С неприкрытой грудью Ягатай-Хан сжимает в руке изогнутый меч и смотрит налево, как будто всматривается в далёкий горизонт. Его волосы длинные и непричёсанные, тогда как на множестве шедевров голова примарха выбрита и оставлен лишь чуб. Рядом стоит Князь Воронов Коракс, на нём простая маска с прорезями для глаз. Кажется, что примарх не желает показывать лицо в компании братьев, и прячет свой лик под маской актёра.
Феррус Манус и Вулкан стоят вместе. Головы братьев неприкрыты, и из всех примархов лишь они изображены в доспехах. Оба облачены в кольчужные жилеты, мелкие звенья на груди Мануса прямая противоположность крупным чешуйкам, что украшают броню Вулкана. Примархи стоят спина к спине, сжимая в каждой руке по молоту.
Леман Русс из Волков широко расставил ноги и запрокинул голову, глядя в небо. Другие сыны Императора облачены в накидки или доспехи, но Русс одет в лохмотья, облепившие точёную мускулатуру. Леман также единственный примарх сжимающий кулаки — он пристально смотрит в небо, ожидая дурных вестей.
Фигура в мантии, с надвинутым капюшоном, одеяние не скрывает почти болезненную стройность — сжимает рукоять крылатого меча, чьё лезвие упирается в землю между обнажёнными стопами статуи. То Лев, изображённый как воин-монах, и его глаза закрыты в безмолвном созерцании.
И наконец, над Бастиланом возвышается Рогал Дорн.
Дорн держится в стороне от братьев, не глядя ни на семью, ни всматриваясь в небеса. Его царственный взгляд устремлён на землю слева, словно примарх смотрит на нечто важное, на то, что может видеть только он. Его мантия проста, на ней нет украшений как у братьев, хотя на груди высечен крест. Несмотря на то, что он был Золотым Лордом, командующим Имперскими Кулаками, личная геральдика воплотилась в других сыновьях — тех, кто ушёл в Храмовники.
Руки примарха привлекли внимание рыцарей сильнее, чем какая-либо другая деталь в собрании полубогов. Одна прижата к груди, пальцы едва касаются креста. Другая доброжелательно ладонью протянута по направлению взгляда Дорна, как будто он предлагает помощь тому, кто поднимается с пола.
Статуя была самым аскетичным и совершенным воплощением генетического отца Гримальда, которое он когда-либо видел. Рыцарь подавил сильное желание упасть на колени в почтительной молитве.
— Это знак, — продолжил Бастилан. Капеллан едва мог поверить, что после последних слов сержанта прошло лишь несколько секунд.
— Так и есть, — согласился реклюзиарх. — Мы очистим храм от ксеносов под пристальным взором нашего прародителя. Дорн смотрит на нас, братья. Так пусть же он гордится днём, когда был создан первый Храмовник.
Мы движемся через собор непреклонно и ни от кого не скрываясь .
Я смог справиться с раздражением от покатого пола, к тому времени, как убил третьего ксеноса. Все вместе мы минуем комнату за комнатой. Собор разделён на несколько окружающих дворики залов, в каждом располагаются уникальные витражи — сейчас они разбиты, а окна похожи на выбитые зубы. Высокие потолки тянутся к вершине шпиля.
Мы убиваем легко, почти не задумываясь. Приам ведёт себя как волк на цепи, готовый в одиночку убежать вперёд.
Поведение мечника готово было вот-вот переполнить чашу моего терпения.
Каждый зал осквернён по своему. Техноадепты и жрецы Экклезиархии валяются жестоко убитые, части их тел усеивают мозаичный пол. Безоружные, они не смогли оказать достойного сопротивления неистовым захватчикам. Книжные шкафы перевёрнуты, керамика разбита… Я никогда не считал, что орки не способны на дикое разрушение, но сейчас создаётся впечатление, что во время бешеного штурма зелёнокожие что-то искали.
— Структуры сочленений запечатаны. Мои кости защищают внутренние войска. Путь к сердцу отрезан от паразитов.
Попали они в засаду или нет — очень плохо, что механикус потребовалось столько времени для выполнения столь простых действий предусмотренных для подобных случаев.
— Мы отбиваем Собор Святилища, — говорю я. — Сопротивление минимальное, Зарха. Но ты должна встать. Орки всё ещё прибывают. Сделай невозможным абордаж собора или нас сомнут.
— Я не могу подняться, — отвечает она.
Грех для столь величественного воина произносить столь постыдные пораженческие слова. Будь она одним из моих рыцарей, я убил бы её за такое бесчестье. Задушил. Медленно. Трусость не заслуживает удара меча.
— Я пыталась, — протянула принцепс.
Эмоции, окрасившие механический голос вызвали у меня желчь. Насколько я понимаю, она плачет. Отвращение столь сильно, что мне пришлось подавить рвоту.
— Пытайся сильнее, — прошептал я в вокс и оборвал связь.
Мы пробиваемся к внешним укреплениям на фронтальной броне ”Вестника бури”, где захватчикам легко забраться на титана по наклонной поверхности. Жирная рука орка хлопает по окровавленному металлу на краю стены, и тварь подтягивается внутрь. Мой плазменный пистолет упирается в морду зелёнокожего, стабилизаторы теплообменника шипят на его коже. У орка осталась лишь секунда, чтобы завопить от ненависти, а затем я нажимаю на спусковой крючок. Безрукие остатки ксеноса падают вниз, быстро сгорая, как живой бело-синий факел.
Укрепления под настоящей осадой. Последние выжившие техноадепты и жрецы защищают собор от облепивших титан зелёнокожих. Но их осталось совсем мало. Немногие из людей, с аугметикой или без, могут на равных биться с орками.
Цепь дисциплины, удерживающая Приама, оборвалась. Мечник несётся вперёд в рукопашную, оружие сверкает каждый раз, когда силовое поле впивается в плоть ксеносов. Мои братья повергают врагов на осаждённой стене клинком и болтером. Немногочисленные ведущие огонь по толпе орков и управляемые сервиторами турели на шпилях замолкают — они не рискуют попасть в нас.
— Приам, на тебя налагается епитимья.
— За Императора! За Дорна! — вместо ответа кричит по воксу рыцарь.
Турели вновь открывают огонь туда, где нет никого из Хоамовников. Что ж, по крайней мере, в отличие от их хозяев, сервиторы чего-то стоят. Орки отвлекаются от резни немногочисленных уцелевших жрецов. На отвратительных мордах видны жестокие и сильные эмоции, когда зелёнокожие движутся к нам.
Один из них… Трон Императора… Он затмевает своих свиноподобных собратьев. В доспехе он в два раза выше любого из нас, броня выглядит примитивной и собранной из металлических обломков, а к корпусу экзоскелета болтами прибиты пыхтящие энергетические генераторы. Руки — огромные клешни, на вид способные без труда разорвать танк. Орк даже убивает сородичей, стоящих перед нами, когда приближается по искривлённому полу. Взмахами клешней зелёнокожий разбрасывает своих менее рослых союзников, отшвыривая их к собору или кидая через стену.
Я поднимаю крозиус обеими руками.
— Этот мой, — говорю я братьям.
Дорн смотрит на нас.
— Вы хотели меня видеть, сэр?
Томаз не стал утруждать себя приведением в порядок помятого комбинезона, когда выпрямился в чём-то удалённо напоминающем стойку ”смирно”. Его окружал командный штаб, как и всегда, похожий на деятельный улей. Младший офицер задела докера, проходя мимо.
Томаз не сказал ничего в ответ. Сегодня он проработал пятнадцать часов подряд в доке, где пришвартовались десятки кораблей, и где практически не осталось места для грузов. Пятнадцать часов криков благодаря сломанным вокс-передатчикам, которые некому было чинить; из-за припасов, разгруженных везде где только можно — само собой не там где надо (мешая остальным) — отчего их спустя считанные минуты приходилось перемещать, что превращало и без того испорченную другим докером работу в ещё более трудную.
Откровенно говоря, Магхерна не заботило, что его толкнут на пол. Может быть удастся свернуться и урвать немного проклятого сна.
— Сэр, — напомнил он.
Саррен наконец оторвал взгляд от гололитического стола. Полковник заметно постарел за последнюю неделю. Докер это отчётливо видел. Его усталость и ноющая боль в костях были понятны Томазу — бригадир чувствовал себя также.
— Что? — спросил Саррен, прищурив налитые кровью глаза. — Ах. Да. Начальник доков.
Полковник снова посмотрел на гололит. — Мне нужно, чтобы твои бригады работали быстрее. Это понятно?
— Извините, сэр. Я не уверен, что расслышал вас, — моргнул Магхерн.
— Мне нужно, — Саррен не отрывал взгляд от стола. — Чтобы твои бригады работали быстрее. В докладах, которые я получаю из доков, говорится, что вы бездействуете. Начальник доков, речь идёт о части северо-восточного периметра города. Мне нужно передислоцировать войска. Мне нужно сохранить бронетехнику. Мне нужно, чтобы ты делал свою работу.
Магхерн недоверчиво огляделся, не зная, что ответить.
Магхерн недоверчиво огляделся, не зная, что ответить.
— Полковник, что вы от меня хотите? Что я могу сделать?
— Свою работу, Магхерн.
— Полковник, вы хоть видели доки в последнее время?
Саррен вновь посмотрел на него и без всякого веселья рассмеялся.
— Я выгляжу так, словно недавно видел что-нибудь кроме докладов о потерях?
— Я не могу ничего сделать в доках, — Магхерн покачал головой, чувствуя нереальность происходящего. — Я не чудотворец.
— Я понимаю, что у тебя… значительный… объём работы.
— Даже будь её вдвое меньше. У нас отставание на недели, скорее месяцы, и нет места для разгрузки.
— Мне всё равно нужно больше от тебя и твоих бригад.
— Конечно, сэр. Вернусь через секунду, вот только отолью дорогим белым вином и превращу в золото всё к чему прикоснусь.
— Это не повод для шуток.
— А я и не смеюсь, помпезный сукин сын. ”Работай усердней”? ”Больше”? Ты сошёл с ума? Я ничего не могу сделать!
Ближайшие офицеры начали косо смотреть на Магхерна. Саррен вздохнул и потёр кончиками пальцев закрытые глаза.
— Я с пониманием отношусь к сложностям твоего положения, но это лишь первая неделя осады. Дальше будет только хуже. Мы все будем спать гораздо меньше, а работать всем нам придётся гораздо больше.
— Более того, я знаю, что ты пашешь до изнеможения, а твой труд мало ценят, но ты не единственный кому сейчас тяжело. И уж, по крайней мере, ты точно переживёшь многих из нас. Мои люди на улицах сражаются и умирают за твой дом, за то, чтобы ты мог продолжать жаловаться на мою несправедливость к тебе. У меня сотни тысяч горожан с оружием в руках противостоят величайшему вторжению, которое когда-либо видел этот мир.
— Сэр, — Магхерн вдохнул. — Я сделаю…
— Ты заткнёшься и дашь мне договорить. У меня взводы гвардейцев потеряны за продвигающимся фронтом врага, их без сомнения порубили на части топоры диких ксено-монстров. У меня в бронетанковых дивизиях заканчивается горючее из-за проблем с пополнением запасов в осаждённых кварталах. У меня титан класса ”Император” на коленях, потому что его командир была слишком разгневана, чтобы думать головой. У меня горят окраины города, люди спасаются бегством, но бежать некуда. У меня десятки тысяч солдат умирают, чтобы не дать врагу прорваться к Магистрали Хель — люди гибнут за дорогу — потому, что как только твари прорвутся к хребту улья, мы все умрём гораздо быстрее.
— И так, я абсолютно ясно высказался, что, несмотря на понимание твоих трудностей, я ожидаю, что ты с ними справишься? Нам для дальнейшего прояснения ситуации ни с кем больше не надо переговорить? Мы достигли полного взаимопонимания?
Магхерн сглотнул и кивнул в ответ.
— Хорошо, — улыбнулся Саррен. — Это хорошо. Чем ты можешь мне помочь, докер?
— Я… поговорю с бригадами, полковник.
— Признателен за понимание ситуации, Томаз. Свободен. А теперь кто-нибудь установите надёжную вокс-связь с реклюзиархом. Мне нужно знать, насколько он близок к тому, чтобы титан вновь пошёл.
В когнитивном зале Гримальд стоял перед искалеченной Зархой.
Спокойный, размеренный гул доспеха периодически искажало механическое дребезжание. Одна из внутренних систем, связывающая силовой ранец с доспехом, работала неправильно. Серебряную маску шлема-черепа покрывала кровь орков. Левое коленное сочленение брони лязгало при каждом шаге — сервомоторы внутри были повреждены и нуждались в почтительном уходе ремесленников ордена. Доспех обгорел на месте свисавших с наплечников свитков с обетами, а керамит потрескался.
Но он был жив.
Вставший рядом Артарион также выглядел потрёпанным. Остальные остались на страже в соборе наверху. Орков постигла кара — они были убиты за богохульство.
— Мы зачистили твой титан, — процедил Гримальд. — Теперь вставай, принцепс.
Зарха продолжила висеть в молочной жиже, не слыша капеллана, даже не двигаясь. Выглядело так, словно принцепс утонула.
— ”Вестник Бури” забрал её, — тихо произнёс модератус Карсомир. — Она была старой и много лет силой воли подчиняла ядро титана.
— Она ещё жива, — заметил рыцарь.
— Только плоть, и то ненадолго, — казалось, что Карсомиру было больно даже от объяснений. Покрасневшие глаза модератуса окружали тёмными круги. — Дух-машины ”Императора” гораздо сильнее любой души, которую ты можешь представить, реклюзиарх. Прекрасные титаны создают как малое воплощение самого Бога-Машины. В них заключена Его воля и Его сила.
— Ни один дух-машины не равен живой душе, — сказал Гримальд. — Она была сильной. Я чувствовал силу в ней.
— Ты не смыслишь ничего в нашей метафизике! Кто ты такой, чтобы поучать нас? Мы были связаны с ядром титана до конца. Ты никто, ты… чужак.
Гримальд повернулся к членам экипажа, что сидели за системами управления, сочленения повреждённого доспеха капеллана заворчали.
— Я проливал кровь, защищая вашего титана, как и мои братья. Если бы я не спас ваши жизни, то вас бы вырвали из тронов и погребли под обломками вашей же неудачи. Человечек, я убью тебя на месте в следующий раз, когда ты назовёшь Храмовника никем. Это вы никто без своего титана, а он уцелел благодаря мне. Помни, с кем говоришь.
Экипаж тревожно переглянулся.
— Он не хотел оскорбить вас, — пробормотал один из техножрецов через встроенный в лицо вокс-передатчик.
— Мне всё равно, что он хотел. Меня интересует то, что есть сейчас. И теперь. Заставьте титан двигаться.
— Мы… не можем.
— Заставьте любым способом. ”Вестник Бури” должен был действовать совместно с 199-й бронетанковой дивизией Стального легиона ещё час назад, и из-за отсутствия поддержки им приходится отступать. Хватит медлить. Возвращайтесь в бой.
— Без принцепс? Как мы сможем это сделать? — Карсомир покачал головой. — Она покинула нас, реклюзиарх. Весь этот позор, гнев от поражения. Мы все почувствовали, как в неё ворвался титан. Разум Зархи соединился со всеми предыдущими принцепсами, объединился с ядром титана. Душа захоронена, как если бы тело было в могиле.
— Она жива, — прищурился рыцарь.
— Пока. Но именно так умирают принцепс.
Гримальд снова повернулся к амниотическому саркофагу и неподвижной женщине в нём.
— Это неприемлемо.
— Это правда.
— Значит правда, — зарычал реклюзиарх, — неприемлема.
Она плакала в тишине — так, как может только кто-то действительно одинокий, когда нет позора в том, что тебя могут увидеть.
Вокруг была абсолютная пустота. Ни звука. Ни движения. Ни цвета. Она парила в небытие, ни ледяном, ни обжигающем, без представления о направлениях или чувствах.
И плакала.
Когда она секунду назад открыла глаза, то ощутила, как от страха по спине прошла дрожь. Она не знала, кто она, где она и почему она здесь.
Память — лишь вспышки осколков картинок, единственное на чём мог сфокусироваться разум, чтобы не погрузиться в абсолютную пустоту — показывала сотни миров, которые она не узнавала, и сотни битв, которые она не могла вспомнить.
Что ещё хуже, каждое изображение запятнали эмоции, которые она никогда ранее не испытывала — нечто нечеловеческое, резкое, зловещее… и отчасти величественное и ужасное. Она видела воспоминания и ощущала подавляющее присутствие чужих эмоций вместо собственных.
Она словно тонула. Тонула в чужих снах.
Кем она была прежде? Имеет ли это значение? Она погрузилась ещё глубже. Остатки личности начали отслаиваться и уменьшаться, она ими жертвовала ради тихой и мирной смерти.
А затем раздался голос и всё разрушил.
— Зарха, — произнёс он.
Со словом пришло слабое понимание и осмысление. У неё были свои собственные воспоминания — по крайней мере, когда-то. Их отсутствие внезапно показалось очень неправильным.
Память возвращалась, пока она медленно всплывала из небытия. Войны. Эмоции. Пламя и ярость. Инстинктивно она отшатнулась, готовясь вновь погрузиться в пустоту. Всё что угодно, лишь бы сбежать от чужих воспоминаний.
— Зарха, — продолжал цепляться голос. — Ты мне поклялась.
Снова вернулся иной уровень понимания. Принеся её собственные эмоции, ожидающие возвращения. Подавляющий ураган чувств и воспоминаний чужого разума больше не пугал. Напротив — он разозлил.
Её так легко не сломить. Никакой разум искусственной души не покорит её.
— Ты поклялась мне, — продолжил голос, — что придёшь.
Она улыбнулась в небытии, воскресая и поднимаясь подобно ангелу. Воспоминания ”Вестника Бури” обрушились с новой силой, но она разбросала их словно ветер листья.
— Ты прав, Гримальд, — произнесла она. — Я поклялась, что приду.