– Почему?
– Когда хористы поют, они похожи на рыб.
– Я думала, вам это не видно.
– Зато я это помню , ясно?! И мне не нравится, когда в конце выступления дирижеры делают такое демонстративное движение, будто молнию застегивают, вот так…
Он сложил указательный и большой пальцы и провел рукой в горизонтальном направлении.
Лупе рассмеялась:
– Ну, этого вы тоже не увидите!
– Я помню.
– Можно просто послушать, как я пою. Вам понравится.
– Я всегда могу услышать твое пение, стоит лишь выругаться. К чему платить за это и сидеть в зрительном зале?
– Вы уже давно не ругались, мистер Джонатан.
– Нечего мне об этом напоминать, ты, маленькая ду…
Лупе снова замурлыкала одну из своих песенок.
А потом достала из кладовки пылесос и включила его.
Джонатан заткнул уши.
– Иди куда-нибудь в другое место с этой штуковиной. У меня от нее голова раскалывается!
Лупе перешла в спальню. Когда она пылесосила около завешанной картины, что висела над кроватью на стене, то клочок ткани засосало в сопло пылесоса, и картина приоткрылась с одного угла настолько, что Лупе увидела – на портрете «жены» Джонатана был изображен мужчина.
Лупе остановилась. А потом ее осенило. Когда она впервые приехала в Сан-Франциско, бабушка объясняла ей, кто такие эти мужчины, похожие на Джонатана. Она сделала это после их поездки в метро, где неподалеку от них сидела пара мужчин, и тот, что помоложе, поцеловал в шею того, который был постарше.
«Любовь есть любовь, – сказала она внучке. – У некоторых людей она такая. Не нам их осуждать. Они никому не причиняют вреда».
«Но бабушка, – продолжила разговор Лупе некоторое время спустя. – Они же самые красивые!»
«Так может показаться на первый взгляд, – ответила та. – Но ты увидишь вокруг много привлекательных мужчин, самых разных. И когда-нибудь ты встретишь одного из них».
Теперь Лупе была в этом не слишком уверена.
Она рассматривала картину еще мгновение, затем вернулась в гостиную, где Джонатан сидел за столом и подписывал репродукции.
– Мистер Джонатан?
– Что?
– Только не сердитесь. Но эта картина, портрет вашей жены на стене…
Джонатан отложил репринты в сторону:
– Что насчет нее?
– В пылесос случайно засосало клочок ткани.
Некоторое время Джонатан сидел, затем поднялся и направился в спальню. Следом за ним шла Лупе. Он откинул остальную часть ткани с полотна и сел на кровать.
На картине был изображен молодой человек лет двадцати, в элегантном парчовом жилете; светлые волосы были зачесаны назад, обнажив благородный лоб. В одной руке у него была изысканная флейта, и рука была вскинута в жесте, как у танцующего бродяги. А на заднем фоне в тени был нарисован человек более зрелого возраста, который, слегка отвернувшись, смотрел в окно. Впечатление от картины было загадочным и побуждало к размышлениям.
Лупе села рядом с Джонатаном.
– Как его звали?
– Джордж. Я называл его Джорджи. Он был моим лучшим другом, – тихо произнес он.
Лупе кивнула:
– У него приятное лицо. Мне нравится его поза, такая изысканная и величественная.
– Скажем, у него был особый стиль.
– А у вас есть особый стиль?
Джонатан улыбнулся:
– Да, у меня когда-то был свой стиль.
Лупе кивнула:
– Думаю, у моего дяди тоже есть.
– Правда? И чем он занимается? – поинтересовался Джонатан.
– Работает в одном из магазинов «Уильямс-Сонома».
Повисла длинная пауза. Затем Лупе спросила:
– А что случилось с Джорджи?
– Он очень серьезно заболел. А потом умер.
– О, как прискорбно! – Она помолчала немного. – А какой он был?
Джонатан потер глаза руками.
– Очень живой и жизнерадостный. Каждый день был для него приключением. Он бы очень удивился, если бы узнал, что уже умер.
– А он разве не знает?
Джонатан пожал плечами:
– Когда он заболел, вся его жизнерадостность и живость пропали. Это был стремительный и ужасный конец.
Лупе слушала его с серьезным видом.
– Если в доме много любви и песен, то в нем нет места болезням. Так говорит бабушка. Поэтому дедушка всегда включает музыку.
– Если бы я знал ваш семейный секрет, то нанял бы оркестр марьячи[14], – насмешливо произнес Джонатан. – Ручаюсь, что в реанимации это бы сильно помогло. Если честно, то я готов был испробовать что угодно.
– Вы плакали, когда он умер?
– Лупе, хватит! Ты что, последовательница Барбары Уолтерс или еще что?
– А кто такая Барбара Уолтерс?
– Да, я плакал. Но больше не плачу. Я любил его, а он любил меня. Его последним в жизни словом было «спасибо».
– А вы что сказали?
– Не помню.
– Может, вы сказали: «Не за что».
Из другой квартиры позвали:
– Лупе, Лупе!
Явно расстроенный Джонатан отвернулся, когда на пороге появилась бабушка Лупе.
– Лупе, – сказала бабушка, – пора отправляться в больницу.
– Уже пора? Ненавижу туда ходить, – сказала девочка.
Джонатан обратился к Лупе:
– Почему твоему деду нужно в больницу?
Лупе отвернулась:
– До завтра!
* * *Когда Лупе вернулась к себе, дедушка с бабушкой уже стояли в прихожей и собирались выходить.
– Надень жакет, Лупе, – сказала бабушка. – Я знаю, это тяжело. Никому из нас не нравится ходить туда.
Лупе зашла к себе в комнату и набросила легкий жакет. Затем они все вместе молча вышли и направились к ближайшей автобусной остановке. Дедушка опирался на ходунки.
– А почему ты не в инвалидном кресле? – спросила Лупе, поправляя ему воротник.
– Слишком громоздко для автобуса, – ответил он.
Приехав в больницу, они встали в длинную очередь изможденных пациентов, которые ждали талончика на прием к врачу. Кондиционер не работал, фонтанчиков с питьевой водой тоже не было. Все были недовольны.
Получив необходимые бумаги, они снова сидели и ждали в другом, большом, похожем на загон холле. Там было еще жарче, чем в первом. Лупе и дедушка с бабушкой сидели на стульях с прямыми спинками, рядами стоявших вплотную к стене. Там были десятки семей, многие говорили по-испански. Другие разговаривали на незнакомых Лупе языках.
Один из мужчин сидел, обхватив голову руками. Несколько детей плакали на руках у родителей, словно внутри у них что-то сломалось.
– Когда мы сможем войти? – спросила у матери маленькая девочка. В ответ мать обреченно покачала головой и устало произнесла:
– Не знаю, милая. Пожалуйста, не вертись.
Лупе начала рассматривать торговый автомат и старалась представить себе, что купила бы, если бы была самой богатой в мире. Но здесь даже торговые автоматы выглядели непривлекательно. В них были лишь легкие напитки непонятных марок, затхлые на вид орешки и растаявшие на жаре шоколадки.
Бабушка с дедушкой уснули, оба склонили головы на плечи Лупе. Она тоже прикрыла глаза и тихо нараспев повторяла:
– Я себе нравлюсь. Я живу целиком настоящим, нахожу хорошее в каждом моменте. Я знаю, что у меня светлое, радостное и обеспеченное будущее.
Когда медсестра выкликнула их фамилию, дедушка с бабушкой вздрогнули и проснулись. Они все встали и направились в офис, где обычно заносили в компьютер персональную информацию.
Лупе казалось, что они застряли на каком-то этапе процесса, который повторялся уже сотни раз. Какой смысл в компьютерах, если каждый раз нужно снова сообщать те же данные? Но дедушка с бабушкой не выказывали ни малейшего неудовольствия. Бабушка достала небольшой блокнот из черной сумочки и приятным спокойным тоном сообщила все сведения, которые от нее требовались. Лупе восхищалась ее стойкостью и оптимизмом. Если та когда-то и грустила или испытывала страх, то не показывала вида.
Дедушка Поппи был эмоциональнее. Однажды ей довелось увидеть, как он настолько рассердился, что ударил огромным кулаком по столу с такой силой, что одна из досок раскололась. Но на людях он никогда себя так не вел. За последнее время он значительно поседел, и в какой-то момент, когда именно, она не заметила, у него частично выпали волосы.
– Вам что, всем троим обязательно здесь находиться? – сухо спросила медсестра, когда подошла их очередь на прием к врачу.
– Да, – ответила бабушка. – Всем нужно.
«Думаю, у нее есть и хорошие качества… прелестная сумочка, да и туфли тоже…»
Глава VIII
Родители и дедушки с бабушками, толпясь, занимали места в школьной аудитории. Бабушка Лупе села в первом ряду, в шляпе и ярком цветастом платье. На сцену поднялась длинная процессия девочек в темных платьях с белыми воротничками, похожих друг на друга как близнецы, – у всех длинные светлые волосы, с проборами посередине. Когда на сцену в конце длинной вереницы выступающих поднялась Лупе, миссис Салдана начала громко аплодировать. Лупе улыбалась, но было видно, что чувствовала себя не в своей тарелке.
Пряди длинных волос частично выбились из-под эластичной ленты и вились у лица. Ее платье было сшито из того же яркого материала, что и у бабушки.
Лупе старалась держаться поближе к другим исполнительницам, но те последовали примеру Бри и умудрились прижаться к ней и стоять, отстранившись от Лупе на несколько сантиметров. Причем это было заметно из зрительного зала, и у присутствующих создавалось впечатление, словно она заразная. Сегодня у Бри на лице застыло ледяное выражение, без ее обычной ухмылки. Казалось, она высматривала кого-то в зрительном зале.
Дирижировала высокая монахиня в современном наряде. Она поклонилась в ответ на аплодисменты и подняла руки. Все девочки повернулись в ее сторону и по ее знаку запели: «Боже Всесильный».
И пока они пели, голос Лупе все явственнее выделялся на фоне других сопрано – приятный, мелодичный, легкий и лиричный. В конце песни несколько девочек посмотрели на нее с пренебрежением, но Лупе было все равно.
Когда запели второй псалом, позади в зале началось какое-то движение. На место в заднем ряду помогали усесться человеку в черном и в нелепой шляпе. Он явно был слеп.
Пока пели еще два псалма, Джонатан постепенно расправлял плечи. Он слышал голос Лупе среди хора других голосов. У нее был высокий, напоминающий звучание нежного колокольчика, голос.
И Джонатан слушал очень внимательно.
Когда хор закончил петь, монахиня сделала тот самый дирижерский жест, будто застегивала молнию. И Лупе улыбнулась. В задних рядах снова произошло какое-то движение – и сидевший там человек в черном костюме исчез.
* * *На следующий день после полудня, когда Лупе входила в квартиру Джонатана, он заканчивал какой-то неприятный телефонный разговор. У него в голосе звучали нотки отчаяния: «О’кей, ладно! Я согласен!»
Он повесил трубку и обхватил голову руками.
– Что стряслось? – спросила Лупе.
– На этой неделе моя мать будет в городе проездом на Гавайи, и она настаивает на встрече. Хочет заехать.
– Но ведь это же хорошо, верно?
– Нет. Ничего хорошего. Я ее целую вечность не видел. И у меня на это были все основания.
– И какие основания?
– Она меня до белого каления доводит. Вот какие основания! Она просто генератор отрицательной энергии!
– А как насчет вашего отца?
– Он с ней никогда не путешествует. Он бывает рад одиночеству и покою. Не знаю, смогу ли я это выдержать. Прямо не знаю. Она действительно ужасная женщина! Она все еще пытается свести меня с дочерьми своих подруг.
– Я помогу вам занять ее.
Джонатан рассмеялся:
– Это будет замечательно! Она еще и тиранка, я разве не говорил? Она будет обращаться с тобой, как с прислугой!
– Ничего не имею против. Я ведь в какой-то мере действительно прислуга.
– Но ты не прислуга! Ты – моя…
– Подруга? – сказала Лупе. – Это что, так трудно произнести?
– Нет, совсем не трудно. Да, подруга!
– А в какой день недели она приезжает?
Джонатан снова обхватил голову руками:
– В четверг.
– В этот день у бабушки собираются члены клуба игры в бинго. Мы что-нибудь придумаем. Я вам помогу!
– Клуб игры в бинго?
– Все пожилые люди из окрестных домов, – ответила Лупе, уже на выходе.
* * *В четверг Джонатан нервно ходил взад-вперед у окна.
– Лупе, пойди глянь. Что там за шум!
Лупе вышла из кухни с подносом закусок.
– А это что такое?
– Сырные начо[15], коронное блюдо бабушки!
Лупе выглянула из окна.
– Это такси. Но это не ваша мать.
– Как ты узнала?
– Это женщина. Но крошечная. На ней какой-то мех. И, похоже, она о чем-то препирается с таксистом!
– О господи! Это она!
– Не могу себе представить, как такой большой человек, как вы, мог выйти из утробы такой маленькой женщины, как она?
– Только ее об этом не спрашивай! Уверен, это кровавая история.
Он повернулся к Лупе:
– Сам не верю, до чего волнуюсь. А ведь это всего лишь моя мать!
– Матери обычно пользуются большим влиянием.
– И откуда ты все это знаешь в одиннадцать-то лет?
Зазвонил звонок, Лупе лишь пожала плечами.
– Мне только что исполнилось двенадцать.
– Впусти ее! – обреченно произнес Джонатан.
Лупе дважды нажала на кнопку кодового замка. Они стояли и слушали, как по лестнице стучат каблуки, пока она поднималась. Лупе открыла дверь. Оба стояли и ждали. Мать Джонатана Белль остановилась на верхней площадке, демонстративно отдуваясь.
– Лифта нет! Вот так подарочек !
Она пыталась отдышаться и демонстративно разглядывала Джонатана и Лупе. По родинкам на руках и по обвисшей коже на шее Лупе поняла, что Белль была почти ровесницей ее бабушке. Но она что-то сделала с лицом и шеей, чтобы ее кожа казалась подтянутой и гладкой.
– Неужели это мое дитя?! Мое слепое дитя! – Она бросилась к Джонатану и обхватила его руками, едва не сшибла его с ног и почти втолкнула обратно в квартиру. Потом разрыдалась. – Как это может быть? Как случилось, что ты ослеп совсем молодым?
От избытка чувств у Джонатана исказилось лицо. Он погладил ее по плечу и оторвал ее руки от своей шеи.
– Мама, это случилось давным-давно. Я уже привык!
– Ну а я не привыкла! Мне не позволяли видеться с тобой!
Внезапно поток слез иссяк, словно перекрыли кран. Она заметила Лупе.
– Это твоя горничная?
– Я же тебе говорил, – сказал Джонатан Лупе. – Нет, это моя подруга Лупе. Она была мне настоящей подмогой!
– Ребенок? Надеюсь, тебя с ней не связывают неподобающие отношения?
– Нет, мам, не связывают. Только если ты считаешь уборку квартиры неподобающим занятием. Входи и садись!
Белль вплыла в квартиру. С явным недовольством осмотрелась.
– Как тесно!
– Мне места хватает! Угостить тебя чем-нибудь? Лупе принесла восхитительные закуски.
Белль осторожно уселась на софу.
– Если есть, я бы выпила обычной воды. Я слежу за весом.
Джонатан сидел напротив. Спросил:
– Ну, как у тебя дела, как отец?
Белль всхлипнула:
– Если тебе это действительно интересно, то мог бы нас навестить.
– Мне нужно было уладить кое-какие дела.
– Да. Могу себе представить! А как твой друг, ну этот, которого зовут Джорджи?
– Он умер много лет назад. Я тебе сообщал. Все мои друзья умерли примерно в одно и то же время.
Белль вздрогнула от отвращения:
– От этого мерзкого вируса! Но я всегда говорила, если ведешь извращенный…
Тут ее перебила Лупе:
– Здесь, в этом доме, у мистера Джонатана появилось много новых друзей. Как раз сейчас они все собираются в квартире напротив!
Лупе вышла, бросилась к своей квартире и стремительно распахнула дверь. Там, где жили дедушка с бабушкой, собралось множество старожилов из окрестных домов и соседних квартир – все сидели на раскладных стульях и играли в бинго.
– Привет! – по-испански воскликнули некоторые.
Белль закатила глаза:
– Вот эти – твои друзья? Такие древние? Да еще испанцы? Значит, теперь ты водишь компанию с детьми и престарелыми нелегальными мигрантами?
Джонатан сидел, уставившись в пол. На лбу у него вздулась жила, которой Лупе раньше не замечала.
Сначала Белль упиралась, но затем согласилась отведать кусочек начо и очень скоро опорожнила тарелку, при этом болтая без умолку.
– А Сара Эванс – знаешь, она была единственной, помимо меня, кто еще не развелся, так вот, как только закончился ее декретный срок, ей поставили диагноз рак мозга, причем в неизлечимой форме, я тогда сказала…
– Я очень туманно помню Сару. Она еще делала пластическую операцию на ушных раковинах, – заметил Джонатан.
– Да, именно она. Ты бы видел ее сейчас. У нее веки расплылись, словно воск на свечке. Она прошла курс лечения, этот новомодный, где тебе нагревают кожу, и она от этого якобы подтягивается. А по мне, лучше в любое время сделать старомодную подтяжку лица, чем все эти новоизобретенные процедуры. Они никогда не дают того эффекта, который вам обещают. А уж стоят…
– А как у папы с сердцем?
Недовольная, что ее перебили, Белль помрачнела и покачала головой:
– Неважно. Неправильно питается. Не способен сам контролировать свой вес. Человеку восемьдесят пять лет, а он ни за что не хочет отказаться от старых привычек. Никак не могу переубедить упрямца. Словно вы в детстве. Кстати, о детях, я так ровным счетом ничего не знаю о твоей сестре. Как подумаю, сколько денег мы истратили на ваше образование! Ужасная неблагодарность. Разумеется, я не жду, что мне все возместят, но хотелось бы хоть немного уважения! А ваше образование – мы были бы миллионерами, если бы…
– Полагаю, что плата за мое обучение в художественной школе с лихвой окупилась, – насмешливо заметил Джонатан.