Пять капель смерти - Чижъ Антон 28 стр.

Его не было с нами.

ВОПРОС. Под каким именем вас знал профессор?

Вера Павловна Холодова.

— Откуда у вас снимок? — спросила Зелиньска.

— Так это Раса произвела неизгладимое впечатление на приказчика фотоателье, капнув ему сомы?

Ядвига кивнула.

Ванзаров по-гусарски расправил усы:

— Спасибо за честность, пани Зелиньска.

— Не стоит благодарности…

— Позволите задать вопрос, наверное, последний?..

— Попробуйте.

— Кто решил отравить сомой мистера Санже?

Выждав, Зелиньска ответила:

— Никто…

— Но вы же заставляли его привозить в «Сан-Ремо» молодых и богатых мужчин.

— Ах, вот что! — сказала она. — Вы ошибаетесь…

— Разве не вы напоили Санже ликером с сомой? Разве не вы шантажировали его некой бумагой? Разве не вы заставили подписать Эдуарда Севиера чек на пятьдесят тысяч? Надеюсь, вам известно, что Севиер умер пять дней назад?

— Вы не понимаете…

— Что именно?

— Обвинения не по адресу.

— Неужели? Кому же их адресовать?

— Вы не понимаете простых вещей…

— Кто же загадочный гений злодейства, если не вы, госпожа Медоварова-Холодова?

Зелиньска повелительно подняла руку:

— Обещаете быть откровенным?

Ванзаров обещал ничего не скрывать.

— Как вы узнали, что я приду именно в этот банк?

Раскрывать карты было нельзя, впереди у нее допросы у Герасимова. Пришлось сымпровизировать: после случая в Сибирском во все банки столицы было разослано предупреждение не выдавать крупные суммы на предъявителя без тщательной проверки. Особенно если предъявитель — дама. И сразу сообщать в полицию.

Доводы Ванзаров излагал без огонька.

— Ну, что ж… Откровенность за откровенность, — сказала Ядвига. — Вы хотите знать, кто напоил Санже? Так я скажу вам: я никого не предавала. Даже когда работала на охранку. А уж тем более сейчас…

Допрос зашел в тупик.

— А что, пани Зелиньска, все-таки попробовали сому? — спросил Ванзаров.

— Я не смогла.

— А Раса?

— Не знаю. Последние дни она сильно изменилась.

— Как вы собирались осуществить пришествие Сомы к народу?

— На все воля Божья.

— Зачем трижды телефонировали мне с угрозами?

Ядвига с интересом взглянула на него:

— А я думала, что ваша жена что-то напутала с этим телефонированием.

— Во-первых, не жена, а сестра. Первый раз четвертого января. Последний — вчера.

— Хотите поймать в ловушку? — она усмехнулась. — Не выйдет. Вы от меня ничего не добьетесь.

Ванзаров направился к ящику телефона, но остановился:

— Можно личный вопрос, пани Зелиньска?

— Слишком много вопросов… Но так и быть. Напоследок.

— Неужели за свободу вашей любимой Польши ни в чем не повинные дети должны были заплатить своей жизнью?

Зелиньска насупилась и ответила:

— Это мой личный расчет с петербургской полицией за арест пять лет назад.

Ванзаров покрутил ручку телефонного аппарата, назвал барышне на коммутаторе номер Герасимова. Полковник обещал доехать с Мойки за пять минут.

— Мечислав Николаевич, будьте добры надеть нашей гостье наручники. Клиенты Охранного отделения должны быть в надлежащем виде.

Ротмистр бережно защелкнул на тонких запястьях тертые браслеты.

Приятно было видеть знакомое лицо с расплывающимся синяком. Выглядел Шмель слегка удрученным, помятым и притихшим, крылышки ему подрезали основательно. Долетался агент-невидимка. Во всем этом была капелька дегтя: взяли беглянку не мы, а сыск. Впрочем, это одно и то же. Работаем ради одного дела и сохранения спокойствия в нашем отечестве. Чтобы не устраивать при посторонних ненужных сцен, мои люди взяли барышню накрепко, наручники надели наши, английские, а не хлипкие браслеты полиции. Она еще пыталась красиво уйти, кричала что-то вроде: «Да здравствует Польша», ну и тому подобные глупости. Можно понять ее состояние: такую умницу взяли. Подробности задержания я и хотел выяснить.

Когда крики ее на лестнице затихли и мы с Ванзаровым остались вдвоем, я спросил, как вышли на след.

— При расследовании смерти господина Наливайного удалось выйти на секретаря американской миссии господина Санже. Он заподозрил, что его хотят отравить и ограбить, указал, где можно взять преступницу. Я вам докладывал.

Умеет господин Ванзаров отвечать так, что и не придерешься. Однако так просто отделаться у него не получится. Спрашиваю:

— Какое отношение к этому имеет профессор Окунёв?

— Входит в круг подозреваемых.

— Что удалось о нем установить?

— Самодовольная личность. Улик и фактов недостаточно для ареста.

Какие они все-таки наивные, в сыске. Если бы мы об уликах беспокоились, борьба с врагами отечества давно бы уже встала на тормозах.

— Что-нибудь особенное заметили? — спрашиваю.

Ванзаров смотрит на меня чистыми и наивными глазами:

— Только одно: Наливайный — гермафродит. У него редкая форма полного двунастия, как уверяет господин Лебедев.

— Обстоятельства его смерти до удивления похожи на смерть мистера Санже и некой купеческой дочки Толоконкиной. Не находите?

— Именно так, — отвечает Ванзаров. — Все следы ведут к Окунёву, но пока не можем его взять крепко.

— Шмель какое имеет к этому отношение?

— Скорее, к господину Санже. Она хотела его тривиально обокрасть.

— Да, это на нее похоже. Вспомнила воровскую молодость. Что-нибудь еще она вам рассказала?

— Это было невозможно. После меткого удара ротмистра Джуранского она минут пять как очнулась. Думали уже карету «Скорой помощи» вызывать.

— В банке она от вас ушла, трое агентов убито. Где же вы ее поймали?

— Убит один, двое ранены. Взяли в «Польской кофейне». При помощи логических умозаключений.

Умен и хитер, извивается, как карась на сковородке. Никак его не прихватишь. Подумал: что время терять, все, что надо, Шмель и так расскажет, а потом, в случае чего, побеседуем с чиновником Ванзаровым.

Благодарю и прошу выдать дело гермафродита. Он заявляет:

— У меня этого дела нет.

— То есть как? — спрашиваю.

— К смерти Наливайного проявил интерес Особый отдел полиции и лично его заведующий господин Макаров. Вчера Николай Александрович лично изъял у меня дело, дав приказ прекратить по нему любые разыскные действия.

Взял себя в руки, спрашиваю спокойно:

— Что было в деле?

— Прошу простить, господин полковник, не имею права раскрывать обстоятельства. На этот счет имею строгий приказ от вышестоящего начальства. Я привык четко выполнять все распоряжения.

Что тут поделать! Прохвост Ванзаров строго следовал букве служебных инструкций Департамента полиции. И даже я, при всей своей власти, не мог отменить приказ Особого отдела. Пробую зайти с другого конца, ласкового:

— Родион Георгиевич, ценю вашу порядочность. Но хоть пару словечек, что вам удалось узнать о роли моего агента в этом деле? Приватно.

— Ну, разве приватно. Полонская имела контакты с убитым, но никаких улик ее виновности в смерти Наливайного я не нашел. А допрашивать вы запретили.

Изъяв фотографию Шмеля, я попрощался, но намекнул, что наша встреча, возможно, не последняя. Он выразил готовность оказать любую помощь. Скользкий господин, очень скользкий. Нам бы такой очень пригодился.

Скажу вам, Николай, не таясь: после таких скачек с препятствиями даже мне потребовался отдых. Кажется, служишь в сыскной полиции, работай с бумагами да свидетелей допрашивай. А тут не успел из одной фланговой атаки выскочить, как тут же с головой в новую. И без остановки. Что я, железный человек, что ли? Двужильный у меня командир, не иначе. Но и ему передышка потребовалась. Пригласил пройтись по морозцу.

Вышли мы на Екатерининский канал и направились к Театральной площади прогулочным шагом. Ванзаров руки за спину заложил, идет молча. Не смею нарушить его мысленного средоточения. Жду, когда сам начнет. А так и подмывает спросить. Но нельзя. Чего доброго, обидится, и наш поход в самом деле обернется пустой прогулкой. Надо терпеть.

И терпение мое было вознаграждено. Он под руку меня взял и говорит:

— Займемся, ротмистр, майевтикой.

— Не имею чести знать, — отвечаю.

— Повивальное искусство, с помощью которого поможем родиться истине. Как говорил Сократ, за неимением собственной мудрости буду задавать вопросы, а вы отвечать. Таким образом мы отыщем истину. Согласны?

Что тут сказать? Дело нам привычное — на вопросы начальства отвечать. Хоть командира эскадрона, хоть Сократа.

— Одно условие: на простые вопросы должны быть простые ответы.

Куда нам до сложных. Простые бы в вожжах удержать.

— Что мы знаем, ротмистр? — он мне.

Ничего себе простой вопрос. Говорю аккуратно:

— Много чего знаем…

— А знаем, как был убит Иван Наливайный?

— Думаю, да.

— И как же?

— Его опоили большой дозой сомы.

Вижу: не понравился ответ командиру моему, но пока терпит.

— И что же дальше?

— Приказали идти на лед, чтобы он упал в прорубь. Он упал на снег. А дотащить до воды сил у убийцы не хватило, — отвечаю.

— То есть убийца шел рядом с ним.

— До самого конца.

— Тогда ему пришлось лететь по воздуху: на снегу остались только следы жертвы. Если не считать следов ледорубов…

— Подмела за собой следы, то есть…

— Это уже не логика, а фантазии, — Ванзаров морщится, усы торчком. — Давайте проще и только факты.

— Отравили и отправили замерзать.

— При этом убийца знал, что сома… тьфу ты, наркотический состав вызывает жар?

— Конечно, знал. Еще бы не знать.

— И приказал идти на лед…

— Так точно, — говорю.

— Что «так точно»?! Если убийца мог управлять сознанием жертвы, почему убивал так сложно и рисковал, что жертва выживет? Почему не приказать подняться на крышу и броситься вниз?

— Тело надо было скрыть.

— А что в нем такого?

— Может, записную книжку уничтожить.

— Что мешало просто ее забрать?

— Не могу знать, — говорю. — По всему выходит, не во всем она такая умница. А все-таки дурой вышла.

Ванзаров споткнулся на ровном месте и спрашивает:

— Кто дура?

— Убийца. Зелиньска то есть. Или эта литовка скромная.

— Так, ротмистр. С майевтикой у нас с вами выходит не очень, — говорит мне Ванзаров. — Начнем еще раз. Допустим, Ивана убила пани Зелиньска. То, что она, не задумываясь, применяет оружие, мы видели. Психологически у нее хватит сил на такой поступок. Но для этого должен быть точный и важный мотив.

— Должен быть мотив, — соглашаюсь. — Только непонятно какой.

— Вернемся к двум англичанам, которых она опоила сомой. Ради чего?

— Ради денег.

— Это понятный и вразумительный мотив. Деньги ей нужны для революции или на шляпки. А ради чего она погубила американского дипломата?

— Тоже ради денег. Пятьдесят тысяч — не шутки.

— Чем ей помешала купеческая дочка?

— Может, денег не дала…

— Толоконкина не просила у родителей денег.

— Могла узнать, что подруга убийца, лишний свидетель.

— Хоть какой-то смысл, — соглашается Ванзаров. — Но зачем Зелиньской убивать безобидного гермафродита?

— Не знаю.

— Отвечайте точно.

— Иван что-то видел, или слышал, или подозревал.

— А конкретнее?

— Он понял, что Зелиньска не пила сому.

— И что из этого следует?

— Мог пожаловаться профессору, он бы отказал Зелиньской. Выгнал бы ее… Да мало ли что…

Ванзаров помолчал и спрашивает:

— О чем может думать человек в состоянии, в котором были профессор и Надежда?

— Только о новой порции… сомы, — говорю.

— Будет ли профессору дело до какой-то Веры Холодовой?

— Наверное, нет.

— И какой у нас остается повод для убийства Наливайного госпожой Зелиньской?

Не хочется, а признаешь: никакого.

— Пойдем дальше, — Ванзаров говорит. — Зелиньска видела, как действует сома… Да что такое! Ладно, пусть будет сома. Нужно ли ей проверять действие сомы на Иване Наливайном?

— Скорее незачем.

— Кем был Наливайный для профессора?

— Другом сердечным, сами говорили, как он убивался…

— А кем был профессор для нашей пламенной революционерки?

— Дойной кобылой… То есть коровой… Нет… — тут я запнулся. — Хотел сказать: курицей, несущей золотые яйца.

— Верное замечание. С помощью сомы Зелиньска могла заработать в Петербурге и в любом крупном городе России и Европы колоссальные деньги. Другой вопрос: сколько из них пошло бы на революцию? К началу января сома у Зелиньской заканчивалась. Не зря они с Расой Адамкуте ездили на дачу. Они искали волшебное зелье.

— Так точно, — говорю.

— Кстати, ротмистр, вам ясно, что городовые в Шувалове за поджог приняли?

— Не так чтобы очень…

— Да церемонию сомы: профессор подсвечником размахивал, огонь в окнах, вот они и решили, что пожар.

— Надо же, как просто… — говорю, а самого такая досада гложет: что же это я?

— Вернемся к нашим баранам. Получается, что Зелиньска была заинтересована в соме, но уничтожила невинного Наливайного, друга профессора, рискуя порвать отношения с поставщиком.

— Странно, конечно…

— И какой вывод? Она не причастна к смерти Наливайного? Заметьте, не я это сказал, — Ванзаров ухмыляется. — Займемся Марианной Лёхиной, то есть Расой Адамкуте. Почему мы подозреваем ее?

— Во-первых, явилась в участок убедиться в смерти Толоконкиной, во-вторых…

— С чего вы взяли, что Раса хотела убедиться в смерти Надежды?

Тут уж я возмутился:

— Я сам видел!

— Что видели?

— Она вбежала с криками «Помогите!», увидела купеческую дочку, оттолкнула городовых и тут же выскочила.

— В чем ее вина?

— Да хотя бы… — начал и не знаю, чем закончить.

— Так что же, Мечислав Николаевич?

— Вы меня запутали…

— И не думал. Если Раса бросила Надежду в сугробе, зачем убийце так рисковать и лезть в пасть волку, то есть в полицейский участок?

— Хотела убедиться, что она мертва…

— Могла она за то кратчайшее время понять, мертва Толоконкина или нет?

— Заскочила и выскочила.

— Что можно увидеть за несколько секунд?

— Лицо…

— А зачем Расе надо было увидеть ее лицо?

— Чтобы узнать, что это — Толоконкина.

— То есть она не была уверена, кого притащили Щипачев и городовой.

— Выходит, так…

— Почему Раса была не уверена, что это Толоконкина?!

Совсем замучил. Признаю: не могу этого понять.

— Но ведь это очевидно! Мечислав Николаевич, смелее, не коня покупаете…

Что тут поделать? Пример к стенке:

— Только одно: Адамкуте не убивала Толоконкину…

— Она что-то увидела на улице и решила проверить. Вот и все. Причем у меня нет уверенности, что это была Раса, а не Ядвига. Хотя это совсем не важно. Но был ли у Расы какой-нибудь иной, чем у Зелиньской, повод убить Ивана и Надежду?

— Ей тоже были нужны деньги для революции.

— Профессор утверждал, что он был на новогоднем балу Бестужевских курсов…

— Сам проверял его ложь…

— Почему он соврал?

И тут меня как молнией поразило:

— Да ведь Окунёв, как пить дать, был под сомой! Ему могло и не такое примерещиться!

— Что из этого следует?

— Нет ни мотивов, ни улик против Адамкуте, — говорю и сам не верю, что такое сказал. Вся моя уверенность карточным домиком развалилась.

— Браво, ротмистр, — говорит Ванзаров. — Раса тут ни при чем. Думаете, возможно, чтобы Зелиньска пошла против своих опекунов из охранки ради того, чтобы убить Наливайного? Абсурд! Следовательно, Ядвига не совершала двух убийств. Что следует?

— Профессор сам убил Ивана и Надежду.

— При этом оставил на самом видном месте улику: скатерть-домотканку.

— Так точно, странно это… — говорю.

— Кто же тогда настоящий преступник?

Тут я чуть не подпрыгнул:

— Кто-то четвертый!

— Это простой, но шаткий вывод. Важнее другое. Зелиньска врала, наговаривала на Адамкуте и путала следы только ради того, чтобы скрыть от нас истинный смысл этих событий. Как, впрочем, и Раса.

Хоть мне в таких логических скачках бывать не приходилось, но и я вкус ощутил.

— Одно к одному, — говорю.

— Нам помогают пойти по ложному следу. Загадочная смерть Наливайного невдалеке от дома профессора, когда у того нет алиби. Тело Толоконкиной брошено возле дома Окунёва. Явный расчет на быстрое обнаружение трупа. Это бросает тень на профессора. Кроме того, нанесло ему тяжелую моральную рану.

— Железная логика.

— Что за этим скрывается?

— Охота на большой куш?

— Сделано все, чтобы никто — ни мы, ни охранка, ни Особый отдел — не приблизился к соме. При этом замести все ее следы. Не зря ведь дважды пытались поджечь дачу. Поэтому единственный смысл убить Толоконкину — убрать того, кто принимал сому. Как и Наливайного. И при этом навести подозрение на Окунёва. А заодно и боксера Санже. Не было случайности и путаницы. Не было мистической мести бога Сомы людям, посмевшим разбудить его. Все заранее спланировано. Включая угрозы мне. А теперь самое главное…

— Кто убийца? — подсказываю.

— Поначалу я думал, что это творение рук господ Макарова или Герасимова. Почерк больно похож: устроить провокацию и самим ее раскрыть. Но, пообщавшись с этими господами лично, понял: они не имеют никакого представления о происходящем. Узнав про изобретение профессора, но не догадываясь, в чем его суть, они на всякий случай внедрили к нему агента. Однако их опередили. Поэтому на данный момент самый важный вопрос: что собирались делать с сомой? И кто именно?