за нее ответил Ванзаров. — Ротмистр нес ее на руках.

Я дал знак. Агенты подхватили Лёхину под мышки. Она повисла у них на руках, словно безжизненная кукла. Голова болталась, как неживая. Видимо, придется нести. А прежде чем допрашивать, привести ее в чувство.

Вдруг она встрепенулась и посмотрела мне прямо в глаза:

— Куда вы меня забираете? В полицию?

Агенты мои проявили недопустимую несдержанность и усмехнулись.

— Вы жандармы? — спрашивает.

Барышня играла хорошо, но явно переигрывала. Такая наивность была чрезмерна.

— Там узнаешь, сволочь, — сказал мой агент и легонько шлепнул ее по щеке. — Узнаешь, как офицеров убивать.

Лёхина попросила ее отпустить, она может стоять. Я разрешил. Агенты ослабили хватку. Барышня качнулась, но удержалась на ногах.

— Думаете, что пытками остановите борьбу народа за свободу? Скоро узнаете, как ошибались, палачи!

— Если желаете произнести зажигательную речь, не будем терять время, — сказал я. — Для таких выступлений у нас имеется прекрасная одиночная камера.

— За все рассчитаешься, обещаю, — добавил мой агент. Извиняло его только одно: они были близкими друзьями со Жбачинским.

Лёхина улыбнулась, глубоко вздохнула и сказала:

— Отмщение близится! Будьте вы прокляты!

Сунув руку под жакет, что-то дернула, раздался глухой хлопок, и она повалилась ничком. Никто из моих людей не успел среагировать. Все произошло так стремительно, переход от бессилия к атаке был столь резок, что мы только наблюдали. Барышня великолепно усыпила нашу бдительность, и вместо живого свидетеля мы получили умирающее тело с кровавым пятном на левой стороне блузки.

Когда агенты пришли в себя и бросились помогать, было поздно. Прошла судорога, у края губ появилась струйка крови, она затихла, глядя в потолок широко раскрытыми глазами. Агент вынул из ее ладони крохотный дамский браунинг с перламутровой рукояткой. В этом был только один положительный момент: Ванзаров действительно ее не обыскивал. Получилось, что мой приказ меня же и загнал в ловушку.

События развивались стремительно. Как только тело упало на паркет, в кабинет ворвался Джуранский с револьвером на изготовку. Ротмистр был настроен крайне решительно, видимо, сторожил под дверью. Ванзарову пришлось успокоить его окриком. Тут же появился Лебедев, который тоже был недалеко. Он предложил свои услуги, вызвался осмотреть тело, но этого не требовалось. Одолжив у хозяина кабинета ковер, испорченный кровью, агенты завернули тело и вынесли. Оставлять его в сыскной не было никакого смысла.

Я остался сказать Ванзарову пару слов.

Он прекрасно умеет скрывать чувства. Полное равнодушие могло обмануть кого угодно, но только не меня. Я прекрасно знал, что творится у него на душе и как он относится к некоторым нашим методам. В сыске работают люди мягкие и отзывчивые. Они не понимают, что значит вести непрекращающуюся борьбу с врагами режима. Мне искренно не хотелось, чтобы у Ванзарова остался неприятный осадок от всей этой истории. По служебному порядку я всегда мог ему приказать, но личные отношения портить не следовало. Таков мой принцип. И потому я решил приоткрыть ему кое-какие детали.

— Барышня, которую вам наверняка жалко, не совсем та, за кого себя выдавала. Когда мы искали ее, обнаружилось, что в Петербурге она жила по подложным документам. На самом деле она — Раса Гедеминас Адамкуте, единственная дочка богатого виленского помещика Адамкуса, можно сказать, золотая молодежь. Вместо того чтобы радоваться жизни, выйти замуж и продолжать род, Раса связалась с революционным кружком «Саюдис» и стала членом его боевого отряда. На их счету убийство нескольких жандармских офицеров, покушение на градоначальника Вильно и серия ограблений банков. Можно только догадываться, с какой целью она прибыла в столицу.

— Она лично принимала участие в этих акциях? — спросил Ванзаров столь равнодушно, будто я не сообщил ему информацию высшей секретности, а поделился планами на отпуск.

Я сказал, что такой информации у нас нет. Ее связь с боевиками несомненна. Да и смерть Жбачинского на это указывает.

— Позвольте вопрос?

В такой ситуации я счел это допустимым.

— Насколько знаю, агента стараются оградить от случайного разоблачения, поэтому в лицо его знает только офицер-связник. Во всяком случае, такой порядок в Охранном отделении. В вашем ведомстве порядки не менее строгие?

Нельзя было не согласиться.

— Фотография агента хранится личном деле?

— Верно. Агент Совка завербована недавно, и дело на нее Жбачинский завести не успел.

— Как же узнали, что вашего сотрудника убила она?

— В пиджаке Жбачинского находился ее портрет, который прошу вернуть.

Ванзаров отдал мне фотокарточку и спросил:

— Зачем вашему офицеру понадобился снимок, когда он шел на встречу с агентом?

— У него были для этого свои резоны, — ответил я.

— Как же революционерка-боевик смогла проникнуть в ваши ряды?

Вопрос этот выходил за рамки допустимого. Однако он тревожил и меня. Поэтому я счел возможным ответить:

— Она сама предложила свои услуги. У нас это не практикуется. Но, видимо, Жбачинскому она чем-то понравилась. Вы узнали достаточно, и надеюсь, все сказанное останется строго между нами.

Ванзаров обещал. Его слову можно верить, я не сомневался. Но все же обязан был забрать у него все материалы по убийству Наливайного и все, что есть по Окунёву. С невозмутимым видом Ванзаров отдал дело. В папке хранилось лишь несколько листков: заключение экспертизы по вскрытию тела, протоколы пристава и прочие малозначимые бумаги. Я напомнил, что с этого момента любые разыскные мероприятия по Наливайному закончены и ничего из происшедшего не было вовсе. Ванзаров подтвердил это целиком и полностью.

Покидая сыскную полицию, я не мог отделаться от неприятного чувства, будто меня обвели вокруг пальца дважды. Один раз — бойкая девица, второй — господин чиновник для особых поручений. Уж больно покладист и послушен, что с его репутацией и характером никак не вяжется. Но ведь играть с огнем, то есть с нашим отделом, он не рискнет, в уме ему точно не откажешь…

На что господин Лебедев умеет не вовремя пошутить, так и он сидел мрачный, пальцами по столу постукивал. Командир мой из угла в угол ходит, а из него огненный пар так и бьет. Фигурально выражаясь. Кому непонятно, а я-то его как облупленного знаю. Так вот. Гуляет туда-сюда и молчит себе в усы. Признаться, не выдержал, спрашиваю:

— Что же такое творится, Родион Георгиевич?

Он остановился, смотрит мимо нас и отвечает:

— Это мы с вами, ротмистр, ловим мелкую рыбешку, а господин Макаров защищает основы государства. Барышня оказалась не так проста. Провела многомудрого полковника. И не она одна. Кстати, нам запрещено расследовать смерть Наливайного. Макаров заинтересовался, что же изобрел Окунёв.

— К соме подбирается, — говорит Лебедев. — А как найдет, будет веселье. Помяните мое слово.

— Ни к чему он не подберется, — Ванзаров ему. — Он вообще не представляет, что искать надо. Так, отдельные слухи. Главный, по его мнению, свидетель мертв. Остается только Окунёва пытать.

— С них станется.

— Некогда им на ерунду размениваться, когда кругом такое заваривается.

— Значит, дело закрыто, концы в воду, — говорит Лебедев и сигарку вытаскивает. — Поехали, что ли, к актрискам, развеемся.

— Одно дело закрыто. Но смерть Толоконкиной расследовать никто не запрещал.

Сказал и усами поиграл. Ох и хитер начальник мой. Счастлив служить под его началом. Господин Лебедев сигарку убрал и говорит:

— Что думаете о показаниях Лёхиной, или как там ее на самом деле?

— Для нас она по-прежнему Лёхина, — отвечает Ванзаров. — Думать нечего, все очевидно.

— Она убила обоих? — спрашиваю.

— Нет, Мечислав Николаевич, все сложнее. Она, безусловно, врала. Врала отчаянно и глупо, насколько позволяло ее самочувствие. И не она, конечно, на даче стулом меня угостила и от ваших пуль ушла. Но зерно правды там есть. Его надо только выковырять. И не спутать с шелухой. Чем и займемся. Прошу вас подготовить списки всех сотрудников аптек, обратите внимание на первую женскую аптеку Лесневской.

— Слушаюсь, — говорю. — Филерский пост у профессора держать?

— Снимайте, в нем никакой пользы уже.

— Почему же, друг вы наш, — говорит ему Лебедев, — утаили от нас с ротмистром, что вам телефонировали с угрозами?

— Пустяки, просто пугали.

Лебедев подмигнул мне, дескать, скрытный какой у вас начальник, и говорит:

— Навел я в архиве справки по родившимся гермафродитам. Так вот…

Только закончить ему не дали. Телефонный аппарат задребезжал.

Ванзаров трубку к уху приложил, в рожок говорит:

— У аппарата.

Слушает молча.

Чувствую, что-то случилось. На лице у него ни единый мускул не дрогнул, сказал только: «Ждите, сейчас будем», и трубку повесил.

Мы с Лебедевым молчим, ждем, что дальше будет. Он к вешалке подошел, пальто надевает. Мы ждем. Пуговицы застегнул и говорит:

— Особого приглашения не будет. Поехали. У нас приятный сюрприз.

— Кто? — спрашиваю.

— Скоро узнаем.

Лебедев чемоданчик походный прихватил и за ним. Я вперед всех побежал, пролетку полицейскую с участка требовать. На свои-то разъездные копейки не наездишься.

Вот тебе, Николаша, пример на моем горьком опыте. Стоит только проявить инициативу, потом долго расхлебывать будешь. Сам себе не рад, что по своей дури в такую кашу влез. А поздно. Раньше надо было думать. После тех двух случаев я, конечно, всем хвосты накрутил. Чтоб каждый городовой утроил, нет — учетверил внимание. Если кого подозрительного заметил, сразу хватать, потом разберемся. А ежели кто в голом виде по морозу разгуливает, свою шинель не жалеть, человека обогреть и сразу в участок. Чтоб живым доставить. Сам даже стал улицы по утрам проверять, у нас одного приказа мало, может, где-то в Лондоне приказов и слушаются, а наш народ только когда палку над собой чует, шевелится. Городовые знают, что сам пристав взялся по утрам их проверять, так что все, как один, на постах. Да только все равно опоздали.

Утром 5 января, в канун светлого праздник Крещения, обход сделал, сижу в участке, вдруг слышу — шум. Выглядываю: опять тело тащат. Приказ выполнили — в шинель завернули. Спрашиваю: что, как?

Оказывается, как рассвело, городовой Балакин обход делал по 1-й линии. Вдруг видит, среди сугробов что-то темнеет. Он-то уже ученый, сразу смекнул, что к чему. Подходит — господин в одном домашнем халате лежит. Наверняка с ночи. А в тот день морозище был жуткий, крещенский, одним словом. Балакин подмогу вызвал, приволокли с напарником тело. Мы его сразу в медицинскую. Да только без толку. Доктор Борн сказал: хоть теплый, да только помер уже часа два как.

Что тут поделать? Опять «самовар» нашли. Господин Ванзаров четкий приказ оставил: чуть что похожее случится, сразу ему докладывать. Иду телефонировать в сыскную. А у самого пальцы дрожат. Совсем разнервничался. Приезжают они всей троицей, словно на метле примчались, и сразу в медицинскую. Да только что там делать. Несчастный давно окочурился, остывает теперь. Лебедев над ним колдовать принялся, а Ванзаров меня отвел и спрашивает:

— Андриан Николаевич, этого так и нашли в халате?

— Так точно, — говорю, — лежал, уткнувшись лицом в снег. Городовой сказал, словно спать улегся и халатиком прикрылся. Материя шелковая, блестит как снег, светлая, потому и не заметили сразу. Долго ли на таком морозе выспишься.

— Иностранные подданные, проживающие в участке, все по учету проходят?

— Как же иначе, — говорю.

— Проверьте, где проживал некий господин Санже.

Заглядываю в регистрационную книгу: как есть, в доме на 1-й линии.

— А где этого нашли? — Ванзаров спрашивает.

Сверяю: мать честная! Адрес-то один и тот же. А господин Ванзаров даже не удивился, словно знал.

— Кто же таков этот Санже будет? — спрашиваю. — Купец или коммерсант?

— Все значительно интересней, пристав, — отвечает мне. — Готовьтесь, у вас будет масса хлопот. Потому что господин этот — секретарь американской миссии. Важный дипломат и знаменитый боксер. Ждите больших гостей. Из министерства, не иначе. В общем, я вам не завидую…

Как сказал, так у меня внутри все похолодело. Это какую же холеру на свою шею повесил. Все, теперь замучают проверками. Скажут: как же ты, пристав, не углядел, что у тебя дипломат иностранной державы в снегу голяком спит? Плохо ты, пристав, за участком следишь. Надо тебя куда подальше отправить. И ведь отправят. Сделают во всем виноватым, это у нас умеют.

В общем, натерпелся я, Николаша, тогда страху. Думал, совсем пропал: турнут с должности, и поминай как звали. И все из-за этих «самоварок» проклятых. Такая неприятность.

Ванзаров только нажал кнопку электрического звонка, как дверь распахнулась. Гостя встретил седой старичок с ухоженной бородкой в примерно чистом смокинге с белыми перчатками. Он удивленно осмотрел незнакомца.

— Что вам угодно?

— Это квартира секретаря американской миссии господина Санже?

— Именно так. Однако хозяина нынче нет дома. А вы…

— А вы его камердинер?

— Дворецкий. Так что вам угодно?

— В котором часу господин Санже вчера ушел из дома?

Дворецкий не был расположен сообщать подробности первому встречному. Ванзаров представился и даже показал зеленую книжечку Департамента полиции. Но и это не тронуло верного слугу.

— У мистера Санже дипломатический иммунитет, его не может задерживать или допрашивать полиция, — ответил он, демонстрируя хорошую осведомленность в международной политике.

— Я не собираюсь его допрашивать. Я спросил: когда он ушел из дома? — пояснил Ванзаров.

— Хорошо, я отвечу. Мистер Санже ушел из дома в девятом часу.

— Вас не беспокоит, что его до сих пор нет?

— Мистер Санже взрослый мужчина, который может за себя постоять. У него дипломатический иммунитет.

Дворецкому нравилось это сочетание. Словно и он имел к важному и значительному свое маленькое дворецкое отношение.

— Вам известно, с кем у господина Санже была назначена встреча? — спросил Ванзаров.

— А вы уверены, что имеете право задавать такие вопросы? Дипломатический…

— Уверен. Господина Санже нашли сегодня утром на улице мертвым…