С поросшей лесом горы между тем спускались, скапливаясь на речном берегу, все новые русские полки, сверкавшие частоколом копий и островерхими шлемами в бледном сиянии утренней зари.
Примчавшиеся галопом дозорные сообщили Добрыне, что брод найден.
Опять пропела боевая труба, призывавшая войско продолжить путь.
Поднимая холодные брызги, конница и пехота преодолевали реку, выходя на противоположный берег через тростниковые заросли. Потревоженные дикие утки стремительно вылетали из тростников, со свистом рассекая воздух короткими крыльями.
Лес отступил далеко от реки к мрачным горным отрогам, заслонившим горизонт на юго-западе. За спиной у русского войска тоже вздымались горные вершины, еще более высокие и могучие, укрытые густым лесом, как плащом. Полки растянулись на равнине, поросшей травой и терновником. Добрыня вел войско к горной гряде, поросшей лесом, надеясь на то, что за ней откроется река Владайска, на которой и стоит град Средец. Так говорили ему проводники-болгары, которые три дня вели русские полки через горы от реки Дунай. А вчера на привале проводники сбежали, ловко уйдя от погони по горному склону, покрытому деревьями и густым ползучим кустарником.
Дубовый лес, стоявший стеной на пути у русского войска, вдруг наполнился зловещим шумом, расплескавшим сонную тишину раннего утра. Среди деревьев замелькали люди, множество людей с щитами и копьями в руках. Лязг доспехов и топот многих тысяч ног растекался по округе по мере того, как из дубравы выбегали толпы воинов, выстраиваясь на равнине в боевой порядок. По красным знаменам с золотыми ликами святых угодников, по овальным желтым щитам можно было понять, что это болгарское воинство.
Добрыня повелел Владимиру скакать обратно к реке, а сам погнал коня вдоль растянувшихся на марше полков, крича воеводам и знаменосцам, чтобы те спешно выстраивали ратников в боевую линию. Первыми устремились на болгар конные полки черниговцев и киевлян, развернувшись широким фронтом.
Тысяцкий Путята между тем поставил пешцев длинными шеренгами щитом к щиту, укрыв лучников за щитоносцами.
Русские конные дружины, отраженные болгарскими копейщиками, откатились назад, расположившись на флангах своей пешей рати.
Отъехавший к реке Владимир поднялся на холм, чтобы видеть всю картину разворачивавшейся битвы. Рядом с ним находились книжник Силуян, гридень Сигвальд и боярин Слуда.
Издали войско болгар почти не отличалось от русского воинства ни формой щитов, ни очертаниями шлемов, ни длиной копий. Даже стяги у тех и у других были одинакового красного цвета.
Когда две рати сошлись в яростной сече с грохотом сталкивающихся щитов, с треском ломающихся копий, с громовым боевым кличем, то над лесом взмыли в небеса стаи испуганных птиц.
Боярин Слуда подъехал вплотную к Владимиру и бросил ему:
— Что станем делать, княже, коль верх возьмут болгары? Где спасаться будем, ведь кругом чужие горы?
Владимир сверкнул глазами и брезгливо отдернул руку, за которую его взял Слуда.
— Не возьмут верх болгары, боярин! Не возьмут! — распалившись, крикнул Владимир. — Я пришел сюда не за поражениями!
Выхватив меч из ножен, Владимир дал шпоры коню и помчался туда, где, громыхая железом, кипело сражение. Сигвальд и Силуян тоже сорвались с места, устремившись вслед за князем.
Слуда остался один на холме.
— Лети, соколик! — сквозь зубы процедил он, глядя на троих всадников, галопом удаляющихся от него. — Авось сразит тебя болгарская стрела или копье. То-то было бы славно!
В этой сече Владимир впервые без головокружения и тошноты сумел своей рукой убить врага. И даже получив рану в плечо, Владимир не испугался и не упал духом, выстояв в битве до победного конца.
Болгары были разбиты и отброшены обратно в лес.
Преисполненный гордостью от собственной храбрости и стойкости, Владимир повелел Силуяну сегодня же начать летописный свод, где красочно и подробно следует описать долгий переход по горам и эту битву на берегу реки Искыр.
Затем Владимир захотел посмотреть на пленных болгар. Ему не терпелось узнать, нет ли среди них Самуила или кого-нибудь из его братьев. Но никого из комитопулов среди пленных не оказалось.
Добрыня, осматривая пленников вместе с Владимиром, заметил ему:
— Гляди, князь, они все в сапогах. Такие не будут давать нам дани. Лучше нам уйти отсюда да поискать лапотников где-нибудь в других землях.
Глава десятая Сеча на Почайне-реке
Русские дозоры, расставленные на степном порубежье, загодя известили воеводу Перегуда о движении к Киеву печенежской орды.
Перегуд без промедления собрал военный совет, куда пригласил Добровука и тех бояр, кому доверял. Не обошел вниманием Перегуд и ярла Эмунда, который пришел на это совещание вместе с Торой.
— Степняки валом валят из южных степей к бродам на реке Рось, — молвил Перегуд, глядя на собравшихся из-под седых бровей. — От Роси печенегам всего три дня пути до Киева. Гонцов к князю Владимиру я уже отправил, однако путь из Болгарии на Русь неблизок. Все едино не успеет рать князя Владимира к нам на помощь, а посему придется нам самим как-то от печенегов отбиваться, други мои.
— Запремся во граде, как уже бывало в прошлые времена, — сказал боярин Акун Белобородый. — Стены и башни Киева сработаны на славу, степнякам их не преодолеть. Вспомните, как сидела в осаде княгиня Ольга, дожидаясь подмоги от Святослава.
— А нам более ничего и не остается, братья, — промолвил боярин Ростих, приглаживая свои длинные усы. — Войска у нас мало, не сможем мы тягаться с печенегами в открытом поле.
— Коль встанут печенеги под Киевом, то эти волки степные разорят всю округу, — мрачно заметил Добровук. — Все деревни и выселки, все городки пожгут, нивы вытопчут. Останемся к осени без хлеба, бояре.
— Тут уж не до жиру, быть бы живу, — пожал плечами Акун Белобородый.
— И еще об одном следует помнить, бояре, — продолжил Добровук. — Печенеги неспроста двинулись на Киев именно в эту пору, кто-то известил их о том, что князь Владимир с ратью ушел в Болгарию. Эти тайные недруги и сейчас находятся в Киеве. Коль не доглядим мы за ними, то они могут ночью открыть ворота печенегам.
— Верные слова! — вставила Тора, сидящая на стуле в длинном фиолетовом платье из аксамита, с голубым покрывалом на голове. Ее бледное лицо с точеным носом и светлыми бровями носило на себе оттенок потаенной скорби по трагически погибшей дочери. — От печенегов нас могут защитить городские стены, но как нам защититься от измены внутри стен?
— Я что-нибудь придумаю, — после краткого раздумья сказал Перегуд. — Мои слуги выследят тех, кто тайно сносится с печенегами.
— Я считаю, братья, нужно разбить печенегов под стенами Киева, — опять заговорил Добровук, — а для этого нам надо собрать еще одно войско, бросить клич среди бужан, древлян, северян и дреговичей. Я сам могу заняться этим немедля.
— Что ж, Добровук, действуй! — проговорил Перегуд, одобрительно покачав головой. — Возьми из княжеской казны злата-серебра на это дело.
В тот же день Добровук во главе полусотни всадников и с обозом, груженным сокровищами, выступил из Киева на запад в земли бужан.
Готовясь к осаде, Перегуд повелел своим дружинникам и слугам свозить в Киев съестные припасы из княжеских и боярских усадеб, из ближних и дальних сел. В Киев потянулись толпы смердов и ремесленного люда с Подола, с Заречья, от Заруба и Витичева. Люди везли на возах жен и детей, гнали с собой скот. Слух о надвигающихся печенегах срывал селян с насиженных мест, гоня их в леса и за неприступные стены Киева и Вышгорода.
* * *Сидя верхом на рыжем мосластом коне, Владислав оглядывал дубовые стены и башни Киева, возвышавшиеся на круче за ручьем Крещатик. Бревенчатая крепость, возвышаясь на горе над рекой Почайной, словно парила над окружавшими ее низинами. Шестнадцать лет тому назад Владислав был вынужден бесславно бежать от стен Киева, так и не взяв город, изнуренный долгой осадой. В том бесславном походе союзниками Владислава тоже были печенеги, которые понесли страшный урон в битве с полками Святослава. Хан Куря в той сече лишился глаза. Ныне все повторяется, как и встарь…
Князь Владимир, сын Святослава, ушел в дальний поход к Дунаю, объятый честолюбивыми помыслами, оставив свой стольный град без сильного войска. Шестнадцать лет назад Святослав подоспел-таки с Дуная к киевлянам на выручку.
«Сумеет ли Владимир Святославич совершить такой же стремительный бросок из Болгарии? — думал Владислав. — По силам ли Владимиру тягаться с моей дружиной и с печенегами?»
К Владиславу подъехал на белом коне боярин Сфирн, облаченный в кольчугу и шлем, с красным плащом на плечах.
— Скоро ты взойдешь на киевский стол, княже, — улыбаясь, промолвил Сфирн. — Но ты можешь и уступить это право своему племяннику Святополку. Твоя сестра Предслава, думаю, будет не против этого.
— Еще чего! — проворчал Владислав, сузив свои большие голубые глаза под слепящими лучами полуденного солнца. — Святополк еще слишком мал, чтобы занимать стол княжеский. Я пришел сюда не ради Святополка!
Владислав отправил Сфирна к воротам Киева, дабы тот от его имени попытался уговорить киевлян сложить оружие. Заодно Владиславу хотелось узнать, кто из здешних бояр возглавляет киевскую дружину.
Для разговора с посланцем Владислава на крепостную стену поднялся воевода Перегуд. Стоя на верхней площадке стены, чуть нависавшей над запертыми воротами, Перегуд протиснулся в узкую бойницу. Для этого ему пришлось снять с себя шапку и плащ.
— Ба! Ты ли это, Сфирн? — воскликнул Перегуд. — Зачем ты к нам пожаловал?
— Князь Владислав предлагает киевлянам свою милость, ежели они откроют ему ворота, — задрав голову, громко проговорил Сфирн. Горячий конь под ним нетерпеливо крутился на месте и грыз удила. — Послушай, Перегуд, переходи на сторону Владислава, внакладе не будешь. В дружине у Владислава немало киевлян, коим не люб Владимир, сын рабыни.
— Я, может, и вступил бы в переговоры с Владиславом, не будь печенегов в его войске, — сказал Перегуд, глядя на Сфирна с пятисаженной высоты. — Ты же знаешь, приятель, что у меня зуб на печенегов. — Перегуд помахал обрубком своей правой руки. — Коль хан Куря тоже здесь, тогда мне и подавно не о чем разговаривать с Владиславом.
— Владислав обещает, что печенеги не войдут в Киев, ежели его жители присягнут ему на верность, — продолжил Сфирн. — Владиславу не нужен разоренный город. Сложи оружие, Перегуд. И я сам замолвлю слово за тебя перед Владиславом. Поразмысли, Перегуд, рать Владимира далеко, а дружина Владислава и печенеги стоят у реки Почайны.
— Я уже поразмыслил, Сфирн. — Перегуд швырнул сверху кожаный мешок, который упал к копытам Сфирнова коня. — Это мой ответ тебе.
Сфирн спрыгнул с седла и развязал мешок, из которого выкатилась отрубленная голова его сестры Прибыславы.
На подготовку к штурму у печенегов и дружинников Владислава ушло несколько дней, за это время осаждающие смастерили несколько сотен длинных лестниц, деревянные навесы для защиты от стрел и камней, большой таран из дубового ствола. После этого воинство Владислава и хана Кури двинулось на приступ сразу с двух сторон. Многочисленность печенегов и собравшихся под стягом Владислава зихов и касогов разбилась о неприступность киевских стен, об отвесные склоны рвов и оврагов, окружавших Киев. Когда все приступы были отбиты, то Владислав и вожди печенегов от злости отдали на разграбление своим воинам ремесленные пригороды Киева, окрестные села и усадьбы. Зловещие дымы пожарищ окутали Киев со всех сторон.
«Пусть злобствуют степняки и Владислав-злыдень, — молвил Перегуд своим приближенным. — Скоро постигнет их наше возмездие!»
Перегуд не зря так говорил, к нему пробрался гонец от Добровука, который уже спешил к Киеву с войском из бужан, северян и дреговичей.
Печенеги и касоги, рассыпавшиеся по деревням в поисках поживы, были застигнуты врасплох войском Добровука, которое подошло к Киеву со стороны Вышгорода. Не оказывая серьезного сопротивления, степняки бросались наутек к своим становищам, раскинутым на берегу реки Почайны. Однако и там печенегов ждала опасность в виде киевлян, вышедших за стены с оружием в руках и ворвавшихся во вражеские станы. Битва продолжалась полдня. Дружина Владислава была разбита, печенеги были обращены в бегство.
В сече Владислав оказался лицом к лицу с ярлом Эмундом, который ударом копья пробил Владиславу грудь навылет. Среди убитых печенегов был найден и старый хан Куря, сраженный ударом русского топора.
Стоя над мертвым ханом с мечом в руке в забрызганной кровью кольчуге, Добровук прошептал с мстительным торжеством:
— Это тебе расплата за князя Святослава, волчье отродье!
Глава одиннадцатая Послание Василевса
— Это плохо, Перегуд, что ты не углядел за княгиней Юлией, но за твою доблесть при обороне Киева от недругов я снимаю с тебя сию вину, — сказал Владимир и жестом разрешил воеводе подняться с колен. — Отныне ты всегда будешь моим ближником на пиру и в совете.
Владимир приблизился к двум челядинцам в белых длинных рубахах, которые держали в руках медные подносы. На одном из подносов лежала отрубленная голова Владислава, на другом — голова хана Кури. Обе отсеченные головы были завялены над дымом костра, поэтому выглядели пожелтевшими и заметно усохшими.
Владимир внимательно вгляделся в мертвое лицо печенежского хана с черными усами и короткой седой бородкой: у этой бритой налысо головы не было левого глаза, а криво сросшийся нос был обезображен длинным шрамом. Правый раскосый глаз был закрыт. Так вот он каков с виду хан Куря, убийца его отца! Владимир перевел взгляд на другую мертвую голову со славянскими чертами лица. Много лет минуло с той поры, когда Владимир, будучи еще совсем ребенком, катался однажды верхом на коне с сильным и громкоголосым Владиславом. Предслава, сестра Владислава, доводилась мачехой Владимиру. Владислав в отличие от сестры относился без неприязни к Владимиру и называл его племянником, хотя вовсе не был для него кровным родственником.
«Но теперь-то ты убил бы меня без колебаний, кабы тебе подвернулся такой случай, дядя Владислав», — подумал Владимир, глядя на неживую голову с длинными русыми волосами и полуоткрытым ртом.
— Где Сфирн-собака? — спросил Владимир, повернувшись к Перегуду.
— Пал в сече, княже, — ответил Перегуд, сжимая соболью шапку в своей невредимой левой руке. — Не ушли живыми из сечи также оба сына Сфирна, муж Бориславы Каницар, его брат Шихберн…
Перегуд перечислил всех бывших дружинников Ярополка, ушедших в Тмутаракань и нашедших свою гибель у стен Киева.
— А эту чашу мои воины взяли в шатре хана Кури, — вставил Добровук, подойдя к столу с каким-то предметом в руках, завернутым в платок. — Эта чаша, княже, изготовлена из черепа твоего отца. Куря пил из нее вино.
Владимир вздрогнул и взглянул на Добровука, который стоял, опустив голову. Владимир протянул руку к завернутому в платок предмету, лежащему на столе, но так и не дотронулся до него, объятый непонятной робостью.
Отстранив племянника, к столу шагнул Добрыня, который с невозмутимым видом сдернул платок с ханской чаши.
Владимир увидел в руках у дяди человеческий череп, у которого была спилена верхняя часть и убрана нижняя челюсть. Череп был тщательно отшлифован и украшен золотом. Внутри черепа была вставлена золотая пиала как раз по его размеру, края которой были загнуты на уровне верхнего спила. Снизу к пиале была припаяна золотая ножка.
— Тут что-то написано, племяш, — пробормотал Добрыня, слегка поворачивая этот необычный кубок в руках. — Написано по-гречески. Прочти-ка!
Добрыня протянул чашу племяннику.
Владимир осторожно взял оправленный в золото череп кончиками пальцев, разглядывая пустые глазницы и ряд верхних зубов. Надпись была выбита на золотой пластине, образующей верхний обод чаши.
— «Чужое ища, свое потерял», — негромко прочитал Владимир, повернувшись к солнечному свету, льющемуся в узкое окно.
Перемены, произошедшие во Владимире после его возвращения из Болгарии, бросались в глаза всем в его окружении. Если раньше Владимир не благоволил к христианам, то теперь он всех крещеных бояр принял в свою дружину. Магометанских проповедников Владимир удалил из Киева, запретив местным торговцам-бохмитам строить мечеть на берегу Почайны. С греческими купцами Владимир, наоборот, был необычайно ласков, шел навстречу любым их просьбам. На пиру ли, за беседой ли с друзьями Владимир порой неожиданно замыкался в себе, разглядывая золотой перстень, подаренный ему императором Василием. В речи Владимира время от времени проскальзывали фразы, что истинным царским величием окружены только василевсы ромеев, самые большие и красивые города лежат во владениях ромеев и все богатства мира стекаются в столицу ромеев — Царьград.
Всю осень и зиму Владимир готовил войско к дальнему походу на волжских булгар. Оказывая почести Перегуду и Добровуку, Владимир тем не менее довольно болезненно воспринимал свалившуюся на них ратную славу. Получалось, что эти двое спасли Киев от вражеского нашествия, а князь Владимир лишь подтолкнул печенегов к набегу, уйдя с полками на Дунай. Были среди воевод и те, кто подталкивал Владимира к новому походу в Болгарию, восхитившись мягким климатом и богатством тамошних земель. Но Владимир не желал испытывать судьбу еще раз, он знал, что у погибшего под Киевом хана Кури осталось семеро сыновей, которые непременно станут мстить ему за смерть отца.